Катары - Роже Каратини

Теперь обе армии, войска восставших тулузцев, вновь отдавших город своему графу, и войска явившегося подавлять восстание Монфора, стояли одна против другой, разделенные лишь палисадами[116] и рвом, окружавшим город. Бароны Монфора двинулись вперед в боевом порядке, вооружившись лестницами и сосудами с огнем[117]; их встретили дождем снарядов, который обрушили на них при помощи мощных камнеметов. Среди слитного рева тех и других, осаждающих и осажденных, можно было различить, с одной стороны, крики «Монфор!», с другой — «Нарбонн[118]!» Выпрямившись во весь рост на крепостной стене, граф Бернар де Комменж потребовал дать ему арбалет; ему подали оружие, он ловко его схватил, вложил острую стрелу со стальным острием, перекрестился, несколько мгновений простоял неподвижно, сосредоточился, медленно прицелился во вражеского рыцаря, командовавшего штурмом, — этим рыцарем был не кто иной, как Ги де Монфор, сын Симона, — и пустил в него стрелу, которая пронзила грудь молодого человека, несмотря на кольчугу. Окровавленного раненого тотчас унесли, а Комменж, глядя с высоты укреплений, насмешливо бросил ему вслед: «Попал я в вас, зятек[119]! Вот вам привет от моего графства!»

Бой, так неудачно начавшийся для крестоносцев, продолжался до вечера с неутихающей яростью, как описано в «Песни о крестовом походе»:

Повсюду расколотые доспехи и щиты,

рыцари с искаженными болью лицами, вспоротые бока,

перебитые руки, отделенные от тела ноги,

рассеченные груди, помятые шлемы,

клочья изрубленной плоти, головы, лишенные глаз,

ручьи алой крови, брызжущие из ран,

и бароны, с силой рубящиеся и готовые прийти на помощь,

вынести из боя поверженного брата.

Нет ни одного, кто не был бы ранен.

Поле боя стало красным и белым от раздавленных мозгов.

(ПКП, 188)

Монфор, в прежние времена часто выходивший из битв победителем, теперь вкусил горечь поражения. Укрывшись в своей палатке, поставленной у стен Тулузы, города, откуда он только что был изгнан, он исходил яростью и горевал. Его приближенные вздыхали и плакали, а гасконские бароны, силой загнанные в ряды крестоносцев, тем временем втайне ликовали: «Благородная и прекрасная Тулуза, ты вновь обрела прежнюю славу, спасибо тебе за то, что победила этих несчастных французов! Теперь над нами снова будут Бог и Право!»

На следующий день «благородный граф» де Монфор вместе со своей женой Алисой стоял у изголовья их сына Ги, раненого и лежавшего на постели. Он не переставал жаловаться и обсуждать свое поражение с теми, кто его окружал: с кардиналом-легатом Бертраном, Аланом де Руси, одним из его генералов, сенешалем Жерве, которого он сам произвел в это высокое воинское звание, и еще несколькими людьми. Горя нетерпением смыть свой позор, он тут же, не сходя с места, устроил военный совет.

«Благородный граф» явно желал без промедления вернуть себе Тулузу и прилегающие к ней земли, поскольку Церковью было бесповоротно решено, что отныне тулузские земли являются его собственностью; однако мнения его генерального штаба насчет того, насколько своевременна попытка отвоевать город, и того, какие средства надо использовать для достижения цели, разделились. Тем не менее для Алана де Руси, который сражался бок о бок с Монфором с 1211 года, поражение, только что нанесенное «благородному графу», не было следствием ни стратегической ошибки, ни неверной оценки шансов на победу: это, если верить словам, вложенным в его уста анонимным автором «Песни о крестовом походе против альбигойцев», было небесной карой, наказанием свыше. И рыцарь не постеснялся жестоко обрушиться на честолюбивые замыслы своего вождя в исполненной мудрости речи:

Мессир, несомненно, вы —

могучий завоеватель. Но в этом деле

Иисусу не нравится то, что он прочел в вашей душе.

Дерзость, гордыня, жажда власти

превратили ангелов в змей.

А ваша ярость, ваша жажда мести,

ваше презрение к людям, нежелание прощать

и темные демоны, бушующие в вашей душе,

вырастили у вас во рту дурной зуб,

который нам нелегко будет начисто вырвать.

Нашему Божественному Отцу, который правит миром,

похоже, очень не нравится ваша недобрая мысль

разрушить Тулузу и истребить ее жителей.

Господин кардинал [легат Бертран] хочет нас убедить

в том, что надо быть жестокими, свирепыми,

безжалостными.

Сражайтесь, говорит он нам, не думая о смерти,

и я обещаю вам на Небесах вечное блаженство!

Большое спасибо, монсиньор, за то, что сочли нас святыми.

Хотите видеть нашу славу? Мы очень тронуты...

Но вы слишком добры... Слишком: всем известно,

что имущество погибших достанется вам.

И пусть Господь меня накажет и святой Венсан забудет,

если я снова пролью свою кровь за этот город.

(ПКП, 189)

По мнению более реалистично мыслящего сенешаля Жерве, нападать на Тулузу, полную отважных воинов, с горсткой калек, которой располагал Монфор, — он только что потерял убитыми сто шестьдесят человек и оплакивал участь стольких же раненых, — и пытаться занять город, чьи стены казались неприступными, было чистейшим безумием.

«Если мы действительно хотим вновь завоевать этот город, — благоразумно начал сенешаль, — давайте построим рядом с ним новую Тулузу, со стенами, укреплениями, земляными валами, домами, каких еще не видели. Давайте населим этот город новыми жителями, которые будут связаны с вами, сеньор, новыми клятвами верности; и тогда эта новая Тулуза сможет бесстрашно выступить против своей грозной сестры, только что нас победившей, и та, что выстоит благодаря крови своих солдат, грому своего оружия и гению своих полководцев, будет навеки и безраздельно править Гасконью. С новыми стенами, новыми хорошо вооруженными людьми, большими деньгами, крепкой одеждой и тканями, когда у нас будут в изобилии зерно, мясо, вино, появятся торговцы, мы в конце концов победим старую Тулузу без боя, возьмем измором благодаря одной лишь осаде. Окружим ее стены и будем сторожить ее ворота, лишим ее семенного хлеба и зерна, плодов, винограда, соли и всего, что требуется для жизни; заставим ее голодать. Так мы победим без труда и кровопролития, и наше сегодняшнее поражение будет стерто из памяти».

«Сеньоры, — сказал Монфор, — мне нравится это предложение; выиграть войну без сражений — что может быть лучше, чего еще желать?»

«Сир, — ответил ему епископ Фульк, — не так хороша эта мысль, как кажется; в Тулузу входят не только через ее ворота».

«Как это?»

«У тулузцев остается еще водный путь, Гаронна, которую не остановят стены и которая течет через весь город; до тех пор, пока по ней могут идти суда, Тулуза не останется без припасов, и вы никогда не сможете с ней справиться».

Монфор вяло отмахнулся от этого аргумента, поскольку у него зародилась мысль. Он решил принудить город сдаться благодаря двойной осаде. Одна осада будет сухопутной: он станет стеречь все городские ворота и преградит доступ к Тулузе по наземным путям, идущим из Монферрана, Кастра, Альби и Ажене; другая — речной: он перекроет Гаронну, поставив на якорь собственные суда, которые помешают кораблям и лодкам входить в Тулузу и снабжать город продовольствием:

«[...] завтра же,

я с самыми храбрыми баронами из моего войска

займу реку и перекрою проход.

Ги, мой брат, и мой сын будут удерживать правый берег.

Никто, кроме ветра, не сможет проникнуть в Тулузу».

Решение было принято: они взяли город

в двойную осаду.

(ПКП, 189)

Решение, принятое военным советом, на который созвал своих баронов Монфор в конце ноября 1217 года, было толковым и мудрым: двойная осада оставит тулузцам лишь два возможных исхода — сдаться или голодать, и тогда достойный кардинал, епископы и аббаты смогут проповедовать по всему краю мир и уничтожение катарской ереси.

Назавтра же в лагере осаждавших закипела работа. Люди Монфора укрепляли защитные сооружения и возводили прямо на берегу реки дополнительный город: копали рвы, строили стены, пробивали в них ворота. В начале зимы 1217—1218 года рядом со старым городом выросла «Новая Тулуза» (которая на самом деле была своего рода предместьем, получившим имя Сен-Сиприен). Конечно, этот город был поменьше, но он был надежно защищен с суши — крепостью, которую назвали Нарбоннским замком (Château Narbonnais)[120], и зубцы ее «ощетинились арбалетами» (ПКП, 190), а со стороны реки — стенами нового города, откуда лучники Монфора могли наблюдать за Гаронной и контролировать передвижения по ней. Единственной заботой графа было хорошо укрепить этот новый город, чтобы можно было обороняться. В течение нескольких месяцев на берегах широкой тулузской реки суетились аббаты, бароны и сеньоры, наблюдая за работами и восхищаясь результатами. Однако время от времени им случалось и заспорить.