Цветы и железо - Иван Курчавов

— Дай-ка я запишу, память у меня скверная. Так говоришь, Щеглов…

— Не Щеглов, а Щеголев, — поправил связной. — Щеголев Александр Иванович.

— Постараюсь. Что в моих силах и возможностях — все сделаю, так и передай, дорогуша, — заверил Калачников.

2

Через несколько минут после ухода связного к Калачникову заявился полицай.

— Был? — нетерпеливо спросил он у Калачникова, запустив пятерню в гриву запутанных волос, по которым давно не ходила расческа. — Чего он так долго?

— Ты о ком это? — испуганно спросил Петр Петрович.

— Ну, этот, с самогоном? — полицай зашмыгал носом.

— А! — вспомнил свой уговор Калачников. — Был. Болтал-болтал, едва выпроводил…

— А самогон?

— Вот!

Петр Петрович вынул бутылку, потряс ею в воздухе, подразнил полицая тем, как переливается за стеклом мутная влага. Полицай протянул руку, но Калачников грубовато оттолкнул.

— На двоих… — сказал он. — Один выпьешь — под кустом валяться будешь. Кто тогда охранять будет?

— Э-э! — Полицай только махнул рукой. — Все равно не усторожишь. Задумают — ухлопают.

— Кто? — Петр Петрович наивно пожал плечами.

— Партизаны.

— Спасибо! — Калачников поклонился. — Охрана с таким настроением! Разве могу я быть спокойным?

Полицай покачал головой: мол, до чего же ты глуп, старик, ничего не понимаешь в таком сложном деле.

— Коха вон с пулеметами сторожили. И без толку… Хоть пушку ставь! Они такие!..

Петру Петровичу хотелось, чтобы полицай разговорился, и он налил ему целый стакан самогону. Себе — тоже стакан, но отпил лишь глоток, сославшись на больное сердце. Полицай сидел на краю стула и, отправив в рот колесико огурца, сосал его, точно это была конфета. Чем больше полицай пил, тем словоохотливее становился («Середку перед тобой разворачиваю», — говорил он).

— Выпьем еще! Все равно у вас делов нет по мне! Вот наши ребята идут, это да-а… — полицай не договорил и присвистнул.

— Куда? — Петр Петрович сделал безразличное лицо.

— Пока не знаю, а узнаю — не скажу, — начал куражиться полицай. — Но в деревне будет светло. Светлее, чем днем. Наши ребята… Эх, везет людям!.. — Полицай сердито ударил ладонью по столу.

«О чем он говорит? — с тревогой подумал Калачников. — Не о том ли, о чем просил разузнать Огнев? Ночью в деревне светло?.. Своим ребятам завидует… Не собираются ли фашисты в отместку за Лесное сжечь какую-то деревню? Такие меры они, звери, практикуют…»

— Я тебя отпущу повеселиться в эту деревню, — ласково сказал Калачников, наливая полный стакан полицаю. — Ты меня только заранее предупреди. Я на одну ночь и спрятаться у кого-нибудь могу!

— Во-о! Это дело! — обрадовался полицай. — Ты хороший у меня старик, понимаешь, что к чему. Сразу видно, что человек ученый!..

— Учился. Довелось…

3

После ухода полицая Петр Петрович долго ходил по комнате. Он теребил бороденку, пожимал плечами и часто хмурился.

— Неужели Мизель и Хельман задумали такую страшную месть?.. За Коха, за убийцу, казнить невинных людей!.. Если так, людей надо спасти, любой ценой спасти! — шептал Калачников.

В том, что полицай придет и обо всем расскажет ему (захочет поехать с другими!), Петр Петрович не сомневался, как не сомневался в том, что, если дать знать Огневу, тот спасет народ. Ночью он несколько раз вставал, надевал войлочные туфли и ходил по комнате, посматривая в сторону Лесного: нет ли зарева? Но там была непроглядная темень, и это немного успокаивало Петра Петровича.

Утром Калачников направился к заведующему аптекарским складом, прихватив тысячу оккупационных марок. У заведующего были густые, лихо закрученные усы, и одно это делало его мало похожим на всех остальных немцев, служивших в Шелонске. Круглая голова его была выбрита и, видимо, намазана кремом, отчего она вся блестела.

— Пришел за обещанным, — сказал Петр Петрович, оглянувшись по сторонам и удостоверившись, что на складе никого нет, кроме заведующего.

— А что я вам обещал? — спросил аптекарь, крутя правый ус и хитро прищурившись. — Забыл, профессор.

— У меня списочек есть. Вот, прошу. На вас вся надежда.

— «Вата, марля или бинты, йод…» — медленно читал по-русски аптекарь. — А для чего вам, профессор, такие дефицитные вещи? — он недоверчиво посмотрел на Калачникова.

— Деликатное дело, господин заведующий! — Петр Петрович усмехнулся.

— А все же?

— Акушерка ко мне обратилась. Немецкий язык она не знает да и вас побаивается: вдруг ругаться начнете. А вы, говорит она мне, господина аптекаря хорошо знаете. Знаю, ответил я ей, добрейшей, говорю, души человек!

— А вы знаете, что грозит нам, если она проболтается? И вам, и мне?

— Не знаю, но догадываюсь: хорошего ждать нельзя.

— Вот видите!

— Не проболтается, она человек надежный, — сказал Калачников и тут же подумал: «С акушеркой придется поделиться медикаментами: если заведующий аптекой пожелает проверить, она может подтвердить».

— На вашу полную ответственность, профессор! А ее адрес я все же запишу!

— Пожалуйста, пожалуйста!

— На сколько, профессор?

— На тысячу марок.

Калачников знал, что аптекарь не выдаст его. Преступление было обоюдным и тяжким: за спекуляцию военными материалами немцы строго наказывали, вплоть до расстрела. А преступление уже было совершено: большой пакет с бинтами из искусственной марли, с ватой, йодом и другими лекарствами уже перекочевал в руки Петра Петровича.

Провожал аптекарь приветливо:

— Заходите, всегда готов оказать помощь!

«Деньги тебе нужны», — подумал Калачников, а ответил с той же лицемерной приветливостью:

— Большое спасибо. Мне еще господин Хельман говорил, что вы чрезвычайно отзывчивый, обязательный человек.

— Обер-лейтенант Хельман справедливый начальник.

«Одного вы с ним поля ягоды», — думал Калачников, улыбаясь в то же время аптекарю, как лучшему другу.

На следующий день Петр Петрович уже подъезжал к лагерю военнопленных. Он был уверен в успехе: в его бумажнике находилась служебная записка Хельмана.

Лагерь произвел на Калачникова гнетущее впечатление. Заболоченное место. В три кола ржавая колючая проволока, вдоль толстого металлического провода рыскали настороженные собаки. На всех углах — вышки с пулеметами, вдоль проволоки расхаживали охранники.

Военнопленные жили под открытым небом, на снегу; они здесь обедали, спали, отправляли естественные надобности. Потрепанные шинелишки у большинства из них покрыты наростом льда. Люди лежат, плотно прижавшись друг к другу, — кажется, что это сплошной клубок человеческих тел, который не разъединить никакой силой.