Ты никогда не исчезнешь - Бюсси Мишель

И тихо, кротко признала:

— Да, я не все рассказала, но я вам не врала.

Савина подцепила ложкой айсберг пропитанного супом мякиша.

— Потому что в глубине души вы никогда не верили в смерть Эстебана?

Я выловила из своего супа несколько палочек сельдерея и печально улыбнулась.

— Мертвый? Живой? Я бы сказала, что все сложнее. Или туманнее. Четыре недели после исчезновения Эстебана я цеплялась за надежду, что он жив. Сами понимаете, Савина, когда в одно прекрасное утро полицейские приходят к вам и сообщают, что найдено тело десятилетнего ребенка, пытаешься себя убедить, что это не он. А когда все приметы совпадают, уже слишком поздно — ты слишком долго надеялась и не можешь сдаться, ты цепляешься за все возможности, ошибку полиции, общий заговор, придумываешь самые разные рациональные объяснения, а когда они исчерпаны, остается лишь иррациональное — рай, бессмертная душа, скитающаяся в лимбе… в ожидании… реинкарнации.

Савина вытерла рот салфеткой из грубой неотбеленной ткани. Полюбовалась голубоватыми отсветами на поверхности своего супа, потом долгим взглядом уставилась на меня. Может, в Оверни гадают на супе, как в других местах — на кофейной гуще?

— Да, вы мне не врете. Но по-прежнему говорите не все.

Получилось ли у меня убедительно округлить глаза?

— Вы мне не все говорите, — повторила Савина, не реагируя на мою убедительную мимику. — Меня с самого начала кое-что смущает. Как могла такая женщина, как вы, независимая, образованная, поверить в сверхъестественное, даже столкнувшись с этим нагромождением совпадений?

Я перестала играть в гляделки, перестала изображать зайчика, замершего в свете фар, пристально посмотрела в ее голубые глаза и решила ей довериться. Потому что размякла в тепле? Потому что Тому меньше чем через четыре часа должно было исполниться десять лет? Потому что я три недели ни с кем не разговаривала, если не считать спины Габриэля? Потому что мне необходима была союзница?

— Вы выиграли, Савина. Я еще кое-чем с вами поделюсь. Об этом мучительно вспоминать, и я предпочла бы никогда больше к этому не возвращаться.

Социальная работница отложила салфетку.

— Эстебан с раннего детства ходил к психотерапевту. Из-за усыновления, само собой. И из-за боязни пчел. Но за полгода до исчезновения он стал говорить во время сеансов странные вещи. Намекал, что… что хочет сменить тело… потому что я ему не настоящая мать. Потому что… потому что я не могла его любить таким, какой он есть. А еще он узнал, что весь прибрежный квартал города триста лет назад ушел под воду. Это его заворожило. Он говорил о подводном мире, где сбросит свою телесную оболочку, — ну конечно, он говорил это другими словами.

Савина внимательно слушала. Я продолжала, все больше волнуясь:

— Психотерапевта звали Гаспар Монтируар. Я разрешила ему нарушить профессиональную тайну, дать полицейским доступ к записям всех сеансов. Полицейским для успешных поисков надо было знать все. Вот только и полицейские, и даже Гаспар Монтируар в конце концов пришли к выводу…

У меня полились слезы, я не смогла договорить, Савина протянула мне салфетку.

— Что это было самоубийство? — прошептала она. — Четвертая версия Лазарбаля. Что Эстебан утопился?

Я скрутила салфетку. Какой бы прочной ни была ткань, мне хватило бы сил ее разорвать.

— НЕТ! — крикнула я так, что немногочисленные посетители стали оборачиваться, а медный котел едва не опрокинулся. И повторила — чуть потише, но чувствуя, что в моих глазах еще полыхает ярость: — Нет! Я знаю! Никто ничего не понял! Эстебан никогда сам не придумал бы эту историю с подводным миром и сменой оболочки. Кто-то ему это внушил. Кто-то, к кому он пришел в своих эспадрильях, с зажатой в руке монеткой в один евро. Этот кто-то его похитил. И этот кто-то проделает то же самое с Томом завтра, в день, когда Тому исполнится десять лет! Савина, вы должны мне поверить. Вся надежда только на вас.

Едва я договорила, в спину мне ударил ледяной ветер. Дыхание смерти. Я не сразу поняла, что дверь «Супницы» открылась. Обернувшись, я увидела вошедшую пару. Еще не распрямившись под низким сводом, они стряхивали с одежды белые хлопья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

За окном снова сыпал снег.

46

Он смотрел, как снежинки кружат в ореолах света под фонарями. На асфальте снег не держался. Черная поверхность сопротивлялась, заглатывала снежинки, превращала их в кашу, но борьба казалась неравной — снега было слишком много. Сегодня ночью белые победят! Во всяком случае, здесь. Может быть, в Мюроле или Бессе не так холодно, всего на градус теплее, и этого будет достаточно, чтобы вместо снегопада полил холодный дождь. А к утру подмерзнет — вот вам и гололед.

Он включил компьютер. Беспокоиться не о чем, сегодня никто его не потревожит. Даже наушники надевать не надо, можно слушать прямо через колонки.

Он прокрутил длинный список файлов и остановился на последнем.

Эстебан Либери, 12/04/2010.

Двойной клик — и комнату заполнил низкий теплый голос. Голос, который он, разумеется, узнал.

— Значит, ты и есть Эстебан?

— Да.

Ему показалось, что голос Эстебана никогда еще не звучал так робко.

— Доктор Монтируар мне много про тебя рассказывал.

— …

— И еще он дал мне послушать ваши сеансы, чтобы я был в курсе. Чтобы я знал тебя почти так же хорошо, как он.

— …

— Вполне естественно, что ты робеешь. С доктором Монтируаром ты знаком не первый год. Но… видишь ли, иногда надо показаться специалисту. С докторами всегда так. Если у тебя болят зубы, надо идти к стоматологу, а если боишься за свое сердце, то к кардиологу. Один врач не может лечить все болезни.

— Но я… не болен.

— Конечно, нет, Эстебан, это просто для сравнения, чтобы тебе стало понятнее. Одни специалисты лучше разбираются в снах, другие — в страхах, а третьи — в том… во всем, что связано со смертью.

Эстебан вдруг разгорячился:

— Доктор, я не хочу умирать! Я никогда такого не говорил доктору Монтируару! Я только хочу сменить…

— Хорошо, Эстебан, хорошо… Мы с тобой спокойно обо всем этом поговорим. У нас обоих впереди много работы. Нам надо будет научиться друг другу доверять.

* * *

Астер толкнула входную дверь, и Нектер немедленно отвлекся и от котелка, за которым присматривал правым глазом, и от телефона, на который поглядывал левым. Никто ему не перезвонил — ни Лазарбаль и ни один из трех психотерапевтов.

— Где ты была?

Астер как-то странно пошевелила пальцами — наверное, на языке знаков или ведьминском это должно было означать «Минутку, Ники, дай мне хоть куртку и шапку снять».

С вешалки, куда она их пристроила, на пол крупными каплями шлепался растаявший снег, но Нектер сделал вид, будто не замечает, ничего, потом вытрет.

— Есть хочешь?

Он выключил газ под котелком.

— Эти тупые полицейские полдня меня продержали! — взорвалась Астер. — И все допытывались, когда я чем занималась, как будто я обязана перед ними отчитываться! Леспинас до того дошел, что пригрозил: «Мадам Патюрен, мы ради вас стараемся, если у вас нет алиби…» Я им нашла труп, и вот как они меня отблагодарили! Они что себе думают — что ведьмы в свое удовольствие режут глотки тем, кто в одиночку забредает в их леса?

Нектер засомневался, стоит ли ее расспрашивать. Он как ни в чем не бывало раскладывал по тарелкам еду, но невольно вспоминал слова Бурсу: «Есть провал больше чем в двадцать минут с того момента, как она нашла тело, и до того, как подняла тревогу».

— Жо… Жонас был уже мертв, когда ты его нашла?

Пальцы снова зашевелились, на этот раз менее причудливо. Такие движения способен истолковать любой полицейский.

— Ну да, Ники, ты ведь тоже один из них!

— Садись и прекрати болтать глупости.

Астер уселась, отогрелась, успокоилась. Нектер налил ей стакан вина и, едва она успела отхлебнуть, спросил: