Королева в услужении - Нора Лофтс

— И пусть Иисус Христос в своем бесконечном милосердии возьмет вашу душу к себе, — сказал он.

— Аминь, — откликнулась Альенора.

Какое-то время она продолжала лежать, собираясь с силами, а когда вновь открыла глаза, то увидела, что пасечника уже нет; у кровати стояла одна Кейт.

— Послушай, Кейт. Ты должна отнести эти бумаги… Алберику.

— Но как я это сделаю и…

— Подожди… пожалуйста… не спеши.

Прошло порядочно времени, ибо мысль постоянно ускользала, прежде чем Альенора смогла связанно передать свою просьбу. Кейт внимательно слушала, и было большим утешением знать, что ее память не подведет: ни одно слово из этой долгой прерывистой речи не будет забыто.

Алберик, точный, как всегда, уже находился по пути к Винчестеру, чтобы нанести свой очередной летний визит. Быть может, в двух или пяти неделях ходьбы от замка. Повсюду его хорошо знали. Кейт следовало, тайно покинув Винчестер, отправиться в сторону Гилфорда и в каждой деревне спрашивать о бродячем торговце. Если она, не встретив его по дороге, достигнет поселения, где он уже побывал, то это будет означать, что он свернул в сторону и бродит где-то в окрестностях. Тогда ей нужно выяснить, куда он пошел. Найдя Алберика, она должна вручить ему письмо для герцога Аквитанского и завещание для передачи…

Испытывая мучительную боль, Альенора напрягала свои затуманенные мозги, стараясь решить важную проблему: кому надежнее всего доверить завещание? Ответ мог быть только один — королю Франции. Непосредственно не участвующий в семейных раздорах Плантагенетов, он был беспристрастен и, кроме того, являлся верховным повелителем на упомянутых в завещании территориях.

— Вот это для короля Франции. Я помечу. Ты, я знаю, не забудешь, но Алберик может перепутать. Спеши к нему, отправляйся как можно скорее: ведь я могу умереть уже сегодня. Уходи сейчас. Я полагаюсь на тебя, Кейт… не мешкай, уходи тайком… постарайся, чтобы никто не заметил, это очень важно… благослови тебя Господь, и пусть Небеса вознаградят тебя за все, что ты для меня сделала.

Едва различимый тонкий голос умолк.

— Но разве могу я, миссис, уйти и оставить вас умирать, как последнюю собаку, без всякой помощи, когда никто не подаст вам даже глотка воды.

— Кейт, тебе доверена судьба тысяч… оставь меня одну. Я… не умру, как… собака… я умру… как герцогиня… мое завещание значит больше, чем глоток воды. Уходи, я приказываю, сейчас же отправляйся.

Попытка говорить властно и внушительно отняла слишком много сил. Все: лицо Кейт, листки бумаги, собственные ноги под одеялами — слилось вместе и закружилось в сумасшедшем вихре, который становился темнее и темнее…

Кейт находилась у постели до тех пор, пока перед вечером не распахнулась с треском дверь. Она еле-еле успела схватить и спрятать на груди завещание и письмо. Но это был всего лишь священник; он, мол, услышал о болезни королевы и что служанка искала его и сразу же поспешил в замок.

— Однако слишком поздно, — добавил священник, смотря на бесчувственную фигуру на кровати. — Бедная женщина, ей уже ничто не поможет. Пусть Господь будет к ней милосердным. Она много грешила, но и много страдала и несла свой крест терпеливо, без ропота.

— Чтобы умереть без покаяния, — вставила Кейт. — Господин священник, пожалуйста, придите завтра; возможно, она очнется.

— Нет-нет, — заметил он печально, — в последние дни я видел достаточно умирающих. Одни валились с ног сразу, словно быки под ножом мясника, другие отходили постепенно, во сне, подобно королеве. Только один из двадцати, который, лежа в постели, кричал, стонал, мог что-то проглотить из пищи, только такой выживал. Но я приду, непременно приду.

— Утром. Пораньше, — сказала Кейт, и какая-то настойчивость в ее голосе заставила священника взглянуть на нее с любопытством.

— Бедняжка, — проговорил он мягко, — ты боишься оставаться одна с покойницей. Успокойся. Тело без души — пустая скорлупа, когда из нее вывелись птенцы.

— Но вы придете, — настаивала Кейт.

— Обязательно приду.

Это было главным. Если госпожа не умрет до утра, священник застанет ее живой и расскажет об этом другим.

Как только он удалился, Кейт достала башмаки, которые надевала в редких случаях, когда приходилось отлучаться из замка. После шерстяных комнатных туфель они казались слишком тесными и неудобными. Кейт поморщилась, засовывая в них ноги и думая о многих милях пути, которые предстояло проделать пешком. Затем она поставила на скамейку возле кровати кувшин с водой и миску с гороховой кашей, хотя была уверена, что они уже не понадобятся. Однако на душе становилось легче от сознания, что она обо всем позаботилась.

Перед тем как уйти, Кейт постояла немного у кровати. Лицо Альеноры уже заметно изменилось: смерть наложила свой отпечаток, превратив его в серую восковую маску; глаза провалились в черно-лиловые глазницы; вокруг рта обозначилась темная тень. Дыхание почти остановилось. Мучительные хриплые вздохи следовали через длительные интервалы, во время которых Кейт могла бы дважды пересчитать все пальцы на своих руках и ногах.

— Ну что ж, — проговорила Кейт, обращаясь к лежавшей без сознания Альеноре, — я ухожу выполнять ваше распоряжение, и это все же лучше, чем сидеть здесь и плакаться, когда я все равно ничем не могу вам помочь. Разве не так?

Караульный в конце коридора весело приветствовал ее:

— Еще не видел тебя нынче, старая. Рукава у моей кожаной куртки наполовину оторвались. Сделай милость, поработай немного иголкой.

— Только не сегодня, — ответила Кейт. — Мне надо в город; кто-то из моих родственников здорово болен, и следует позаботиться о детях. Быть может, придется остаться на ночь и вернуться лишь рано утром. Если не приду, окажи услугу: загляни, когда отопрешь дверь, к моей госпоже.

— Я сменяюсь с петухами.

— Тогда передай своему напарнику. Кто это? Эдди? Он для меня постарается. Миссис тоже плоха, но родственники важнее, и я не хочу, чтобы меня искали, если я вдруг немного задержусь.

— Передам Эдди, а ты починишь мне куртку, когда вернешься.

Она рассеянно кивнула. С напоминанием о возвращении перед Кейт возникла новая проблема. Как ей поступить после встречи с Албериком и передачи ему бумаг? Нужно было подумать и о большом бриллианте. Как бедной, старой женщине сохранить свои права на него? Лучше спросить совета у Алберика; он умный, что-нибудь придумает.

Кейт проковыляла на кухню подкрепиться. Там на вертеле жарился молодой барашек в ожидании возвращения Николаса Саксамского, уехавшего в этот прекрасный день на соколиную охоту.

— Отрежь-ка мне добрый кусочек от ноги, — проговорила Кейт льстиво, но готовая, если потребуется, прибегнуть к угрозам. — Надрез потом затянется, и никто не заметит.

Одному Богу известно, когда ей удастся в следующий раз по-настоящему поесть. И хотя у нее на груди спрятаны законные права на бесценный бриллиант, на дороге она будет обыкновенной нищенкой, живущей подаянием.

Снаружи тянулись долгие летние сумерки, наполненные ароматом свежего сена и воркованием голубей. В сердце Кейт вновь пробудилась прежняя тяга к приключениям, к кочевой жизни, которую она так любила. Башмаки, приноровившись к ноге, уже не давили. Кейт на приличной скорости вышла из города по дороге, ведущей на Гилфорд.

Глава 21

Покинув комнату королевы, священник пересек двор замка, поднялся по семидесяти ступенькам в свою каморку и бросился на кровать. Через минуту он уже спал сном вконец измученного человека и проспал бы до самого утра после всех драматических событий последних нескольких дней. Но он пронес вверх по лестнице и взял с собой в постель тяжелую ответственность, от которой, несмотря на все старания, нельзя было укрыться даже во сне. Проспав мертвым сном четыре часа, священник проснулся словно от толчка. Резко поднявшись в кровати, он сразу все вспомнил и пробормотал: «Да, знаю».

Священник Улфрид в глубине души знал, что судьба королевы никогда не давала ему покоя. Он был человеком, далеким от мирских тревог и волнений, его не интересовала политика, а также все, что выходило за рамки непосредственной деятельности служителя церкви. Шестнадцать лет назад, когда Альенору впервые привезли в Винчестер, лорд де Гланвилл точно обрисовал священнику круг его обязанностей по отношению к королеве: он должен исповедовать ее, отпускать ей грехи, налагать, при необходимости, епитимью и совершать обряд причастия, и ничего больше. Только однажды священник решился выйти за границы дозволенного. Это произошло очень давно, зимой 1181 года. Войдя в комнату королевы, он застал ее и Амарию сидящими, укутавшись в одеяла, так как дрова оказались слишком сырыми и не горели. Зима была в тот год очень суровой, а день — особенно холодным. Две женщины с посиневшими лицами и восковыми пальцами показались ему такими жалкими, что вечером он не удержался и упомянул об их тяжелом положении сэру Николасу.