Крутыми верстами - Николай Сташек

— Кто там? Позови, — приказал Дремов ординарцу.

С той стороны появился с большим синим подтеком под глазом разгоряченный старший лейтенант Левадный. Вслед за ним два разведчика, не соблюдая особой учтивости, вели сгорбившегося немецкого офицера. «Вот это кстати», — прикинул Дремов.

— Где получил блямбу? — спросил он у лейтенанта.

— Да вот эта зараза, — коротко боднул тот головой в сторону пленного. Немец понял, что говорят о нем, заюлив глазами, выпрямился.

— Этого гуся где схватил?

— Вон там, в лесочке. Сам, гад, припожаловал. Так что оставалось лишь протянуть руку. Подкрадывался к переднему краю. Когда его броневичок подожгли, драпанул через болотце, чтобы в лес… Ух ты, кур… — Левадный зло сунул немцу под нос увесистый, как гиря, кулак.

Подошел начальник штаба.

— Как допустил, чтобы вот так тебя разукрасили? Так, чего доброго, и без глаза останешься.

— Это уже потом. Недоглядел во время рукопожатия, — Левадный слабо улыбнулся, сжимая и разжимая кулаки. — Как-никак сродни по профессии, — косо посмотрел он на немца.

— Видно, лез целоваться? — усмехнулся Великий.

— Ну да. Из четвертой танковой он. Стягивается она вот сюда, в леса, — разведчик поднес Дремову свою испещренную разными значками карту. — Вот сюда она…

Взглянув на карту, Дремов спросил:

— Ты откуда взял, что там танковая, да еще и четвертая?

— Так вот же он сообщил… По секрету, — пошутил офицер.

— Как и предполагалось, — посмотрел Дремов на Великого.

Думая о сосредоточении танковой дивизии в тридцати километрах от переднего края полка, Дремов старался разгадать, когда, в каком направлении и какими силами она сможет начать активные боевые действия.

Возникли у него эти вопросы вполне закономерно. Дело в том, что совсем недалеко от района сосредоточения противника уже вторые сутки вели бои наши соединения, прорвавшиеся не только к Припяти, но и захватившие некоторыми своими частями плацдармы на ее западном берегу. «И все же надо предвидеть и худшее, а именно, что противник нанесет удар в направлении обороны полка. Для этого есть все основания. Удар с этой стороны выводит его части на армейские коммуникации и тылы дивизий. Разве игра не стоит свеч?!» — спросил у себя Дремов и посмотрел на Великого.

— А ты говоришь, ерунда.

— Садись, допросим герра [11] разведчика, — предложил Дремов.

Пленный понял, что с ним нянчиться не будут. Начал сам. Нещадно выругав Гитлера, Геббельса, а заодно и всех своих ближайших начальников, выболтал все до мельчайших подробностей не только о своей танковой дивизии, но и о других соединениях.

Дремов, внимательно слушая показания пленного, задавал дополнительные вопросы, о нужном делал пометки на карте, в целом считая, что добытые сведения весьма полезны как для него, так и для дивизии. Особенно ценными были показания о предстоящем применении четвертой танковой дивизии. Немец многократно повторил, что дивизии приказано, не ожидая полного сосредоточения, частью сил перейти в наступление уже сегодня. Удар намечался по открытому флангу. Он, как разведчик, получил задачу отыскать этот фланг.

— Ну и как, отыскал? — усмехаясь, спросил Дремов.

Немец, услышав перевод, вначале пожал плечами, а поняв иронию, торопливо залепетал:

— О, найн! О, найн! Нихт флянга!

— Его, видите ли, интересует фланг, — блеснул зубами подполковник Великий.

Тот день оказался для дремовского полка весьма тяжелым. Когда солнце приблизилось к закату и когда беды этого дня, казалось, должны были бы миновать, противник вдруг обрушился своими бомбардировщиками на переправы в тылу полка. И вслед за тем начал огневую подготовку по его передовой позиции. Удар артиллерии был сосредоточен на узком участке, в основном по опорному пункту первого батальона в районе железнодорожной станции и деревни Подсухи.

Прижавшись к стенке окопа на своем НП, Заикин не отрывал взгляда от переднего края. Вскоре он увидел, как под прикрытием массированного огня из леса выползли танки, а вслед за ними стала выдвигаться пехота. Чем ближе танки подходили к переднему краю, тем их огонь становился интенсивнее. Но наша оборона, будучи искусно замаскированной, не была противником сразу обнаружена, и поэтому большинство его снарядов не попадало в цель. Оборонявшиеся подразделения, несмотря на приближение вражеских танков к их позициям, огня не открывали. Они подпускали противника на близкие дистанции, чтобы бить наверняка.

Заикин слышал выкрики минометчиков, уточнявших установки прицелов для открытия огня по пехоте, накапливавшейся в кустарнике перед броском в атаку. И как только пехота сосредоточилась, ее расположение взбурлило от разрывов мин.

Вслед за огневым налетом минометчиков звонко хлестнули выстрелы истребительной артиллерии. Батарейцы били по танкам подкалиберными, бронебойными снарядами, а еще через несколько минут на противника обрушила один за другим несколько залпов дивизионная артиллерийская группа.

Удар был настолько мощным, что под ногами вздрогнула земля. В расположении противника в небо поднялись столбы дыма и пыли. Готовившаяся атака врага была сорвана. Наступила пауза, но она продолжалась немногим более получаса. Вскоре противник возобновил наступление, имея в первом эшелоне танков гораздо больше, чем их было при первой атаке.

Наиболее сильный удар противник наносил в направлении первой истребительно-противотанковой батареи, занимавшей позицию на высотке недалеко от НП комбата. Но батарейцы заставили противника отказаться от атаки вдоль дороги, и, лишь когда их позиция подверглась новому массированному артиллерийскому удару, огонь батареи резко ослаб.

Заикин понял, что из четырех орудий батареи продолжали стрелять, и то редко, лишь те два, огневые позиции которых находились несколько ниже — у подножия высотки.

Выхватив из ниши противотанковую гранату и выпрыгнув из окопа, он бросился наперерез танку, все еще продолжавшему вести огонь по нашим орудиям. И когда до танка, успевшего после выстрела нырнуть в задымленные кусты, оставалось сделать последний рывок, кто-то цепко схватил его за плечо, прокричав чуть ли не в самое ухо:

— Ша! Комбат! Нельзя! Эту «пантеру» мы сами пришпорим!

Заикин оглянулся. Рядом, зажав тяжелую гранату в жилистой руке, сверкнул глазами тот самый одессит, который тогда ночью на Днепре «просвещал» «частный капитал». Через миг голос солдата послышался уже откуда-то из кустов:

— Мы эту «пантеру»…

Тут же раздался взрыв, танк охватило черным дымом. Заикин понял, что танк уничтожен, и бросился к умолкшим орудиям. У искореженных станин первого из них лежал командир орудия. Его окровавленные губы что-то шептали. Заикин понял, что сержант просит бить по танкам.

Подхватив с земли снаряд, Заикин смахнул рукавом застывшую на нем кровь и, с силой дослав его в казенник, торопливо прицелился в борт еще одного появившегося перед батареей вражеского танка. Но в тот миг буквально за спиной рвануло землю. Заикин почувствовал, как его обожгло раскаленным металлом. Падая головой к колесу рядом с командиром орудия, он только и успел, что обратить взгляд в сторону полыхнувшего танка.

Когда санитары уносили на батальонный медпункт истекавшего кровью комбата, тот услышал, как на его НП кто-то из офицеров, надрываясь, чтобы перекричать гул наших подходивших штурмовиков, докладывал Дремову, что атака противника отражена.

Часть третья

Сердце не хочет покоя

1

В сознание Заикин приходил лишь ненадолго. Лежа на спине вот уже несколько часов, он то скрежетал зубами, то с отчаянием смотрел незрячими глазами в хмурое ночное небо.

В минуты просветления он пытался понять, где находится, что с ним случилось, и вообще разобраться, что все это значит. Но его усилия были напрасны. Ему слышалось, что вокруг назойливо трещат кузнечики, а в небе над головой неугомонно звенит жаворонок. И как только прекращались эти звуки — наступали минуты кошмара: какая-то страшная сила тянула его в бездонную трясину, и мутная, липкая жижа заливала глаза. Тучи комаров нещадно жалили онемевший лоб. Чудилось ему, что, стремясь выбраться из трясины, он много раз пытался кричать, но та же сила зажимала ему рот.

Комбат бился в жару, задыхался, а тут вдруг почувствовал, как глубоко внутри расплылось приятное, живительное тепло. В то же мгновение послышался чей-то шепот и еле уловимый запах духов. Трясина совсем неожиданно отступила, умолкли и жаворонки, не стало слышно кузнечиков. Еще одно небольшое усилие, и тяжелые веки приподнялись. Пробуждаясь, Заикин понял, что он жив и лежит на спине в подвешенной к невидимому потолку трясущейся зыбке, окутанный непроглядной темнотой, а где-то далеко-далеко в глубине прояснившегося неба бледным светом мерцает одинокая звездочка.