Болевой порог. Вторая чеченская война - Олег Палежин

тихо и спокойно, – пошутил он.

– И я за! – крикнул Андрей. – Мне варенья хочется, и частный сектор рядом.

– Тогда пошли, – сказал Истомин. – Только дымовую шашку с собой прихватите на всякий случай.

Скрипнули входные ворота, и Булат взглянул на камуфлированные спины ребят. Он щёлкнул тумблер аккумуляторных батарей – всё в норме. Андрей повернулся к нему лицом, шагая задом. На ходу вытащил из-под кителя свою чёрную тельняшку морпеха. Улыбнулся косым взглядом и закрыл за собой ворота. Я всё это видел, стоя на крыльце. Улыбался Булату, показывая пальцем на беднягу Чунгу, и механик развёл руками в ответ.

– Замок! – крикнул ротный. – Ко мне шагом марш!

Я состроил недовольную гримасу и пошёл к нему в комнату, соображая, что на этот раз придётся выполнять и какой ценой для моей неустойчивой психики.

– Объяви взводам, что завтра баня и новая форма! – довольно сказал капитан.

Я нёсся по взводам пулей. Рот до ушей, бегу без привычной тяжести в ногах, без внимания на обстановку вокруг. Солдаты по пути подозрительно смотрели на меня, но я не останавливался. Доложить об этом сначала взводным, а на обратном пути всем подряд и даже ОМОНу. Сколько мало нужно бойцу для счастья и как много для того, чтобы оставить след на этой земле. Зацепившись о кусок проволоки рукавом, я нарочно дёрнул рукой. Плевать на дыру, теперь это не форма, а просто подменка. Завтра я буду чист, одет и обут.

– Тише идите. Хватит болтать, – осёк парней Истомин, – по сторонам смотрите, где «секрет» лучше оставить.

– Лучше здесь, – указал рукой Соломин, – от основных позиций недалёко и вроде как пригорок. С двух сторон большие плиты надгробий и деревья. От обстрела спасти могут, ну и бетонка просматривается. Хоть и не вся.

Истомин помолчал с минуту, поглаживая свой рыжий ус, и ответил: – Да будет так, сударь.

– Ну раз мы задачу выполнили, – прищурившись, сказал Андрей, – то, может быть, прогуляемся в частный сектор? Узнаем, как обстоят дела у мирного населения. Вдруг угостят чем-нибудь съестным?

– Тебе лишь бы пожрать, – с укором сказал Олег.

– А вам лишь бы выпить, – огрызнулся Коваль.

– Ладно, только быстро, – согласился Истомин, – в жилые дома не входим. Чистим только брошенные. Не хватало из-за жратвы в комендатуре оказаться.

На выходе с территории кладбища присели, присмотрелись, прислушались. Выбрали почти целый кирпичный домик. Двинули через бетонку бегом. Трое слева, двое справа.

Высоко в небе ярко светит зимнее солнце. Вертолёты летели так высоко, что напоминали маленьких чёрных головастиков. Калитка зелёного цвета чуть-чуть приоткрыта. Внутрь не входят, стоят слушают. Тишина. Истомин показывает пальцем на растяжку между входными колоннами ограды. С противоположной стороны Юра и Андрей входят во двор через разбитый сарай. Навряд ли растяжку ставили боевики. Вместо проволоки обычная рыбацкая леска. Олег пережигает её своей зажигалкой и отпрыгивает назад. Приоткрывает ворота носком сапога, всё ещё прячась за стеной. Они начинают скрипеть на всю улицу. Коротким свистом обозначает себя и парней. Соломин и Коваль смотрят на него, как на дурака. Все пятеро улыбаются. Олег указывает на закреплённую гранату. Бойцы тут же разбегаются врассыпную, целясь автоматами то в двери, то в окна, то в чердак. Всё та же тишина. Ковалю уже не так хочется варенья. Входят в дом, прикрывая друг друга. Пусто. На втором этаже детская кроватка. Простынки в крови. Кто-то делал перевязку, используя материал. С окна на талом снегу виднеется тропа, которой пришли бойцы. Андрей ищет погреб. Хочется открыть шкаф, но никто не рискует, вдруг там сюрприз. Бойцы Истомина ведут наблюдение, Юра и Андрей спускаются в погреб. Темно и опасно. Парни стоят с минуту. Глаза привыкают к полумраку.

– Ого, всё-то мы не унесём, – говорит шёпотом Коваль.

– Жадность фраера, сам знаешь, – отвечает ему Соломин. – Компот не бери, бери варенье, соленья – и уходим.

Банки по одной принимают из погреба. Кто-то из контрактников нашёл сумку-сетку. Кто-то что-то несёт в руках. Уходят, приближаясь к бетонке, ускоряя шаг. Вот оно, кладбище. На кладбище почти как дома.

В эту секунду раздаётся громкая автоматная очередь. Истомину кажется, что стреляет кто-то из своих. У Андрея лопаются банки в руках, и варенье льётся на брюки. Он успевает повернуть голову назад и видит, как спотыкается Соломин, едва вскрикнув от боли. Стекло бьётся о бетон, растекаясь огромными лужами рассола. Теперь все чётко понимают: кто-то стреляет им в спину. Колени молниеносно сменяют друг друга, пальцы ищут спусковой крючок, солдаты бегут к надгробиям могил, оставив Юру на обочине дороги. Укрывшись кто где, начинают палить по дому со всех стволов. Истомин кричит Юру, но тот не отвечает.

Он лежит на краю обочины, развернувшись лицом к дому. Видна лишь рука и часть головы с россыпью светлых волос. Андрей, размахнувшись, бросает дым, но недобрасывает. Дым падает на середине бетонки, между бойцами и раненым. Кто-то истошно орёт о том, что нужна броня и подойти им не дадут. С позиций прибегает взмокший Киря. Оценив обстановку, бежит назад. Противника никто не видит, но стреляют все. Теперь одиночными.

Позади бойцов ревёт БМП. Вылетает, с визгом царапая бетон тяжёлыми гусеницами. Броня закрывает Соломина, и парни загружают его в десант машины. Живот и правая нога в крови. Лицо бледное. Место, где он лежал, окрашено тёмно-красным. Пехотинцы отходят медленно, прячась за бронёй и отстреливаясь. Входные ворота завода открыты. Там столпотворение. Долго решают, ждать ли машину медицины или везти самим. Везём сами. Юра умер, не доехав до медсанбата. Пробиты печень и лёгкое.

В комнату к нам с Казаком вбегает Коваль, ходит из угла в угол и почему-то улыбается. Глаза бешено вращаются, руки трясутся, в словах, кажется, нет смысла. У парня шок, и я протягиваю ему кружку с водой. Он пьёт и громко стучит зубами, разливая жидкость по подбородку. Мы с Юрой синхронно суём ему папиросы в рот. После двух глубоких затяжек боец успокаивается и начинает тихонько плакать. Слёз почти не видно на его грязном лице. Мы садимся рядом и молчим. Я смотрю на его окровавленные руки, хочется смыть с них кровь, умыть ему лицо и уложить спать. Мы молча встаём с лежанки и выходим во двор, оставив Андрея одного. Проходя мимо комнаты ротного, я слышу, как ему докладывает Истомин. Автоматную перепалку на окраине кладбища слышали все, но на войне это ничего не значит, если отсутствует связь.

Коваль сидел на лежанке и еле слышно, одними губами, что-то шептал себе под нос. Мне удалось разобрать немного:

– Мужчина для женщины в первую очередь должен быть другом, должен быть другом, должен быть другом…

Позиции третьего взвода

– В первом взводе минус один, – сказал, запыхавшись, Бригадир бойцам в блиндаже.

– Кто? – равнодушно спросил Титов.

– Не знаю. Контрабас какой-то! Вроде Юра его зовут.

– Не тот, что с нами на зачистку ходил?

– Может быть, и он. Весь в крови. Его народ обступил, я ближе подходить не стал. Они за закрутками ходили в частный сектор. Там в засаду попали. Только непонятно, кто по ним лупил? Может быть, даже кто-то из мирных, от злости. На боевиков не похоже, и очередь только одна была. Короче, там много всего непонятного.

– Не перестаю удивляться, – раздражённо добавил Скачков, – у него жена, двое детей дома по лавкам. А ему огурчиков с вареньем захотелось. Прижал бы свою жопу и служил спокойно. Весной у них контракт кончается. Эх, – схватился механик за голову.

– Ничего не поделаешь – война! – сказал со значимостью сержант.

Когда молодёжь покинула блиндаж, друзья снова озвучили свои мысли вслух. В голове Скачкова, как в тумане, появлялся образ Соломина, и он окончательно понял, кто это, с какого отделения, сколько ему было лет. Титов усердно открывал банку тушёнки открывалкой, которая идёт в комплекте с боеприпасом к стрелковому оружию. Сержанту было всё равно, потому как люди, которыми он дорожит, находятся здесь, в его взводе, в его отделении, в его блиндаже. Что происходит в других взводах, его не интересовало никогда.