Двойная радуга (сборник) - Наринэ Абгарян

267, Деголладо,

44100, Гвадалахара,

Мексика

каждый день в двенадцать часов они собираются на углу Авенида Идальго и Пино Суарес читать газеты, пить кофе и медленно говорить о важном слышали, – говорит Рудольфо, – Стейт-Бэнд Халиско больше не играет по вечерам на Пласа де Армас

все шелестят газетами, один Хуан громко жует какой-то коричневый стебель и сплевывает в блюдце – ответа не требуется, общее фи висит в воздухе и парит как мокрое полотенце

Рудольфо бросает на стол афишу, он подобрал ее у метро, на афише подбоченились усатые господа в бархатных расшитых сомбреро

Хуан берет афишу, чтобы торжественно завернуть в нее остатки жвачки, в дальнем углу Оскар хихикает, Эмилио смотрится в телефон и застегивает пуговичку на рубашке, в церкви рядом заканчивается первая часть мессы, и в кафе гуськом заходят нарядные главы семейств, за мороженым для домочадцев

я жду Антонио, он ушел за кофе и что-то восклицает там у стойки почему-то по-итальянски, и чинно беседую с Хуаном о его книге, делаю круглые глаза и стараюсь не заглядываться на Антонио, Хуану это не нравится, он сердится и все время дергает меня за руку

я встретила Антонио в галерее старого театра Деголладо, там всегда тень и можно сидеть прямо на полу, обставившись картонными стаканчиками с кофе и лимонадом, можно даже целый день есть там кукурузные лепешки или курицу в шоколадном соусе, прямо руками, подумаешь

в одном ухе у меня нежно пели мессу, в другом орали торговцы, шипели сковородки, магнитофоны сипели трубами и голосом луисамигеля – честное слово, на самом деле бывают люди, которых зовут луисмигель, я сидела там, смотрела на красно-коричневую картинку у меня перед глазами, на смешные детские гирлянды у дверей кафедрального собора, на чугунную табличку на тротуаре с названием города, который мне нужно услышать

ну и тогда я услышала Антонио. У него повязка на голове, худющая задница и маленькая грязная исписанная фломастером гитара вместо третьей руки. Он взмахивает ею, вертит в воздухе, подбрасывает, что-то быстро говорит хриплым голосом и в промежутках как-то ухитряется попасть по струнам. Каждый раз, когда он попадает по струнам, с картинки у меня перед глазами как будто бы стирают немножко лишнего – немножко тише, немножко ветренее, немножко меньше слов, и я сама как будто сижу тут, на каменном полу, без майки, безо всего, поджала ноги к горлу, и мне навстречу медленно катится большой стеклянный шар

она называется харанита, говорит Антонио, а музыка ничья, никак не называется, ты знаешь мексиканскую музыку? я могу сыграть на ней даже Петра Ильича, хвастается Антонио, и мы вместе под гитару орем на всю площадь вот это самое из шестой симфонии – трампампампам, трампампампам

а потом идем пить кофе и знакомиться с Рудольфо, Хуаном, Эмилио и Оскаром

ты похожа на мою маму, говорит Рудольфо, она умерла в декабре, а ты когда родилась

в сентябре, я родилась в сентябре, говорю я и хватаюсь за Антонио, он поминутно вскакивает, куда-то рвется, бормочет что-то невыносимо печальное со своей харанитой, целует руки, сердится, что я не говорю по-испански, и собирается немедленно идти, чтобы опять что-нибудь петь, – там на улице, у ротонды, кажется, собралось много народу

джипси романтик, – ласково говорит Рудольфо я принесу тебе мою книгу завтра, – важно напоминает Хуан

Оскар хихикает

Оскар самый младший из них, ему семьдесят два, а сколько Антонио, никто не знает, и откуда он – не знают тоже, пожимают плечами, приходи завтра в двенадцать, мы здесь каждый день

я не приду завтра, не увижу книгу, не дождусь, пока Антонио наконец принесет кофе, не буду плясать на площади со всеми подряд, слушать эту его хриплую хараниту и смотреть, как на меня катится большой стеклянный шар, утром я уже буду лететь на восток, плакать как дура, и, кажется, я буду скучать по тебе, любовь моя, Гвадалахара

51, Бульвар Сен-Марсель,

75013, Париж,

Франция

и была, кажется, привязана намертво проводом с синей изолентой – к этой раковине с обязательной парой плохо вымытых кружек, к этому подоконнику с засохшим кактусом, к этой жестяной коробке из парижских тридцатых с горой чайных пакетиков внутри, к этим крышам и шеям подъемных кранов из окна – проводом от радио, который заканчивается вилкой в розетке, а розетка крепко замазана бледной водоэмульсионкой, так чтобы уже никогда не отодрать, не расцепить, не выключить – здесь у нее ежедневная молитва, зашифрованная мантра, колыбельная, хитрый приворот, заклинание

в Баяндае минус сорок два, в Качуге минус тридцать девять, в Тайшете минус тридцать восемь, – повторяет наизусть, морщится, если диктор медлит, замирает над бутербродом, ожидая ошибки, перемены мест слагаемых, но диктор не ошибается никогда, вселенная за двадцать секунд прогноза погоды успевает поскрипеть и нехотя повернуться на полоборота

в узкой ванной под шум воды продолжает читать нараспев – в Эхирит-Булагатском минус тридцать шесть, в Нижнеудинске минус тридцать, – и выходит, когда вселенная уже абсолютно готова к употреблению

за окном тринадцатый округ, не очень-то френдли для буржуа, а ей в самый раз, немножко многовато приезжих, немножко шумно, но она привыкла, каждый день китайская кухня, ежедневное «здрассьте» хмурому соседу, громкое радио, голуби, кран не закрывается до конца, солнце с шести утра – все как было дома, она выключает запись, ищет, ругаясь, ключи в ворохе пустых сигаретных пачек и захлопывает дверь, ей на автобус до Аустерлицкого вокзала, но можно и пешком

она путается в метро на Бастилии, избегает синей линии номер два, ходит смотреть, как мгновенно меняется свет в Марэ после пяти вечера и как неотразимые мальчики-мачо в ожидании открытия клубов ступают в лужи точно по следам тамплиеров, роются на полках винтажных лавок (связка туфель прошлого века за девять евро, два парика за пять плюс что-нибудь из этих цветных шалей), примеряют кружевные майки, пьют пиво со сладким сиропом

ближе к вечеру, пробегая на метро по плас де Вож, приходится закрывать уши – так отчаянно орут здесь летучие мыши

она ходит в Оперу по самым дешевым билетам с пометкой – ложа котэ, нон визибл, и сидит там без ботинок прямо на полу – ближе к плафону Шагала, чем к сцене, и музы на этом плафоне, летающие пастушки с букетами, кажутся смутно знакомыми и светятся изнутри, а если только чуть тепло и не лень добираться, то в какой-нибудь сад, положить ноги в полосатых носках сразу на два из трех тысяч бесплатных стульев, какао на бульваре Капуцинов удается пить только по выходным, и в один из таких выходных она, наконец, лениво отвечает телефону – да никак, вот опять дождик, Интернет что-то лажает, да, кашляю, а как у вас, нет, не приеду, как-нибудь перезвоню, и решительно размешивает какао собственной ложкой, которую стащила однажды в Клозери-де-Лила классически в лифчике

в ту же минуту на востоке, ну то есть совсем-совсем на востоке, плюс много часов от тринадцатого округа, я кладу трубку и сажусь в разрисованное такси, у меня почти вечер, я ругаюсь и ищу наушники в сумке, обнаруживаю самолетную конфету, запихиваю ее в рот и включаю дорожный плейлист – свою мантру, свои стихи, колыбельную, приворот:

стоит набережная Кутузова, – говорит мне мое собственное послушное радио без проводов. – Прачечный мост, Дворцовая набережная, Верхний Лебяжий мост, – знаю наизусть – пробки от Кричевского переулка по направлению к Суворовской площади, от набережной Фонтанки до Колокольной улицы, закрыт Тучков мост, Большой проспект, а также Малый и Биржевая площадь, будьте осторожны, выбирайте маршруты заранее, хорошего вечера

4, Виколо дель Болло, Навона,

00186, Рим,

Италия

на набережной напротив синагоги снимают кино – куда бы вы хотели пойти, спрашивает прохожих девушка с рупором, вы можете пойти куда хотите, только не прямо

очень хорошо, мне как раз все равно куда, лишь бы не прямо, такая удача – вниз по замусоренным лестницам, на звук ближайшего фонтана, не заглядываться на названия улиц, кружева Колоссио мелькают где-то между домами, между пальцами ног мраморных статуй дремлют кошки – это все потом, потом, как-нибудь в другой раз

в городе сегодня осень, жара и сонная лень, пахнет соснами, трубочным табаком и еще немножко лавровыми листьями, это потому, что я напихала горячих от солнца лавровых листьев полные карманы, сунула в блокнот, чтобы они выпадали потом, сыпали песком и пахли, когда-нибудь совсем потом и совсем в другом месте

я лежу под мостом, смотрю, как колышется воздух над перилами, слушаю, как топают голуби и хлопают белые тенты над пустыми кафе, скоро вечер, и надо бы уже наконец встать и пойти к Анджело – посмотреть на его аттракцион с посетителями

у Анджело подают только домашнее мороженое, капучино и коктейли сумасшедших цветов, но свободных мест никогда нет, уйти никому не удается, Анджело угадывает своих с первого взгляда, выдергивает из толпы, цепляет на улыбку и уже не отпускает, ведет куда хочет – бон суар, буенос диас, шалом, хеллоу, калиспэра (это я уже записала по буквам), комбанва, ни хао – он с полсекунды знает, на каком языке кого обольстить, и всегда обольщает, всегда