Королева в услужении - Нора Лофтс

Через несколько дней Кейт вошла, прихрамывая, с довольно объемистым свертком, на лице торжествующее выражение.

— Я кое-что придумала, — заявила она, кладя сверток на стол. — Теперь посмотрим, выйдет из этого что-нибудь или нет.

Сперва Кейт достала из свертка квадратную доску — примерно восемнадцать дюймов в длину и ширину, на одной стороне — аккуратно нарисованная круглая мишень с красным центром, вокруг которого располагались концентрические круги, черные и белые.

— Видите? А вот гвоздь и молоток. Нам нужно повесить доску на стену, там, где есть свет. А потом… взгляните сюда, — по-моему, они просто красавцы. Их сделал для меня Мартин. — Кейт показала несколько миниатюрных дротиков — четыре дюйма в длину, с железными, но незазубренными наконечниками и с оперением из коротких гусиных перьев. — Мне подумалось: мы можем посостязаться в метании. По крайней мере, хорошая проверка нашей зоркости и ловкости, не так ли, миссис?

— Я думаю, что это великолепная идея, Кейт. Давай сразу же повесим и попробуем.

— Прибивать доску к стене не стоит, попрошу Мартина прикрепить к доске веревку, чтобы быстро ее вывешивать и убирать. Она не должна попасться на глаза ни старому Нику, ни караульным. Во-первых, он ее заберет и, во-вторых, подумает, что мы замышляем недоброе. — Кейт повертела в руке один из дротиков. — Этой штуковиной можно убить человека, если бросить изо всех сил в глаз или в шею, где проходит жизненная кровеносная жила.

Как видно, одна только мысль о такой возможности уже доставляла ей большое удовольствие.

Новая игра оказалась источником бесконечных забав и развлечений. Начав с обыкновенного испытания собственной ловкости в поражении цели, прежде всего красного кружка в центре, они постепенно усложняли задачу и вырабатывали новые, более хитроумные правила. Попадание прямо в центр приносило двадцать очков, в ближайший белый круг — пятнадцать, в следующий черный — десять, в последний белый — пять и в самый крайний черный — одно очко. Способ подсчета был самый простой, поскольку арифметические возможности Кейт исчерпывались количеством пальцев на руках и ногах. Но и в этих пределах не составляло труда придумать разнообразные варианты. Иногда на протяжении игры под запретом находилась какая-то часть мишени и при попадании туда утрачивались все заработанные прежде очки. Было еще одно правило, которое Альенора старалась неукоснительно соблюдать — нельзя было обыгрывать Кейт слишком часто и с большим перевесом. Потерпев поражение, она по-детски надувала губы и не скрывала своего раздражения. А поскольку Альенора была все-таки моложе и пусть не ненамного, но все же искуснее, то проблема проигрыша — достаточно регулярного, но незаметного — придавала игре дополнительную изюминку.

В самой тюрьме жизнь сделалась терпимее, но за ее стенами ситуация складывалась весьма неблагоприятно. Еще осенью 1184 года Алберик говорил о новом крестовом походе, а весной следующего года в Англию к Генриху II приехал сам архиепископ Иерусалимский, и Генрих, выслушав его, ответил, что если церковь объявит перемирие и установит период, за который прекратятся все враждебные действия между европейскими правителями, включая и его собственных сыновей, то он поведет войско сражаться за Священную землю.

Теперь, помимо Алберика, Альеноре иногда сообщала некоторые новости и Кейт, которые она собирала и там и сям. И в этих случаях память старухи функционировала выборочно: она запоминала только то, что живо интересовало ее самою. Таким путем Альенора узнала о приезде архиепископа и об условии Генриха, и огонек надежды на скорое освобождение вновь загорелся в ее груди. Алберик, посетивший Винчестер летом 1185 года, унес еще одно письмо для Ричарда.

«Обещай все что угодно, — писала она, — лишь бы он уехал, а затем приезжай за мной». На предыдущее письмо ответа не последовало, хотя Алберик клялся, что Ричард его получил, но на это он ответил с такой быстротой, что верный маленький торговец вернулся в Винчестер на пять недель раньше обусловленного срока.

«Как я могу пойти на перемирие, когда он держит вас в тюрьме, — писал Ричард. — Чтобы освободить вас в его отсутствие, мне придется нарушить перемирие и навлечь на себя гнев всех христианских государств. Намного лучше — разбить его в открытом бою. И с Божьей помощью я это сделаю. На это потребуется время. Не падайте духом и наберитесь терпения еще на один год».

Один год. Что значит для нее один год, когда она уже просидела в заточении столько лет.

Потом, правда, пугающая новость: Филипп, король Франции, Генрих II, король Англии, и Ричард, герцог Аквитанский, собравшись вместе, уладили свои разногласия. Церковь объявила временное перемирие для всех враждующих сторон, и Генрих II мог теперь выступить в крестовый поход.

Что это значило? Быть может, Ричард изменил свои планы и, отказавшись от нее, бросил, как есть, заживо погребенной?

Но вскоре поступило ободряющее известие: первым нарушил перемирие Филипп Французский. Он вторгся в Нормандское герцогство Генриха II. Таким образом можно было не сомневаться: Ричард искусно и настойчиво продвигался к решающему сражению, в ходе которого надеялся обрести независимость… А она — свободу.

Новая война продолжалась, не один, а целых четыре года. За это время на Альенору вновь обрушилось горе. Заболев лихорадкой, умер сын Джеффри. Теперь остались только Ричард и Иоанн. Дни тянулись медленно, будто налитые свинцом, но когда Альенора оглядывалась назад или смотрела вперед, они, казалось, мчались на крыльях. К чему было стараться сидеть прямо, не сутулясь, торговаться с Кейт из-за лишнего куска, ухаживать за волосами, тщательно следить за своей внешностью, беречь здоровье, сохранять разум? В любой момент, даже вот сейчас, Ричард может лежать мертвым на поле битвы. И хотя Генрих будет рыдать над телом павшего сына, он никогда, никогда и в тысячу лет не поймет, почему Ричард сделался его врагом, и никогда не выпустит ее из тюрьмы. Даже ради мертвого Ричарда. И она умрет в заточении.

Время шло. Наступил 1189 год. В день рождения ей исполнится шестьдесят семь лет, и шестнадцать лет она уже находится в заключении.

Глава 20

— В городке чума, — сообщила Кейт восхитительным июньским утром. — Мартин, который сделал мне дротики, и тот толстый малый, которому я только на прошлой неделе сшила новую кожаную куртку, — оба умерли. И еще семеро заболели. Они сперва предположили, что Мартин съел что-то плохое, а тот, другой, порезал палец и получил заражение крови, но теперь они знают наверняка, — Кейт рассказывала совершенно безучастно. — Меня все это не касается. Я перенесла чуму еще маленькой девочкой. Мои отец и мать, шестеро братьев и сестер — все умерли. Приходской священник тоже умер, и некому было их похоронить: хорошо помню. А я уцелела. Но если вы хоть раз болели, то уже нечего бояться. В безопасности на всю жизнь. Очень удобно.

«Кейт совершенно огрубела, стала черствой и бессердечной», — подумала Альенора.

Но пока она так размышляла, старуха сунула руку в карман и вынула какой-то небольшой круглый предмет, похожий на миниатюрного ежика.

— Я изготовила для вас ароматический шарик, предохраняющий от заразы, — сказала она, протягивая его на ладони. — Апельсин был уже старый и немного сморщенный, и я досушила его на огне за одну ночь. Думаю, откладывать нельзя, вам нужно иметь его как можно скорее. Было не так-то легко раздобыть у повара гвоздику, можете мне поверить, она стоит четыре пенса за штуку — так они говорят.

Альенора взяла апельсин, высушенный почти до каменной твердости и весь утыканный сухими цветками гвоздики. Ее слова благодарности заглушило громкое хихиканье Кейт.

— Смех, да и только, — проговорила она. — Я как раз подумала… молодой девушке полезно быть хорошенькой, мужчины ей ни в чем не откажут. Старухе же выгодно выглядеть по-настоящему безобразной, тогда ей не отказывают, потому что принимают за ведьму и боятся, что она напустит порчу. Если смотреть в целом, то мне кажется, моя безобразная внешность помогла мне больше, чем миловидная в пору моей молодости. Я только зло взглянула на повара, и он тотчас же всучил мне гвоздику. Теперь вы будете в полном порядке, не заболеете.

— Очень любезно с твоей стороны, Кейт, и очень предусмотрительно. Я не забуду этого и всего, что ты для меня сделала, я…

Но запасы учтивости у Кейт были уже исчерпаны; для восстановления равновесия требовалась небольшая грубость.

— Обо мне и не вспомните, — заметила она угрюмо. — Знаю женщин. Если эта дверь сию минуту распахнется, вы сшибете меня с ног — лишь бы побыстрее удрать. Кроме того, я сделала этот шарик вовсе не из доброты, а чтобы избавить себя от лишних хлопот и не ухаживать за вами на смертном одре.

Эта длинная речь вернула Кейт привычное чувство собственного достоинства, и она уже нормальным голосом произнесла: