Русский крест - Святослав Рыбас

Приближалась весна. Дурманил запах теплой земли. В голубоватой и фиолетовой дымке тянулись равнодушные горы на том берегу. Кричали чайки.

Многих тянуло писать стихи. Пауль тоже сочинил:

Ночь ли настанет - на голом полу,

Шинелью дырявой укрывшись,

В чужом, далеком, турецком краю

О русских полях, лесах и горах

Во сне мы мечтаем, забывшись.

Артамонов прочитал - одобрил. И взводу понравилось, каждый видел подобные сны. Но дальше взвода поэтический дар Пауля не прославился, потому что в роте Гридасова был настоящий поэт Иван Виноградов, и его стихи все знали наизусть.

Виноградов читал стихи в палатке офицерского собрания, ритмически махая рукой:

Время жизни строй изменит,

Кто-нибудь и нас оценит,

Ибо жертвой мы легли

За покой родной земли,

Кровь и пот свой проливая,

Душу Богу поручая.

Да простит нам Бог грехи:

Все мы смерти женихи.

Он не преувеличивал - многие ощущали себя "женихами смерти", хотя надеялись жить.

Тяжесть кутеповского правления переставала ощущаться, она не давила душу, и поэтому вслед за чудом возрождения армии свершилось еще одно чудо.

Однажды оглянувшись, русские увидели, что у них есть не только сила.

Пели хоры, игрались в корпусном театре пьесы Островского, Чехова, Сухово-Кобылина, работала библиотека-читальня, выходила газета и десяток рукописных и литографированных журналов, действовали разные мастерские, красильни, парикмахерские, рестораны "Яр", "Медведь" и "Теремок", торговали лавки и было создано кооперативное товарищество.

Трудно было поверить, что это сделали они, те, кто высадился в Галлиполи в конце ноября.

Но это сделали они.

* * *

Разрушенное общество возродилось в страшных условиях, платя страданиями, не останавливаясь перед жертвами*.

Впрочем, галлиполийские герои не только парадировали и изучали науки. Одни дезертировали, другие подавали рапорты о выходе из армии и содержались в специальном лагере как отступники. Открытых противников кутеповского порядка было около двух тысяч, однако их голос слышали в Константинополе, Париже, Праге и Берлине, и там обвиняли Кутепова в дикой жестокости. Сторонники же генерала никуда на сторону не обращались и делали свое дело, презирая либеральных деятелей, их газеты, их бессилие.

В Константинополе, полном беженцами, разлагались, гибли, лишенные твердой защиты люди. Там на площади у мечети на Гранд-базаре торговали вывезенными из России вещами: обручальными кольцами, часами, столовым серебром и одеждой. Когда все было распродано, брали у купцов-греков на комиссию разную мелочь, превращались в фармазонщиков, продавая доверчивым туркам надраенные медяшки как золотые. Правда, если фармазонщика ловили, то безжалостно забивали и на мостовой оставалась жалкая фигурка в куцей английской шинели.

Кто ее оплакивал? Разве что слепой русский солдат, вечно сидевший возле турецкого лицея и в жару и в холод, и громко играющий на валторне вальсы военной музыки - чарующую "Березку" и рыдающий "На сопках Маньчжурии".

Около него всегда стоит толпа турок и греков, они, кажется, озадачены несоответствием огромной тоскливой силы, живущей в звуках, и злого рока. Некому оплакивать!

Только сборщики налога на мосту через Золотой Рог, стоящие цепью с обеих сторон, пропускали беженцев бесплатно. Они безошибочно определяли изгнанников, даже одетых в цивильную одежду. Они явно не ведали, что по Сан-Стефанскому договору (после освобождения Болгарии) русские избавлены от уплаты "мостовщины", и руководствовались состраданием. Разгромленная Турция и поверженная Россия, вечные противники, теперь глядели друг на друга, простив старое, и русских беспрепятственно пускали во все мечети, куда другим иностранцам хода не было.

Однажды к Нине Григоровой подошел седобородый старик-мулла, взял за руку, вложил в ладонь пять лир и сказал:

- Аллах акбар, урус ханум. Урус якши.

Что было в душе у этого турка, Нина могла только догадываться. Может быть, в нем текла частица крови какой-нибудь несчастной русской полонянки? Или он вспомнил, сколько пленных турчанок стали русскими женами? Или просто понимал, что нынешние русские обречены?

И впрямь - обречены.

Хотя Нину защищала ее служба в госпитале, но вряд ли - надолго. Недалек был день, когда армия должна была исчезнуть, раствориться. А тогда - что? Идти в эмигрантский ресторан, в "Черную Розу" к Вертинскому, в "Зеленый" к Сарматову, надевать желтую кельнерскую наколку и зарабатывать чаевые?

О будущем страшно было думать. Известно, как в тех ресторанах самые скромные превращаются в шикарных развязных женщин. В богатых костюмах и платьях от лучших портных, бриллиантах. И с печатью обреченности.

Нет, уж лучше выйти за турка, благо сейчас мода на русских жен, и говорят, турчанки подали петицию коменданту Константинополя полковнику Максвельду, жалуются на измены мужей и требуют высылки всех соблазнительниц...

А не хочешь за турка, можно податься на Таксим, где чего только нет, каких забав и спасительных соломинок не изобрел голодный обреченный человек.

В конце Пера - большая, около двух верст в окружности площадь, это и есть Таксим. Раньше она служила плацем для турецкой армии, была огорожена железной оградой. Во время войны немцы сняли ограду, увезли в Германию на переплавку; остался бетонный постамент. Сейчас дирекция Пера выделила здесь Всероссийскому Земскому Союзу участок, где земцы устроили палаточную столовую для беженцев и где каждый день вовсю работали тысячи людей, добывая себе на хлеб насущный разными способами. Это была ярмарка изобретательности. Всевозможные лотереи, силомеры, пушки, панорамы, карточные игры - "три листика", "красное выигрывает, черное проигрывает", лотки с пончиками, воздушные качели, цирк, парикмахерские, паноптикум с хвостатой женщиной и человеком-зверем, который питается исключительно своим собственным мясом великое множество средств добычи на пропитание демонстрировалось здесь. Встретила Нина и старых знакомых валютчиков графа Грабовского, князя Шкуро и корнета Ильюшку, обманувших ее когда-то. Они завели себе "крутилки" и, покрикивая: "Бир билет - беш куруш" (один билет - пять пиастров), зазывали турецкую публику.

Нина присмотрелась - "крутилки" устроены просто: деревянный круг на треноге, по кругу запускают жестяную стрелку, она крутится и указывает на выигрыши, разложенные через определенные промежутки, рахат-лукум, мыло, папиросы, вино, консервы.

- Задаточек надо вернуть, князь Грабовский, - сказала Нина крутильщику. - Помните? На Галатской лестнице?

Грабовский взглянул на нее, усмехнулся:

- Это вы? А я искал вас, искал... Где же вы пропадали?

Удивительно, но задаток отдал сразу. Видно, крутил удачно.

У Нины мелькнуло: не попробовать ли? Но сразу возразила себе: это ведь почти дно!

На дно еще успеется.

Она осмотрела всю площадь, побывала в бараке цирка, где висел яркий плакат: "Небывалый во всем Константинополе и во всем мире номер! Женская французская борьба! Участвуют лучшие силы русских - мадам Лида, Галя и Вина!" Перед началом представления вышла полуголая женщина, стала звонить в огромный колокол и кричать:

- Эффенди, гельбурда, урус ханум хорош борьба!

На ее призывы быстро набежали зеваки в фесках, вытаращились на ее могучие груди и голый живот и весело повалили в цирк.

В общем, привольно было на Таксиме русскому человеку. А сколько он мог тут просуществовать - Бог ведает.

Рядом с площадью, во дворе бывших казарм устраивали бега, бой верблюдов, казачьи праздники. Но прибыль была небольшая, публика скучала.

Ни в какие Таксимные предприятия Нина не верила. Единственное, что имело под собой здоровую почву, - это русско-американский гараж и ветеринарный лазарет, где работали несколько десятков беженцев. Да и у французов все автомобили обслуживались русскими шоферами. Только что Нине от этого?

Ее надежды связаны с родным, погибающим.

Из Галлиполи приходили вести о небывалых тяготах и сотнях умерших. Говорили, за декабрь и январь там похоронили двести пятьдесят человек. Говорили и о чуде возрождения, однако мало кто верил в подобные геройские сказки, все давным-давно пресытились таковыми.

Наоборот, в русских газетах, приходивших сюда из Европы, Галлиполи изображалось адом, что, наверное, и было на самом деле.

Выходило, всюду гибель. Здесь - разложение, там - смерть. Вопрос лишь в том, кому что нравилось, либерализм или диктатура.

Однажды Нина и Юлия Дюбуа видели, как в порту чернокожие, одетые во французскую военную форму, разгоняли палками толпу беженцев возле парохода.

- Какой позор! - воскликнула Юлия. - Мы совсем уничтожены. Если б я была мужчиной, я бы ни минуты не раздумывала - в Галлиполи!