В самое сердце, или Девочка для Туманова (СИ) - Раевская Тиана

Упасть, что ли, на колени и просить прощения?

Меня опередили. В палату вошел санитар Анатолий, нанятый для помощи Евстигнееву, и сообщил, что Виталию Эдуардовичу пора на процедуры. Пересадил в каталку, но тот успел подмигнуть мне, мол, пользуйся возможностью. Похоже, специально вызвал Анатолия, чтобы оставить нас наедине.

— Я, наверное, пойду, — тихо пролепетала Маша, но в ответ тот попросил дождаться его.

— Мы недолго, Машенька, а мне нужно еще кое-что важное вам сказать.

Взял ее за руку и пожал. Моя добрая девочка не решилась отказать и послушно уселась обратно на стул, сложив ладошки на коленях, словно прилежная ученица в школе.

Дядька уехал, оставляя нас вдвоем. Я решился. Несмотря на перебинтованный торс, начал подниматься с кровати, чтоб подойти и рухнуть к ее ногам — ничего умнее придумать просто не смог. Никакие слова не загладят вину. Но так она хоть будет знать — я сожалею.

Делая вид, что в прекрасной форме, сполз с кровати. Живот больно резануло, когда напрягся — сегодня впервые, как назло, хотел обойтись без лекарств. Задержал дыхание, выпуская воздух. Тихо, чтоб Маша не слышала. Но увы, скрыть не получилось, и вот она уже подскочила со своего места и бросилась ко мне, хватая под руку и за талию с противоположной стороны от ранения.

— Давай по…могу… — сдулась, поняв, что действовала чисто рефлекторно. Сама, видимо, от себя не ожидала. Дернулась назад, но я уже крепко перехватил и удерживал, не смотря на слабость.

— Маша, — выдохнул, дурея от ее близости. Она замерла, словно скованная льдом снежная принцесса. — Сможешь ли простить меня?

— Ты о чем? — голос дрогнул, выдавая ее панику. Она совсем не так безразлична и спокойна, как пытается показать. Но мне все равно страшно услышать отказ. Вдруг я опомнился слишком поздно.

— Я идиот, ты же знаешь. Как мог решить, что ты сдала меня Медведю намеренно? Просто все так внезапно произошло. Нет, мне нет оправданий… ты права. Но если можешь, прости дурака… знаю, что обидел… особенно когда орал в трубку… просто боялся за тебя, за твой любопытный носик, который ты хотела засунуть в опасное дело. Не мог позволить, чтоб пострадал из-за меня. Понимаешь?

Она снова как-то резко дернулась, и меня самого пошатнуло. Отчего она опять подхватила.

— Тебе лучше вернуться в постель, — отвела глаза, но не отпустила.

— Не хочу, — я согнул левую ногу в колене и, не смотря на ее сопротивление, опустился рядом, слабея на ходу. Вот черт, даже не могу нормально извиниться. — Прости меня, малыш.

Обхватил руками ее бедра и прижался щекой к животику.

— Никит! Тебе нельзя так напрягаться! — Я отмахнулся, поднимая к ней лицо. Дуется ещё, хотя и волнуется. А руки безотчетно легли мне на голову, убирая волосы.

— Так ты простишь? Я люблю тебя, Маш. Выходи за меня.

— Ты! Туманов! Ты дурак! Тебе нельзя напрягаться! Швы же разойдутся.

Кусает губы, явно нервничая. Но не знаю, то ли от моего признания, то ли от волнения за мое здоровье.

— Главное, чтобы ты простила. Остальное неважно… заживет как на собаке. Правда. Помнишь, когда попал к Медведю, довольно быстро выписали. А когда в речке купался… твоя любовь меня быстро восстановила… Если простишь, я и сейчас не стану долго валяться — поспешу к тебе.

В глазах уже мутится, но я держусь. Говорю что-то, лишь бы услышала меня и поняла.

— Не боишься и дальше со мной общаться? Мы знакомы всего ничего, а ты уже три раз пострадал?

Она улыбается, запуская пальчики в мои волосы и нежно их взлохмачивая. Я и сам расплываюсь в счастливой гримасе. На улыбку она уже не тянет. Кажется, сейчас рухну к ее ногам окончательно. Сил подняться уже просто нет.

Дверь открывается, слышу голос Соколовского, словно издалека:

— Вы совсем сдурели?

Через секунду меня хватают под руки и укладывают на кровать.

— Я позову врача! — Маша взволнована, но я не хочу, чтоб уходила. Пытаюсь схватить за руку.

— Машка, останься. Мне уже лучше. Сейчас пройдет.

Она наклонилась ближе, осматривая живот, и громко ахнула. Похоже, разошлось. Скосил глаза — действительно, красный бинт. Переборщил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вместо Маши за врачом ушел ее брат, а у меня есть еще пара минут. Перехватил хрупкую кисть и поднес к губами

— Так да или нет?

— Никит, сейчас не об этом надо думать, — но руку не выдернула, и я совсем обнаглел — потяну к себе. Лежа-то мне значительно лучше.

— Люблю тебя, кроха, молчать не могу, — она упала рядом на кровать и под нажимом моей руки в ее волосах приблизилась к моим губам. Завладев сладким ртом, издал какой-то мучительный стон. Это просто рай.

— Туманов… — как же сексуально звучит моя фамилия в ее устах.

— Выйдешь? — практически требую ответа…

В палату вошли медики и, видя нас, начали ругаться. Прежде чем соскочить с койки, Маша приблизила губы к моему уху. Они щекотят кожу, когда она шепчет одно единственное слово:

— Да…

Глава 43

Маша

Виталий Эдуардович вернулся, когда мы с Никитой жадно целовались, устроившись на кровати. Я понимала, что сейчас не время и не место, но как только сказала «да», он расслабился и позволил медсестре сделать обезболивающий укол, чем очень меня порадовал и успокоил.

Все это время я сидела на стульчике в уголке и старалась не отсвечивать, дабы не попросили покинуть помещение. А когда ему стало немного легче, помогла добраться до перевязочной, где шов обработали и строго-настрого запретили напрягаться.

Но это же Туманов! Когда он слушал доводы рассудка? И меня уболтал, поганец. Ну как уболтал… попросил поправить подушку, ему, мол, неудобно, а сам обхватил своими ручищами, затянул к себе и лишил разума горячими поцелуями и шепотом, сводя с ума признаниями, как скучал, как злился, как переживал.

Я утонула в наших эмоциях и просто не смогла противостоять напору.

Было страшно, что сейчас снова вернется медсестра, или того хуже — врач. Но нас некоторое время никто не беспокоил. Даже мой брат, уверенный, что сейчас-то мы точно будем держать себя в руках. Именно поэтому он распрощался, еще когда Никиту вызвали в перевязочную.

Подмигнул мне напоследок и сказал, что я сделала верный выбор, еще и по животику погладил. Вот ведь!

Скажу ему чуть позже. Может, даже чего-нибудь придумаю про ложную беременность — кто-то мне рассказывал о таком явлении. Надеюсь, он не начнет снова брыкаться.

— О! Я смотрю, вы, наконец, перестали валять дурака! — радостно воскликнул дядя Никиты, въезжая в палату. Я резко отстранилась от разгоряченного Туманова, истерично стараясь привести в порядок одежду. Кое-кто ее нещадно помял, да и пуговиц расстегнул чуть больше, чем можно в нашей ситуации. Спасибо, сам помог, быстренько одёрнув подол, закрывая мои оголенные ноги.

Однако когда я хотела пересесть на стул, не позволил. Схватил покрепче за руку, заставляя остаться на месте. Мне было неудобно перед почти незнакомым человеком, но слишком уж хотелось Тумановского тепла. Так долго была без него, что сейчас не могла оторваться.

Да и он как будто испытывает точно такую же потребность в тактильном контакте. Одной рукой держит мои пальчики, а второй то гладит костяшками по плечу, то убирает волосы с лица, то проводит ладонью по спине.

Эх… если бы не рана, я бы…

И он бы тоже…

— Виталий Эдуардович, спасибо, что дали возможность… — начал Туманов, но тот остановил жестом.

— Это мелочь, если учесть, что в вашем разладе виноват тоже я.

— Не вы, а ваш Медведь, — вставила я, снова почувствовав злость на того.

Евстигнеев отмахнулся, он явно считал себя истинным виновником, и его ничем не переубедить. Хотя косвенно, конечно, виноват, да.

Я посидела с ними еще немного, но это уже было совершенно не то. Мы с Никитой очень хотели остаться вдвоем, что буквально ощущалось физически, отчего его дядя чувствовал себя третьим лишним. В итоге я решила сбежать от греха подальше.