Цветы и железо - Иван Курчавов

— Я, батька, за Сашка боюсь, — невпопад сказала она. — Видела я колонну военнопленных. Страшные они, едва ноги волочат!

— Жизнь у них несладкая, Танюша.

4

На второй день Таня исчезла. Вышла утром на часок, а сейчас уже полдень. Сначала Никита Иванович сердился, а потом всерьез забеспокоился. Впервые он ощутил в хвоей комнате гнетущую пустоту. Своими подчас детскими выходками, шутками Таня скрашивала нерадостную жизнь. Она не уставала говорить про Сашка, и, чтобы успокоить ее, Поленов часто внушал ей надежды на встречу с ним, в которую и сам не верил.

Где же ты, егоза Танюшка?

Никита Иванович вышел во двор, окликнул. Только глухое эхо отозвалось в высоких и сухих стропилах. Поднял голову Соколик, оторвался от сена, насторожил уши. Захлопал крыльями на насесте вспугнутый петух. «Надо было держать девчонку на глазах, — корил себя Никита Иванович, разбирая бороду на пряди. — Выкинула что-нибудь по глупости и неопытности…» Рация с наступлением зимы была заделана в дровни, и Поленов решил перепрятать ее. «А для чего? — возразил он самому себе. — Танька попадется — найдут рацию или не найдут — гибель обеспечена!.. Нет, нет, без рации нет улики». Никита Иванович перенес рацию в хлев, положил ее в деревянный ящик и прикрыл сухим навозом.

Он обошел дом вокруг, прогулялся по улице. Неужели помощник головы что-то пронюхал? А может, вчера его Эггерт подослал? А сегодня схватили девчонку и пытают. Когда человек волнуется и переживает, все ему представляется в самых мрачных тонах. Ему уже виделась Таня, подвешенная ремнями за руки, с воткнутыми за ногти иголками, с застывшим шепотом на искусанных губах: «Батенька, родной, помоги!»

Как поможешь и как выручишь?

И все же он старался успокоить себя, внушая мысль, что легенду Таня знает хорошо, вывернется, представится глупышкой. Нагрянут с обыском — ничего не найдут, кроме грязного полушубка, овчин да надежных немецких документов.

А уже наступили сумерки. Никита Иванович подходил то к одному, то к другому окну. Маленькие маневровые паровозы, кряхтя, тащили платформы, груженные песком, битым кирпичом, бревнами: где-то противник вел оборонительные работы; это тоже очень важно, и об этом надо будет донести. Как и накануне, к фронту двигались длинные составы с пушками, танками, продовольствием, пехотой, а с фронта возвращались тысячи покалеченных солдат и развороченная в боях техника.

Когда Никита Иванович, занятый наблюдениями, отвлекся было от своих тяжелых дум, в комнату тихо и незаметно вошла Таня. Поленов хотел поругать ее, но, когда увидел ее глаза, полные слез, участливо спросил:

— Что случилось, Танюша? Где ты была? Почему ты плачешь?

Она села у стола, положила голову на стол и заплакала навзрыд.

— Я Сашка… видела… Наверно, это он…

— Каким образом, Танюша? — Поленов подсел к ней.

Таня посмотрела на него, из ее глаз безостановочно текли слезы.

— В обед по улице гнали колонну пленных, — начала она, — один был очень похож на Сашка. Я ждала целый день. Их гнали обратно, на рабочий поезд. Лагерь, говорят, где-то между Низовой и Шелонском. Вижу, ну настоящий Сашок! И он как посмотрел на меня, я сразу и заплакала. Худющий, рваный, тело голое видно, это в мороз-то! Ноги обернуты тряпками. Я — как будто в сторону: «Сашок!» Он оглянулся. Это он!

— А ошибиться ты не могла?

— Нет! Я его в любом виде узнаю. Это — Сашок.

Трудная задача встала вдруг перед Поленовым: отругать Таню, запретить поиски Сашка? Конечно, запретить надо. Но девчонка тогда затаит обиду: первая у нее любовь… Да она на все пойдет, чтобы добиться своего. И попадется при первом же случае: парень не знает про легенду Тани, не имеет представления, что за работу она тут выполняет. Назовет ее своим именем. И провалится все предприятие Никиты Ивановича Поленова, опять останется штаб без своего глаза на Низовой.

— Это надо серьезно обдумать, дочка, — сказал Никита Иванович. — Пойми, что населению запрещено всякое общение с пленными, даже кусок хлеба нельзя подать. Тебя схватят, его схватят. Он ничего не знает, будет говорить о тебе всю правду. И капут. Тебя повесят, его тоже. И меня за компанию.

— Но ему, если это он, батька, все равно надо помочь! — упрямо произнесла Таня.

— Трудно. Куда их гоняют, на какие работы?

— Аэродром строят, уже почти готов. В трех километрах от Низовой.

— Видел. Скоро готов, говоришь?. Надо будет сообщить полковнику!

— Вот на аэродром и гоняют, — обиженно сказала Таня, заметившая, что батьку больше заинтересовал аэродром, чем судьба Сашка.

— Так, так… — задумчиво проговорил Никита Иванович. — Свяжемся с полковником. Он что-нибудь придумает: есть же у них контакт с партизанами. Вот и поручат им. А ты больше туда ни шагу. Тяжело, знаю, но такова у нас с тобой служба, Танюха!.. Помнишь наказ полковника: разведчик, сознательно нарушивший правила конспирации, подлежит самому суровому наказанию?

Она долго думала, потом ответила:

— Помню… Трудно будет, батька, но все, что ты сказал, я сделаю.

— Опрометчиво поступила — это плохо, а за честность — молодец! — похвалил Поленов. — Только надо было предупредить, переволновался я за тебя здорово!

— Если бы предупредила, ты от себя не отпустил бы…

— Наверняка не отпустил бы, — согласился Поленов.

— Вот видишь! А вообще-то я тебе, батька, скажу, что за меня беспокоиться не надо. Еще бабушка, когда я была маленькой, говорила: нашей Таньке палец в рот не клади.

— Хвастунья, — дружелюбно проговорил Никита Иванович. — Пусть все так, как ты говоришь, но уговор остается в силе. Без моего разрешения — ни шагу.

Таня кивнула головой.

5

Никита Иванович уже на второй день решил прогуляться к аэродрому. Хотя Низовая находится в двух десятках километров от Шелонска, здесь он бывал редко, разве только проездом в Москву или на юг. Низовая ему не нравилась и раньше: за грязь весной и осенью. Зелени в поселке было мало, цветов еще меньше; нет-нет да и встретишь, бывало, соломенную крышу, поломанный забор или неказистый фронтон с выставленными будто напоказ вениками.

Этой осенью Низовая была еще невзрачней. На месте сгоревших домов одиноко торчат печные трубы, в которых тоскливо завывает ветер. Стекол нет во многих окнах, их заменили доски, картон и тряпки — все, чем можно прикрыть зияющую пустоту.

Поселок кончился. Дорога, прямая и широкая, долго петляла по низменности; кое-где она разрезала густые заросли ивняка и ольховника.

«Аэродром строят… Тут и площадок хороших нет, кругом болота да трясина, — рассуждал Поленов. — Вот поэтому и строят, чтобы наши не догадались! И полковник пока ничего не знает, иначе дал бы задание. По своей инициативе донесем, так оно даже будет лучше!»