Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

среди плотного ряда припаркованных машин, Матвей нашел свой похожий на муравья старый «ниссан микра». Втянув руку в рукав, он принялся сметать локтем снег с лобового стекла. Настя прислонилась спиной к капоту и наблюдала за тем, как позади них снег заносил все, что осталось от ее жизни.

Они ехали против шерсти едва успевшего открыть глаза, оглушенного снегопадом города. Машины и люди стремились к центру, они — прочь, по длинному проспекту, название которого менялось где-то в середине, и оттого Настя никак не могла его запомнить. В сущности, она сама была как этот проспект, она тоже пришла из сосновой глуши к центру, туда, где всегда горит свет. Она тоже сменила свое имя где-то на середине пути, но осталась все той же прямой несгибаемой линией.

Вот только старое имя нашло ее, а верхушки сосен, качающиеся на ветру, без конца звали ее назад.

Вскоре многоэтажки начали редеть. Матвей свернул на улицу, которая петляла по тонкой перемычке между двух озер, городские дома сменились маленькими деревянными. Снег здесь подтаял, и на фоне голых черных яблоневых садов они вырисовывались как разноцветные спичечные коробки. От этого вида и от запаха талой листвы, который летел в приоткрытое окно, у Насти защемило сердце и она зажмурила глаза. Вот тогда она и задремала, но всего на несколько минут, проснувшись от того, что их тряхнуло на переезде через железнодорожные пути пригородной линии. После этого она только сидела с закрытыми глазами, прижавшись щекой к стеклу, думая о том, как ей хочется ничего не помнить. Именно не помнить, а не просто забыть.

* * *

Матвей выходит из машины, оставив дверь нараспашку, и начинает греметь навесным замком на тяжелых деревянных воротах. Вдохнув влажный воздух, Настя оглядывается по сторонам. Они стоят на обочине, позади — железная дорога и заброшенная будка сторожа, перед ними — лес и забор. Дворники скребутся по лобовому стеклу, едва успевая счищать с него липкую густую морось. Она смотрит в спину Матвею, на его почерневшую от дождя серую шинель. Он то и дело подносит ко рту и отогревает дыханием замерзшие пальцы.

Укол начинает потихоньку отпускать, контуры предметов обретают четкость, совсем скоро они станут острыми, такими, что будет больно смотреть. Ей вспоминается, как, когда она была маленькой и мама водила ее удалять зуб, ей сказали не лизать рану, но она снова и снова возвращалась в нее кончиком языка даже после того, как ушел наркоз, чтобы испробовать, насколько это может быть больно.

Наконец замок поддается и створки ворот начинают медленно ползти в стороны, пропуская тусклый свет фар во мрак заросшего бурьяном двора. Матвей забирается на водительское сиденье.

— Что это за место? — спрашивает Настя, когда машина протискивается в образовавшуюся щель.

— Дом.

— Твой?

— Вроде того.

Он ставит машину на ручник и глушит двигатель. Настя выходит на улицу; ее дыхание, густое и тяжелое, смешивается со стоящей в воздухе дымкой.

— Что теперь делать?

— Я не знаю. — Он натягивает на машину брезент. — Помочь мне?

Настя подхватывает одеревеневшую ткань и укрывает капот. Матвей указывает ей кивком на дом: иди. Он массивный, двухэтажный, из белого кирпича, такой, какие строили в девяностые. Теперь все в нем говорит об упадке былого благосостояния, о разбитых мечтах и зря потраченных годах. Только прикоснувшись к перилам, Настя уже чувствует себя как дома — будто она всегда здесь жила.

Весь первый этаж — огромный пустой зал, без мебели, только аккуратно застеленный спальным мешком матрас в углу освещает болтающаяся на тонком черном шнурке лампочка. При виде этого матраса и сложенного уголок к уголку спального мешка у Насти что-то сжимается в груди, будто она сейчас заплачет. Но это все не по-настоящему, это кончается действие лекарства, думает она, стоя посреди зала и слушая, как с кончиков ее волос глухо капает на пол вода.

— Тебе нужно поспать. — Она чувствует на своем плече руку Матвея.

— Ты с ума сошел?

Она поворачивается к нему и смотрит в его темные глаза.

— Зачем ты меня увез? Там… там Артура убили. А ты меня увез куда-то. У меня и телефона нет, ничего нет, я даже позвонить Кате не могу. А я там нужна.

— Они думают, что это ты.

— Что за бред?

— Это не бред. Я слышал их разговор.

— Что ты вообще там делал?

— Присматривал за тобой.

— Может, это ты убил его, а?

Матвей отворачивается и идет на кухню, не удостоив ее ответом, но она бежит за ним, не унимаясь.

— А ведь ты мог. Ты же уголовник.

— Благодаря тебе.

— Мне?

— Я знаю, что это ты рассказала деду тогда про мои дела, а он позвонил своим дружкам из отделения. Из-за тебя я сел, Стюха.

Она опускает голову, не выдержав тяжелого взгляда его темных глаз. Она думала, что он приехал мстить ей, что нашел ее и теперь превратит ее жизнь в ад. Но, судя по всему, с этим она и без него справилась. Впервые за все эти дни с того момента, как он появился у нее на пороге, она испытывает к нему что-то, кроме страха. Гнев.

— Я тебя ненавижу! Зачем ты вернулся в мою жизнь? Где мы? Я хочу уехать.

— Пойди сядь, все обсудим, только чай сделаю.

Она подходит к матрасу, плюхается в угол, не снимая даже обуви, и с вызовом смотрит на Матвея, выходящего из кухни.

— Где чай?

— Чай кончился.

— И что ты принес?

— Горячую воду.

— Это шутка?

— Нет. Это поможет согреться.

Она с шумом выдыхает.

— А есть что-то покрепче?

— Насть, это сейчас не лучшая идея.

— А у меня когда-то бывали другие?

— Пошарь на кухне, может, осталось хозяйское.

Настя скидывает с себя пальто и встает с