Песнь крови - Энтони Райан

Гера Дракиль кивнул Ваэлину. Лицо у него было непроницаемым.

– А это, – лорд Ванос подтянул девушку поближе, заставив ее вымученно улыбнуться, – моя дочь, Дарена.

Девушка с улыбкой посмотрела на Ваэлина. И отчего это у него сразу вспотели ладони?

– Брат. Ты, похоже, единственный, кто вышел из схватки целым.

Ваэлин осознал, что она права. Все тело у него ныло, а к утру наверняка разноется еще сильнее, но ни одной раны на нем не было.

– Удача улыбается мне, миледи.

Девушка снова взглянула на Норту. Лицо у нее сделалось озабоченным.

– С ним все будет в порядке?

– Он в порядке, – ответил Каэнис – как показалось Ваэлину, несколько резковато.

Норта поднял голову, мутным взглядом уставился на девушку и растерянно нахмурился.

– Ты из лонаков, – сказал он и повернул голову в сторону Ваэлина. – Мы на севере, да?

– Спокойно, брат.

Ваэлин похлопал Норту по плечу и испытал облегчение, когда тот снова уронил голову.

– Мой брат не в себе, – сказал он девушке. – Приношу свои извинения.

– За что? Я из лонаков.

Девушка обернулась к аспекту:

– Я немного владею целительством. Если я могу чем-нибудь помочь…

– У нас весьма опытный врач, миледи, – ответил аспект. – Но все равно, благодарю вас за беспокойство. А теперь нам пора вернуться в мои покои и дать братьям возможность позаботиться о своих товарищах.

Он повернулся и направился прочь. Владыка башни последовал за ним, но остальные двое немного задержались. Гера Дракиль окинул их всех долгим взглядом, переводя глаза с Дентоса, обмякшего в руках Баркуса, на окровавленный нос Каэниса, потом на обвисшую фигуру Норты. На его лице, прежде непроницаемом, отразилось вполне узнаваемое отвращение.

– Иль лонахим хеарин мар дуролин, – грустно сказал он, и пошел прочь.

Девушку, Дарену, похоже, его слова смутили. Она коротко взглянула на них на прощание и повернулась, чтобы тоже уйти.

– Что он сказал? – спросил Ваэлин, заставив ее остановиться.

Девушка замялась. Ваэлин подумал, не станет ли она отрицать, что понимает по-сеордски, хотя он видел, что она все поняла.

– Он сказал: «Лонаки со своими псами обращаются лучше».

– Это правда?

Девушка слегка поджала губы, и Ваэлин успел заметить сердитую гримаску прежде, чем она отвернулась.

– Да, наверное.

Голова Норты запрокинулась назад, и он ухмыльнулся Ваэлину.

– Хорошенькая! – сказал он и окончательно потерял сознание.

* * *

– Как же получилось, что у владыки башни Северных пределов дочь из лонаков? – спросил Ваэлин у Каэниса.

Они шагали по стене. Шла послеполуночная стража. Одним из минусов четвертого года обучения в ордене было то, что с этих пор им регулярно приходилось дежурить на стенах. Сегодня народу на стене было мало: слишком много братьев лежали в лазарете или были слишком тяжело ранены, чтобы выйти в караул. Баркус оказался в их числе. Когда мальчишки дошли до спальни, он продемонстрировал глубокую рану у себя на спине.

– По-моему, у кого-то из них в меч был вбит гвоздь! – простонал он.

Норту уложили в постель и, как могли, промыли ему раны. По счастью, большинство ран оказались не настолько серьезными, чтобы их нужно было зашивать, и ребята решили, что лучше всего будет перевязать ему голову и оставить его отсыпаться. Дентосу пришлось хуже: ему, похоже, снова сломали нос, и он то и дело терял сознание. Ваэлин решил, что его надо отправить в лазарет вместе с Баркусом: зашить его рану им было не по силам. Дентоса замотавшийся мастер Хенталь уложил в постель, а Баркусу зашил рану, смазал ее корровым маслом, вонючим, но эффективным средством от заражения, и разрешил идти. Ваэлин с Каэнисом оставили его присматривать за Нортой, а сами в свою очередь отправились на стену.

– Ванос Аль-Мирна – человек непростой, его так сразу не раскусишь, – сказал Каэнис. – Но бунтаря вообще понять трудно.

– Бунтаря?

– В Северные пределы его сослали двенадцать лет тому назад. За что – наверняка никто не знает, но говорят, он осмелился оспаривать королевское слово. Он тогда был владыкой битв, и король Янус, хоть он и милостив и справедлив, однако бунта со стороны столь высокопоставленного приближенного он стерпеть не мог.

– Однако он здесь.

Каэнис пожал плечами:

– Король славится умением прощать. К тому же ходят слухи о том, что на севере, за лесом и равнинами, произошло великое сражение. По-видимому, Аль-Мирна разгромил войско варваров, что явились из-за льдов. Должен признаться, что не очень-то этому верю, но возможно, он вернулся, чтобы доложить королю о победе.

«Он был владыкой битв прежде моего отца», – осознал Ваэлин. Теперь он вспомнил – хотя сам был тогда совсем мал, – как отец вернулся домой и сообщил матушке, что будет владыкой битв. Она закрылась у себя в комнате и стала плакать.

– А его дочь? – спросил он, стремясь избавиться от этого воспоминания.

– Говорят, она лонакский найденыш. Он нашел ее потерявшейся в лесу. По-видимому, сеорда позволяют ему путешествовать по лесу.

– Должно быть, они относятся к нему с большим уважением.

Каэнис фыркнул.

– Уважение дикарей недорого стоит, брат мой!

– Тот сеорда, что приехал с Аль-Мирной, похоже, тоже не испытывает особого уважения к нашим обычаям. Быть может, с его точки зрения, это мы – дикари.

– Ты придаешь слишком большое значение его словам. Орден принадлежит Вере, и не таким, как он, судить о Вере. Хотя, должен признаться, мне любопытно, для чего владыка башни привел его поглазеть на нас.

– Думаю, он пришел не за этим. Подозреваю, у него какое-то дело к аспекту.

Каэнис пристально взглянул на Ваэлина.

– Дело? Да о чем они могут говорить между собой?

– Нельзя же оставаться совершенно глухим к миру за стенами, Каэнис. Владыка битв оставил свой пост, первый министр казнен. И вот теперь владыка цитадели явился на юг. Наверное, это что-нибудь да значит.

– В Королевстве всегда что-нибудь да происходило. Вот почему наша история так богата преданиями.

«Преданиями о войне», – подумал Ваэлин.

– Быть может, – продолжал Каэнис, – у Аль-Мирны были другие причины приехать сюда – личные причины.

– Например?

– Он сказал, они с владыкой битв были товарищами. Может быть, он желал лично посмотреть на твои успехи.

«Мой отец прислал его сюда, чтобы он посмотрел на меня? – удивился Ваэлин. – Зачем? Убедиться, что я еще жив? Посмотреть, сильно ли я вытянулся? Подсчитать, сколько на мне шрамов?» Он не без труда сдержал знакомую волну горечи, поднявшуюся в груди. «Зачем ненавидеть чужого человека? У меня нет отца, и ненавидеть мне некого».

Глава третья

На следующее утро всего двое мальчиков получили монеты: обоих сочли либо трусливыми, либо не проявившими должного умения в бою. Ваэлину казалось, что пролитая во время испытания кровь и сломанные кости не стоили подобного результата, но орден никогда не позволял себе усомниться в своих ритуалах: в конце концов, они были частью Веры. Норта оправился быстро, Дентос тоже, а вот глубокому шраму у Баркуса на спине, похоже, предстояло остаться при нем на всю жизнь.

По мере того, как крепчали зимние морозы, их обучение становилось все более специализированным. Уроки фехтования у мастера Соллиса становились все сложнее, и, кроме того, их теперь учили сражаться с алебардой в плотном строю. Их учили ходить строем и совершать перестроения, они отрабатывали множество команд, превращающих группу отдельных бойцов в слаженный боевой отряд. Обучиться этому было непросто, и немало мальчиков отведали розги за то, что путали право и лево или постоянно сбивались с ноги. Потребовалось несколько месяцев тяжелого труда для того, чтобы они наконец начали улавливать суть того, чему их учат, и еще пара месяцев, прежде чем их усилия вроде бы удовлетворили мастеров. И все это время они продолжали заниматься верховой ездой, по большей части по вечерам, в убывающих сумерках. Они подыскали себе свой собственный ипподром: четыре мили по тропе вдоль реки, и назад вокруг внешней стены. Там по пути было достаточно препятствий и неровностей, чтобы выполнить жесткие требования мастера Ренсиаля. Именно во время одного из таких вечерних заездов Ваэлин и познакомился с девочкой.

Он неправильно зашел на прыжок через ствол поваленной березы, и Плюй, со свойственным ему норовом, вздыбился и сбросил его на жесткую мерзлую землю. Ваэлин услышал, как товарищи смеются над ним, уносясь вперед.

– Ах ты, мерзкая кляча! – негодовал Ваэлин, поднимаясь на ноги и потирая ушибленный бок. – Ты только и годишься, что на колбасу!

Плюй презрительно ощерился, порыл копытом землю, потом трусцой отбежал в сторону и принялся щипать какие-то совершенно несъедобные кусты. Во время одного из своих недолгих просветлений мастер Ренсиаль предупреждал их, чтобы они не приписывали человеческих чувств животному, у которого и мозгов-то всего с детский кулачок.