Золотая моль - Валерий Фатеев

— Спрячемся куда-нибудь. Я почему и тороплюсь: Шели-хова успеть пробежать.

Пассажирам шкипер выделил каюту штурмана. Экипаж работал в облегченном составе, и обязанности штурмана выполнял сам капитан.

Коляня как вошел в каюту, так и рухнул на шконку: сказалась многодневная усталость. Данилыч еще покалякал с капитаном, звали его Лаврентий, возрастом они были почти ровесники. Выпили по рюмке, поругали правительство, Черномырдина и всех тех, кто заставляет пенсионеров ходить в моря и на полигоны (Данилыч представился старателем), и расстались, почти друзьями.

А вскоре загремела якорная цепь, задудукал главный двигатель, и сейнер взял курс на Магадан.

Данилыч этого уже не видел, тоже спал. Коляне, должно быть, снились кошмары, он что-то бормотал, скрипел зубами. Данилыч же уснул легко, как в теплую воду нырнул.

…Проснулся Данилыч от ощущения, что кто-то сильный и злой швыряет его как щенка из стороны в сторону. Он спустил ноги со шконки, и тут судно положило на борт так, что его едва не влепило в иллюминатор.

Поймал все-таки циклончик.

— Ты лучше лежи, дед, — раздался спокойный голос Ко-ляни. — Я-то человек привычный, а тебе качку надо в горизонтальном положении перетерпеть. Не мутит?

— Да вроде нет, жутковато только.

— Значит, морской болезни не наблюдается. Это хорошо.

— А мы это… ко дну не пойдем?

— Хорошо бы, — вздохнул Коляня. — И никаких проблем. Нет, дед, нам еще помучиться за грехи наши придется.

Чтобы сейнер утопить, надо на него бомбу сверху сбросить.

— А «Рыболов»? — напомнил Данилыч.

— Там другое: обледенение. Мороз, ветер, лед — все вместе. И трал у них на палубе лежал — вероятно, не окалывались они, думали проскочить, до берега всего ничего оставалось.

— А чегой-то ты о грехах? Откуда они у тебя, молод еще…

— Не притворяйся, старый! Что, у самого кошки на душе не скребут? Представляешь, какая махина рухнет… если рухнет.

— Рухнет, Коляня… мы же спецы.

— У у, — чуть не взвыл Коляня и зашебаршил в рюкзаке. Водку искал.

— Коля, — попросил его Данцлыч. — Не пей. Неровен час.

Тот послушался.

— Ну тогда ладно, пойду я к ребятам, может, помощь какая потребуется.

Улучив момент, когда судно стало на киль, Коляня выскочил в коридор и пробежал к рубке.

Капитан, медведем переминавшийся у штурвала, недобро взглянул на него:

— Чего надо, пассажир?

— Палубный матрос второго класса, — доложил по форме Коляня. — Поступаю в ваше распоряжение.

— Не шутишь?

— Не до шуток!

— Принимай штурвал — я смотреть буду! Сносит нас, а куда, не пойму.

Коляня перехватил еще теплый от чужих ладоней штурвал.

— Держи право тридцать.

— Есть право тридцать!

Тут только Коляня вгляделся вперед и поразился: освещенные прожекторами громадные валы то возносили, аж дух перехватывало, на самый гребень, то обрушивали в пропасть, так что временами бак полностью скрывался в водяной стене. Воздуха как такового не было: тучи брызг и пены заслоняли видимость. Тяжелые, как стотонной кувалдой, удары сотрясали корпус. Мотало так, что Коляне потребовалась вся его сила, чтобы удерживаться на ногах. Один раз сейнер положило на борт, и казалось, уже не подняться.

— Влево сорок! — заорал в этот момент капитан, но Коляня уже и сам начал раскручивать шурвал, помогая сейнеру восстать из глубин.

— Уф, — выдохнул капитан. — Похоже, за тридцать метров. Ураган!

Тут щелкнула молчавшая до сих пор рация на переборке, и жесткий голос произнес:

— Всем судам в квадрате семнадцать! Повторяю: всем судам в квадрате семнадцать! Терпит бедствие плашкоут с рыбаками на борту. Координаты — приблизительно в районе мыса Толстого. Учтите, усиление ветра до сорока.

— Вас понял! — ворвался другой голос. — Я «Мончегорск». Меняю курс к «Толстому».

— Не пришлось бы и нам запросить помощи! — проорал капитан. Мощный гул несущегося над ними урагана не давал говорить. — Дед, что там у нас?

— Да пока держимся, — донесся голос механика из машинных глубин. — Греется немного муфта, но терпимо. А что там, наверху?

— Да ни хрена хорошего, усиление ожидается. Так что держись.

«Плашкоут, — думал между тем Коляня. — Это их сейчас несет прямо на камни».

Он представил, что будет, когда эту неуклюжую баржу, которой категорически предписано совершать только каботажные рейсы, только в штиль и только с буксиром, грохнет о скалы. Сколько там живых душ, в страхе и напряжении ждущих либо помощи, либо конца. А может, уже и не ждут.

С жалостью подумал о себе: а вдруг и нас? Орет же старый хрен, что двигун ненадежный, сносит, как будто и так не видно. Кстати, а где команда?

Как бы подслушав его мысли, кэп сообщил:

— Все в трюме! Груз раскрепляют — разбросало.

Час от часу не легче. Что же они перед выходом думали?!

В рубку втиснулся коренастый усталый рыбак, боцман. Удивленно взглянул на Коляню.

— Командир! Груз раскрепили, но там, кажется, еще проблема!

— Что?

— Похоже, в форпике течь.

— У, мать твою. Не понос, так золотуха! Ну так заделайте, в чем вопрос.

— Туда не подберешься. И потом — цемента у нас нет, я говорил…

— Говорил! Делать надо! Бери двух матросов и хоть жопой затыкай, но два часа чтоб я об этом не думал! Дед, слышь новость, у нас дыра в форпике — выжимай все что можешь.

А Данилыч тот и впрямь приготовился к немедленной смерти. Он лежал, раскорячившись на шконке так, что спина его упиралась в одну переборку, а ноги в другую. Его сердце замирало, когда очередная волна круто возносила в немыслимую высоту, но еще хуже ему было, когда судно ложилось на борт, а вставать медлило.

Он тоже думал о грехах своих, но не о том, что они совершили с Коляней.

Больше всего ему было жалко, что никто не узнает из близких, как и где окончился его путь.

В своей жизни десятки раз мог он попасть в автомобильную аварию, разбиться на самолете, погибнуть в тайге, отравиться водкой, какую-нибудь болезнь смертельную схватить, а вот приходится в Охотском море кончину свою принимать.

Данилыч понимал, что это просто страх, но легче от этого не становилось. Голова диктовала одно, а сердце от каждой волны сжималось в комок и желудок подкатывал к горлу.

«Все воды твои и волны твои, Господи, прошли надо мною, — молился он. — Прости нам прегрешения наши, ибо слаб человек и неразумен. Дай мне, рабу твоему, увидеть чад своих и готов буду к Суду Твоему».

— Отсрочку вымаливаешь, — усмехнулся он сам себе.

И вдруг ему показалось, что удары волн стали ослабевать. Да их и не было, ударов. Сейнер так же возносило и опускало, но это уже больше напоминало американские горки.