Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II - Владимир Пичета

С. Мельгунов

Царское Село. (Альбом 1826 г.)

II. Либеральные планы в правительственных сферах в первой половине царствования имп. Александра I

Проф. В. И. Семевского

I.

11 марта 1801 г. у княгини Белосельской в Петербурге был званый вечер. За ужином один из гостей, вынув из кармана часы, сказал по-французски: «Великому императору в эту минуту не очень-то по себе!» Наступило общее молчание, — и никто не спросил, что это значит, так как петербургское общество понимало возможность и даже необходимость катастрофы. Это понимала даже супруга наследника цесаревича, Елизавета Алексеевна, которая в письме к матери (7 августа 1797 г.) выражала надежду, что произойдет нечто особенное, и уверенность, что для успеха не хватает только решительного лица; в письме этом Павел прямо назван тираном. А вот приговор над временем Павла консерватора Карамзина: «Сын Екатерины… к неизъяснимому удивленно россиян, начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды — прелесть; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери; умертвил в полках наших благородный дух воинский… и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам, учил маршировать, отвратил дворян от воинской службы; презирая душу, уважал шляпы и воротники; имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчью зла; ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился»… Тем не менее, «в сие царствование… какой-то дух искреннего братства господствовал в столицах: общее бедствие сближало сердца, и великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности»[53].

«Граф С. П. Румянцев получает от императора Александра указ об освобождении» (крестьян)

Указ о вольных хлебопашцах 1803 г.

Из Монитера, 3 мая 1803 г.: «С искренним удовлетворением, я дарую вам то, что вы у меня просили. Для меня ясно, что мотивы, которые вами руководили, принадлежат к тем великодушным порывам отзывчивых и твердых душ, которые во все времена содействовали счастью человечества; к этой дани должного, отдаваемой мною вам, я прибавляю еще надежду на счастливые результаты, которых не может не иметь указ, даваемый мною по вашему представлению; независимо от преимуществ, получаемых теми, к кому он относится, он должен содействовать улучшению земледелия и укрепить на непоколебимых основах общее благополучие: вот за что я считаю своим долгом быть вам признательным; мое расположение принадлежит вам навсегда, и как свидетельство моих чувств я прошу вас принять мой портрет»

С.-Петербург 25 февраля 1803.

Александр.

С устранением Павла естественно являлся вопрос, как предупредить возможность переживания вновь таких ужасных годов. Чувствовалась необходимость коренных реформ.

Лагарп (грав. XVIII в.)

Миросозерцание молодого императора начало слагаться еще в отрочестве под влиянием Лагарпа, бывшего его наставником и воспитателем почти 11 лет (1784–95 г.). Рукописи уроков, читанных и диктованных им великим князьям — Александру и Константину Павловичам, в значительной степени сохранились; большинство их относится к истории, преимущественно римской, а затем к статистике, политической экономии и прочему[54]. Чтобы показать, к чему приводит нарушение прав народа, Лагарп упоминает о казни Карла I, сопровождаемой упразднением на время монархии в Англии, и низложении Иакова II.

Уроки Лагарпа произвели на Александра Павловича такое впечатление, что 13-летним мальчиком, следовательно, в 1790–91 г., он дал обет «утвердить благо России на основаниях непоколебимых», о чем наставник письменно напомнил ему за несколько дней до его коронования.

Лагарп предполагал изложить своим ученикам вопрос о происхождении обществ, но о нем стали говорить, как об якобинце, и ему пришлось изменить систему преподавания и, вместо изложения уроков по собственным запискам, читать с великими князьями речи Демосфена, произведения Плутарха, Тацита, Локка, Сиднея, Мабли, Руссо, Гиббона и др. Эти чтения, как и уроки Лагарпа, содействовали выработке у Александра Павловича либеральных взглядов, которые он высказывал не только пред их вдохновителем. Так, по свидетельству его воспитателя Протасова, в 1791 г., разговаривая по поводу чтения газет о французских делах, Александр Павлович выражал сочувствие «объявлению равенства людей» (т. е. декларации прав). В начале 1792 г. французский поверенный в делах сообщил своему правительству, что великие князья серьезно рассуждали о злоупотреблениях при феодальном режиме, даже напевали во дворце революционные песни и в присутствии придворных вытаскивали из карманов трехцветные кокарды.

Через несколько месяцев Александр Павлович начал с придворными спор о правах человека и других вопросах французского государственного строя. Оказалось, что бабушка заставила его прочесть французскую конституцию, объяснила ему все ее статьи, объяснила причины французской революции 1789 г. и дала ему по этому поводу советы с тем, чтобы он запечатлел их в своей памяти, но никому не говорил о них.

Уроки Лагарпа страдали некоторою неопределенностью, но все же они дали возможность его ученику усвоить общие идеи политического либерализма и даже радикализма, и весною и летом 1796 г. в беседах с кн. Адамом Чарторийским Александр Павлович заявил ему, что он «далеко не одобряет политики и образа действий своей бабки, что он порицает ее основные начала, что все его сочувствие на стороне Польши…, что он оплакивает ее падение, что он ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют одинаковое право все люди, что он с живым участием следил за французской революцией, что, осуждая ее ужасные крайности, он желает успехов республике и радуется им». Он шел даже далее и сказал, что «желал бы всюду видеть республики и признает эту форму правления единственно сообразной с правами человеческими… Он утверждал, что наследственность престола — установление несправедливое и нелепое, что верховную власть должна даровать не случайность рождения, а голосование народа, который сумеет избрать наиболее способного управлять государством». Но, наряду с этими радикальными речами и сентиментальными мечтами о жизни в хорошенькой ферме в отдаленной и живописной стране, наблюдательный товарищ подметил в великом князе проявление страсти к милитаризму, который стал прививаться к нему вследствие начавшегося значительно ранее сближения с отцом и который принес впоследствии так много зла России.

Еще во время коронации императора Павла (совершившейся в Москве 5 апреля 1797 г.) Чарторийский наскоро набросал, по просьбе великого князя, проект манифеста, им одобренный, в котором было изложено, что намеревался сделать цесаревич в тот момент, когда к нему перейдет верховная власть, указывалось на неудобства существующей в России формы правления и на выгоды той, которую Александр предполагал ей со временем даровать, на благодеяния свободы и правосудия, и где заявлялось о его решении, по исполнении этой священной для него обязанности, отказаться от власти с той целью, чтобы тот, кого найдут наиболее достойным ее носить, мог быть призван для упрочения и усовершенствования дела, основание которому он положил. Но скоро намерения великого князя приняли уже более реальный характер, и чрез несколько месяцев, в письме к Лагарпу, прося советов и указаний своего наставника «в деле чрезвычайной важности — обеспечении блага России введением в ней свободной конституции» и описывая беспорядок, вызываемый в то время «неограниченною властью, которая все творит шиворот-навыворот», Александр Павлович заявлял о решимости не оставлять родины, когда придет его очередь царствовать, а поработать над дарованием ей свободы. «Мне кажется, — писал он, — что это было бы лучшим видом революции, так как она была бы произведена законной властью. Когда придет мой черед, нужно будет стараться создать — само собою разумеется, постепенно — народное представительство, которое, известным образом руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы».

Цесаревич стремился выяснить себе некоторые подробности желательных преобразований. Это повело к обращению его чрез Кочубея к дяде последнего, кн. Безбородко, который в особой записке высказался за необходимость самодержавия, но при участии сословных представителей в «собрании депутатов» (на рассмотрение которого должны были передаваться проекты новых законов до «ревизии» их в общем собрании Сената), в высшем совестном суде, в генеральном уголовном суде и в сенатских ревизиях, а также считал необходимым предоставить Сенату право делать представления о вреде издаваемого указа, если это будет единогласно признано необходимым при первом его чтении в Сенате.