На пороге надежды - Теодор Вайсенборн

- Ну так что же ваши родители?

Он уже не требует, он просит ответить.

- Мой отец сказал мне однажды, что одеваться нужно не для кого-то, а так, чтобы тебе это шло.

- Вот как?

- Отец однажды ужасно на меня рассердился. Когда я начала работать в «Рафаэле», мне стали нравиться модные платья. Если в магазине не было покупателей, я их примеряла. А одно из платьев я себе купила. Сначала я попросила отложить его, потому что мне еще не выдали зарплату, но в начале месяца оно стало моим. Когда я пришла домой, мои предки чуть со стульев не попадали, увидя меня в новом платье, но ничего не сказали. Я ведь всегда носила только джинсы. Они так привыкли к джинсам, что им понадобилось несколько дней, чтобы привыкнуть к собственной дочери. А потом все пошло своим чередом. Мне кажется, самое трудное - привыкнуть к человеку, в котором что-то изменилось, даже если перемена эта чисто внешняя. Ведь, как правило, все начинается внутри человека. Внешне это проявляется много позже. Родителям следовало бы помнить, что их дети тоже изменяются. Недавно мама была в «Рафаэле» и выбрала себе платье. Вот было здорово, господин директор! Я обслуживала, а мама покупала.

- Так, значит, это было здорово? - говорит Кноке. Он снова открывает свою записную книжку. - Если ваша успеваемость останется на прежнем уровне, вы сможете продолжить учебу. И что бы вы хотели изучать после окончания школы? Медицину? Или, может быть, юриспруденцию?

- Я не хочу дальше учиться, господин директор. Я хочу заниматься тем, что мне нравится. И я уже знаю чем.

- А именно?

- «Рафаэль» помог мне принять это решение, не школа, господин директор. После выпускных экзаменов я буду проходить практику в «Рафаэле», а затем пойду в школу модельеров.

- Вы не хотите дальше учиться? - удивляется Кноке.

Это прозвучало так, словно он хотел сказать: «К чему тогда все? Латынь, греческий, математика».

- С тех пор как я работаю в «Рафаэле», у меня появился интерес к моде. В жизни надо заниматься тем, что нравится. Не как в школе. В «Рафаэле» встречаешь людей, которым ты нужна, которым ты сама можешь что-то дать, не только они тебе.

Кноке нервно глотает слюну.

- Все решил случай: небольшая записка на доске объявлений у нас в школе.

- Я совсем не знал, что наши юные дамы настолько уверены в себе, - растерянно говорит Кноке и встает.

- И это несмотря на ваш педагогический опыт? - ехидно спрашивает Карин.

- Ну, а теперь марш отсюда! - говорит Кноке с ухмылкой. Карин впервые видит, как Кноке улыбается. Это подобно землетрясению. Школьный властитель улыбнулся. Карин сбежала по лестнице и очутилась под дождем.

Кноке все-таки не заметил, что совмещать работу в «Рафаэле» с учебой ей не так-то уж и легко.

Кноке не может знать, что происходит в ней с тех пор, как папа и мама перестали понимать друг друга. А всем остальным в классе до этого нет никакого дела.

Правильно сказала Хильдегард, что, когда мы получим эти бумажки на руки, наши пути все равно разойдутся.

Внешность человека должна выражать его сущность, утверждает ее отец. Иначе она смешна и искусственна. Если ты ничего не излучаешь, как же ты хочешь ослеплять других?

Карин считает, что лучше приобрести настоящих друзей на всю жизнь, чем лицемерных - на время. Кноке она понять так и не смогла. Ей кажется, что многие в классе хотели бы быть совсем не такими, какими вынуждены прикидываться. Им не хватает лишь мужества сделать первый шаг.

Если бы папа и мама всегда были искренними друг с другом, разрыва могло бы и не быть.

Не знаю, кто из них виноват. Не хочу этого знать.

Карин бродит по городу.

Разговор с Кноке постепенно забывается. Воспоминания о нем бледнеют и сменяются ожиданием предстоящих каникул. Кноке вселил в нее надежду: после каникул еще многое можно исправить. Сегодня она впервые видела, как Кноке улыбнулся. Она скрывает от матери, что в последнее время каждый раз уходит из магазина страшно усталая. Вот и сегодня тоже. Чувство, что она может не выдержать - и все ее засмеют, заставляет ее стиснуть зубы. Хорошо, что впереди каникулы.

Каникулы вместе с Гордоном!

Волны, набегающие на пляж.

Чайки, парящие над морем.

...Карин теперь понимает, какими разбитыми приходят домой люди, проработавшие целый день. Как тяжело должно быть тем, кто работает в шахте или у доменной печи.

Карин рада предстоящим каникулам. Люнебург находится недалеко от дачи дяди Родриана. Если Гордон будет ее навещать, как он обещал вчера в кафе-мороженом, то они будут время от времени вместе ездить в город. Когда живешь в одиночестве, разнообразие необходимо.

Дискотек там хватает.

Она как-то была с папой в одной из них. Он всегда умел веселиться. Как там парни на них смотрели, когда они появились вместе! Для них такое, было в диковинку. Потом уже никто ничего не говорил. Папа танцевал как безумный. Он танцевал так, словно это он придумал танцы.

Должно быть, вот так он танцевал раньше с мамой, когда у них все начиналось.

Во всяком случае, с отцом было ужасно весело. А потом он спросил: «Разрешите проводить юную леди домой?»

У парней в дискотеке чуть глаза не вылезли из орбит, когда отец вышел с ней под ручку.

Карин сворачивает с главной улицы и направляется к универмагу. Ей нужно купить себе еще кое-какие мелочи. У входа в магазин кто-то хлопает ее по плечу. Карин оборачивается и видит рыжую дочь Кноке.

- Привет, - говорит та.

- Привет, - удивленно отвечает Карин.

Раньше они никогда не здоровались друг с другом.

- Хочешь я угощу тебя мороженым? - говорит Кноке-младшая.

Гудрун Паузеванг. Не такая. Перевод А. Исаевой

Мы с первого класса вместе учились, хотя она почти на год меня моложе. Она жила через дом от нас. Когда были маленькие, часто играли вместе, а потом не стали, - ребята ведь не играют с девчонками. В классном журнале она была записана как Барбара Моленбахер, но все ее звали Бербель. Маленькая такая, худенькая и во все совала свой нос. Отметки у нее были куда лучше моих - в школе-то ведь я не старался. Если б я выкладывался, как Бербель, наверняка бы ее переплюнул. Да только к чему?

Вот про эту-то Бербель я сейчас и расскажу.

«Чудная она, - говорили все в нашем классе. - Какая-то не такая!» Да я и сам еще совсем недавно не знал, что мне о ней думать. Иногда она мне казалась ну просто мировой девчонкой, а другой раз - прямо взбесишься, глядя на ее выходки. А меня ведь, как говорят все ребята, не так-то легко довести.

В младших классах Бербель не так уж отличалась от других девчонок. Любопытная, смешливая, болтушка. Что еще о ней скажешь? Ах, да, она темноты боялась. Одну зиму мы с ней оба ходили в хоровой кружок: и у нее и у меня голос оказался хороший. Когда домой шли, было уже темно. Она меня просила, чтобы мы вместе возвращались. А я отказался: вдруг ребята нас с ней увидят! Мне тогда было тринадцать. Так она что придумала: шла за мной, отставая шага на три; я остановлюсь - и она остановится. Вот я бесился!

Смех! Темнота ее пугала, а что про нее люди скажут - это ее не страшило.

Лет с четырнадцати она вдруг стала меняться и оказалась белой вороной среди других девчонок. А ей хоть бы хны. Если что у нее не получится, как задумает, ей ничего не стоит в этом признаться. Лично мне это всегда давалось с трудом. Я вообще был нормальный, такой же, как все в нашем Оберкратценбахе. Не такой бешеный, как эта Бербель. Не такой беспокойный - вот оно, правильное слово! Да, Бербель словно везде распространяла беспокойство: в школе, в семье, во всем нашем Оберкратценбахе.

В четырнадцать лет она начала задавать вопросы учителям. Без конца все выспрашивала. До того доходило, что учитель и ответить не мог на ее вопрос. Спрашивала, для чего вообще нужны войны - ведь деньги-то эти можно было бы не на оружие тратить, а на что-нибудь хорошее, для всех нужное. Или вот зачем, например, в поезде есть вагоны первого класса, а есть второго и третьего. А в больнице палаты первого и второго класса. Или почему водку и сигареты не запретят продавать, если они такие вредные. Или вот как же это могло так случиться, что Гитлер всех держал в своей власти и все - вся нация, весь народ - были словно кролики перед удавом. Она даже учителя закона божьего спросила: неужели он всерьез верит, что есть бог?

Все эти вопросы, конечно, и нам не раз приходили в голову. Только никто и не думал обращаться с ними к учителям. Но самое невероятное было то, что она спросила про бога. С богом лучше не связываться, раз уж больше не веришь в этого старца с бородой. Все равно ничего путного не получится.

Учитель закона божьего был у нас тогда совсем молодой. Он изо всех сил старался, чтобы урок был как можно интереснее. Всякий раз начинал с какой-нибудь темы, которая и нас занимала, а в конце все равно подводил к Христу. Ну да пускай его говорит, думали мы. Он ведь хочет, как лучше для нас, да и сам верит во все эти чудеса. Мы переглядывались, подмигивали друг другу, но к нему не приставали.