Маленькие Смерти - Дарья Беляева

— А мне можно поучаствовать в единении семьи? — спрашивает он, и вместо его заметного южного, с сильной оттяжкой акцента, я слышу незнакомый, хотя и очень похожий на ирландский. Хотя почему это незнакомый? Точно также говорит Зоуи Миллиган. Мильтон бледен, под глазами у него залегли синяки, а движения самую малость раскоординированные. Но самое главное — его глаза. Глаза у Мильтона, как у кошки, светло-светло зеленые, с узкими точками зрачков, в них отражается свет и движение, но не отражается ни мысли, ни чувства, ничего не происходит внутри.

— Привет, Грэйди, — говорит Мэнди. Она приходит в себя быстрее остальных, и голос ее не выражает никакого страха.

— Привет, Мэнди, — кивает он. Кто он? Мильтон? Грэйди? Я не знаю. — Привет, все!

Он скалит зубы Мильтона, острые и белые.

— Что тебе нужно? — спрашивает Морин, и впервые в голосе ее я слышу какую-то эмоцию, и эмоция эта — ненависть.

— Мне? Положим, познакомиться с вами всеми!

— Если бы ты не делал это в теле моего старшего брата, знакомство могло бы начаться приятнее, — говорит папа.

— Это условности, — Грэйди постукивает пальцами Мильтона по столу, продолжая улыбаться. — Впрочем, признаюсь, что твое тело подходит мне куда больше, мы с тобой похожи, ты унаследовал от меня лучшее. Итак, родные и близкие, как я понимаю, вы здесь организовали клуб по интересам, главным из которых является устранение меня? Плохая идея. Я показал бы вам, почему, но из этого тела не могу.

— То есть, мы можем тебя убить? — спрашивает Мэнди неожиданно резко.

— И потерять любимого братика. Я же говорю — плохая идея. Мне объяснять, почему? Хотя я все равно объясню, так что не трудитесь отвечать, мой чудесный выводок. Морин, девочка, я знаю, что ты молишься, не молись, это не поможет.

Грэйди вздыхает, позволяя воздуху проходить через легкие Мильтона, потом добавляет:

— Мои славные мальчишки и девчонки, если мы все хотим повеселиться, стоит усвоить некоторые правила. Если вы меня убьете, — он вздыхает. — Я заберу с собой Доминика и, с большой вероятностью, Мильтона. Видите, мне больше всех по нраву убийцы.

На слове «убийцы», светло-зеленые, кошачьи глаза Мильтона от точки зрачка до края радужки краснеют, но почти тут же приобретают свой прежний вид.

— Печальная правда в том, что мы с вами в той самой ситуации, которую придурки из консервативной Англии назвали бы патовой.

Он на секунду задумывается и добавляет:

— Или шахматисты. Шахматисты, да, они бы ее тоже так назвали. Если вы убьете меня, то потеряете своих близких. Если я убью вас, то потеряю шанс на свою вечность. Впрочем, помните, мне достаточного одного потомка, может двух — для надежности. Так что мое пространство для хода куда больше вашего.

— Отпусти Мильтона и пользуйся телом Доминика сколько угодно!

— Пользуйся телом Мильтона, он твой наследник, и отпусти Доминика.

Папа и Морин говорят почти одновременно, и Грэйди качает головой, возводит глаза к потолку.

— С таким подходом мне нечего и опасаться, — он поворачивает голову ко мне, и я понимаю, что жуткого в его движениях. Так водят новую машину, с этой осторожностью, непривычностью руки на руле, когда поворачивают на дороге, даже на пустой, медленно и некрасиво. — Здравствуй, Фрэнки, детка. Помню тебя еще лежащим в саду под толщей земли.

Я сглатываю, отвожу взгляд, а папа говорит:

— А что если мы предложим тебе другое тело? Не Мильтона и не Доминика.

Иногда я завидую папе, не знающему совершенно никаких моральных терзаний.

— Я бы рад, детка, но я ведь не могу. Меня в состоянии принять только тот, кто несет в себе мою кровь.

— Как с отрицательным резус-фактором?

— Доверяю тебе в этих вопросах больше, чем себе.

Грэйди смеется, смех у него веселый и заразительный.

Наконец, мне удается выдавить из себя вопрос:

— Чего ты хочешь?

Взрослые смотрят на меня так, будто я использовал самое отвратительное клише из всех просмотренных ими фильмов. Впрочем, я его действительно использовал.

— А чего хочешь ты? Жить. Может быть, попробовать современную кухню. Может быть, скататься в Долину Смерти. Может быть, купить машину, завести дом за белым штакетничком и еще несколько маленьких Миллиганов. Может быть, вернуться в Ирландию, раз моя Родина, наконец-то, свободна.

— Зачем тебе кровь?

— Господь всемогущий, Райан, ты такой любопытный!

— Зоуи сказала, что Мильтона можно спасти, если тебя убить.

— Крошка Зоуи наговорит очень много, лишь бы вы попытались.

— А ты?

— А я наговорю очень много, лишь бы не попытались. Никому нельзя доверять!

Я даже не замечаю, что Морин достает пистолет, а вот папа замечает, отбрасывает его движением руки, как Доминик поступил с Шерри. Он ведь не пил таблеток. Наверное, стресс у него и без того предельный.

— Спасибо, Райан. Впрочем, подозреваю, что ты сделал это не для меня. И, Морин, неужели ты так сильно меня ненавидишь?

— Грязь, — говорит Морин. — Проклятая богом грязь.

И в этот момент она невероятно похожа на свою дочь.

— Вполне доходчиво, — отвечает Грэйди. — Словом, детки, вам все известно…

— Вы и думайте, — завершаю я, прежде, чем Грэйди успевает договорить.

— Именно. Чао, как говорят другие католические иммигранты в этой стране!

— А ну стой! — Мэнди хватает его за руку, но запястье в ее руке снова принадлежит Мильтону, он хватается за нее, говорит:

— Никак не остановятся, все говорят и говорят, сестра, когда они замолчат? Они вообще замолчат?

Глаза у Мэнди в этот момент огромные, и я вижу, как она дрожит. Я перехватываю руку Мильтона, глажу его по запястью.

— Отпусти, дядя, отпусти. Мы сделаем так, чтобы они замолчали.

Я не добавляю, что обещаю, потому впредь решил избегать дурацких киноклише. Когда я веду Мильтона в комнату, он шепчет что-то о боге, который слишком близко и о боли в голове. Мильтон идет, как пьяный, и мне приходится его поддерживать.

Когда я слышу, как он говорит, мне вдруг становится страшно и одиноко, оттого только, что я чувствую, как страшно и одиноко ему. Усадив его на постель, я встаю перед ним на колени, стараясь заглянуть в глаза, но глаза у него не выражают ничего. Где ты, где ты? Я так хочу, чтобы ты вернулся. Пальцы у Мильтона чуть подрагивают, будто бы его непрерывно бьет крохотным разрядом тока.

— Дядя, мы найдем какой-нибудь выход.

— Они все обещают, все говорят.

Я думаю, что суть не в том, что именно я говорю, суть в интонации. Я говорю:

— Обязательно что-нибудь сделаем. Что угодно, вот увидишь. Скоро снова сможешь пить и ничего не делать или там пытаться устроиться на работу. Помнишь, когда мне было шестнадцать, и меня выгнали из колледжа, ты пытался со мной поговорить? Так вот, есть то, что я тебе тогда не сказал. Я хотел, чтобы меня выгнали, поэтому купил у однокурсника целый, по ощущениям, куст травы. Она же в качестве кустов функционирует до того, как стать косяком? Видишь, какой я правильный мальчик, дядя. Потому что я очень хотел домой. Я мог бы вам просто сказать, но мне было шестнадцать, как ты понимаешь, и в этом возрасте менее стыдно быть наркодиллером, чем семейственным птенчиком.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});