Фантастика 2009: Выпуск 2. Змеи Хроноса - Сборник

– Ты, кто же еще? – сказала Анна Наумовна. – Этот… следователь будет из нас всех вынимать душу, а то еще и арестует кого-нибудь… Никого, кроме нас, не было, когда… когда это… когда…

Похоже, ее заклинило. Произнести вслух «когда убили Алика» она была не в состоянии, а продолжить мысль, не произнеся этих слов, было невозможно – во всяком случае, по ее мнению, хотя на самом деле и говорить ничего не нужно было.

– Да, – сказал я, – это очевидно. Я вот что думаю…

Я помолчал. В том, что я собирался сказать, тоже было мало приятного, а о том, что я сейчас думал о смерти своего друга, Анне Наумовне лучше было не знать вовсе, но чтобы хоть что-то предпринять, мне нужна была свобода не только действий (она зависела от Учителя, и тут Анна Наумовна ничем не могла ни помочь, ни помешать), но главное – мыслей, рассуждений, выводов. Я не знал, к каким выводам приду, и кого, в конце концов, мне придется… если, конечно, получится…

– Я знаю, о чем ты думаешь, Матвей, – тихо произнесла Анна Наумовна. – Все равно. Сделай это. Пожалуйста. Иначе я не смогу жить.

Господи, еще одна… Я не сумел сказать «нет» Ире, а уж Анне Наумовне – тем более. Но ведь я не знал… То есть это она не знала, а я-то знал хорошо, что… Нет, об этом сейчас лучше не думать, когда нервы у матери Алика напряжены до предела, и она чувствует, конечно, малейшее движение моей души; я не должен сейчас думать об этом, не должен, я и не думаю, но дать ответ нужно сейчас, и делать все я должен очень быстро, неизвестно, что придет в голову Учителю через час или через день, значит, времени у меня в обрез, и свобода действий очень ограничена. Понятно, что даже если никого из нас не арестуют, Учитель будет внимательно следить за нашими передвижениями, вряд ли он приставит к нам филеров, нет у полиции столько свободных людей, но что-то следователь предпримет обязательно, и нужно быть очень осторожным, очень, а опыта у меня никакого.

– Я не знаю, получится ли.

– Конечно, – сказала Анна Наумовна. – Как ты можешь это сейчас знать?

– И результат может оказаться…

– Конечно, – повторила она.

– Хорошо, – сказал я покорно.

Я встал, пододвинул табуреточку к кровати и пошел к двери. Анна Наумовна лежала на спине и смотрела в потолок неподвижным взглядом.

* * *

– Садитесь, – сказал Учитель. Несколько исписанных листов лежали в папке, и я лишь очень приблизительно мог представить себе, что там могло быть написано. Следователь положил перед собой новый желтый линованный лист, взял ручку, посмотрел на меня изучающим взглядом и задал первый вопрос:

– Пожалуйста, ваш год рождения, семейное положение, место работы и год алии. Паспортные данные ваши я ночью уже записал, так что это опустим.

– Год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, женат, имею дочь одиннадцати лет, работаю в Еврейском университете в Гиват-Раме, физический факультет, имею докторскую степень, репатриировался в Израиль с семьей в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом.

– Исчерпывающе, – одобрительно отозвался Учитель, записывая за мной со скоростью хорошего стенографиста. – Давно ли вы знакомы с… убитым?

– Мы познакомились в одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году.

– В одна… Вам же было пять лет? Или шесть?

– Пять с половиной. Мы были в одном детском саду.

– Очень интересно, – с чувством глубокого удовлетворения сказал следователь. – Друзья детства, значит. И в Израиль вместе приехали?

– Это имеет значение? – полюбопытствовал я.

– Значит, вместе?

– Нет, – сказал я. – С интервалом в четыре месяца. Сначала уехал Алик, а потом я.

Не рассказывать же этому человеку о том, что, когда семья Гринбергов начала готовиться в дорогу, мне и в голову не приходило покидать родное отечество. После физтеха я проработал несколько лет в экологической фирме (на самом деле мы занимались замерами чистоты воды и воздуха по заказам предприятий и частных лиц и продажей аппаратов для очистки), зарплата у меня была вполне по тем временам приличной, с Галей мы недавно поженились, и все, в общем, было в моей жизни «путем», когда однажды вечером пришли к нам в гости Алик с Ирой и объявили, что собираются в Израиль, причем инициатива исходила от Иры, которой осточертела ее работа, наш город, надоело каждый день думать о том, где и как заработать еще пару копеек, и вообще, посмотри, Матвей, что творится…

Алик молча кивал, вид у него был страдальческий, и я не очень понимал – то ли он действительно соглашался с женой, то ли поддакивал потому, что устал спорить: он только неделю назад вышел из больницы, печень ему сильно досаждала, и он мог хотеть любых перемен – почему не Израиль, может, там врачи сумеют справиться с его многочисленными болячками, о причинах которых мы с ним давно догадывались, но еще не были ни в чем уверены, и потому Алик во всем сомневался, прежде всего в самом себе.

«Но послушайте, – сказал я. – Там говорят на иврите! Алику язык никогда не выучить!»

Это было так – о неспособности Алика к языкам еще в школе рассказывали анекдоты, на английском он с трудом запомнил сотню слов, в университете зачет получил с третьей попытки, я представить себе не мог, чтобы Алик заговорил на каком бы то ни было языке, кроме русского, а в Израиле без иврита нечего делать, об этом писали все знакомые, уехавшие в начале девяностых и все еще толком не устроившиеся.

«Я выучу, – сказала Ира. – Язык – не причина оставаться. Здесь больше невозможно».

Алик кивал. Он делал все, что хотела Ира, а Ира делала все, что, как она считала, пойдет на пользу Алику. И они уехали. А мы с Галей и Светочкой стали ждать писем из Израиля. Алик писал, как в кибуце Шкуфим, где они поселились, тепло, как ему там без меня плохо, и он или вернется обратно, или дождется меня, или бросится под машину, потому что так жить нельзя, Ира о его письме ничего не знает, она уверена, что они выплывут, а на самом деле они уже давно на берегу и хватают воздух, как рыбы.

– Сначала уехал Гринберг, потом вы, – повторил Учитель и записал в протокол, будто это обстоятельство имело какое-то значение для следствия.

– Здесь, в Израиле, – сказал он, – у вас бывали ссоры?

– Вы ищете мотив? – улыбнулся я. – Конечно, мы спорили время от времени. Не ссорились, но иногда орали друг на друга: он, к примеру, считал, что с палестинцами надо договариваться по-хорошему, а на мой взгляд, они понимают только грубую силу.

– Политика меня не интересует, – отмахнулся Учитель. Неужели он был твердо уверен в том, что политические разногласия не могли стать поводом для убийства? И это после Рабина? – А в семье у них отношения… Может, у Гринберга была другая женщина, жена ревновала…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});