Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

никогда, мы просидим здесь целую ночь, если не дольше.

Однако в какой-то момент тщеславие всех эскулапов оказалось удовлетворено, государственный престиж великих держав с честью защищен, а диагностический паритет достигнут. Теперь надо было переходить к процедурным заключениям, прописывать несчастной почти бесполезные лекарства, рекомендовать режим. Я вздохнул про себя, понимая, что это займет еще больше времени, да и вряд ли получится: разве смогут эти четверо хоть в чем-то согласиться?

Против ожидания, все решилось в пять минут и без каких-либо споров. Наоборот, один доктор писал рецепты, а остальные, одобрительно кивая, вносили небольшие коррективы в их состав, тут же благодарно принимавшиеся без малейших обсуждений. Успокоительное – дважды в день, после обеда и перед сном. Слабительное – с утра и до обеда. Смягчающее внутренности – перед сном и с утра. Ванны – не больше раза в день. Компрессы – по желанию больной. Прогулки – короткие, перед обедом и, опять-таки, перед сном, но в случае нежелания больной – отменить. Кровопускание – без надобности. Ванны для ног – по желанию, но только не перед приемом пищи. Делопроизводство свести к минимуму, разрешить не больше одного доклада на дню, либо утром, либо вслед за послеобеденным сном. Дальше пошли латинские прописи лекарств, под которыми почтенные врачи с удовольствием сделали витиеватые росчерки, уступив старшему по возрасту самую верхнюю строчку. Снова поклоны, теперь уже с улыбками, камзолы поданы, шляпы взяты на локоть. У меня в голове почему-то пронеслось: и все они когда-нибудь станут говорить: «А ведь я лечил саму императрицу».

Обратно мы шли столь же долго: начальство впереди, ассистенты – чуть сзади. Камердинеры с факелами отчего-то спешили, шедшая за нами охрана, наоборот, отстала – вся кавалькада растянулась не меньше, чем на полсотни шагов. Вдруг в одном из переходов из узкого коридора сбоку появилась молодая женщина. Врачи на миг смешались, но тут же застыли в низких поклонах. Мы последовали их примеру. «Ах, оставьте, господа! – сказала она по-французски с чуть заметным немецким акцентом, – сообщите лучше, каково здоровье моей любимой тетушки».

После секундного замешательства лейб-медик неохотно выступил вперед. «Ваше высочество может не волноваться. Нет никаких резонов для беспокойства. Требуется лишь… – он запнулся, – отдых и соблюдение всех наших предписаний», – он развел руки в стороны, как бы приглашая остальных коллег присоединиться к его мнению. И действительно, они стали медленно, но уверенно кивать.

«Да точно ли? – переспросила женщина, – дело, говорите вы, в одних предписаниях?» – Врачи замерли. – «Тогда, – мельком оглядев их, тут же продолжила она, – вы можете не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваши рекомендации были выполнены. Прощайте, господа, и благодарю вас за заботу о благополучии ее величества».

Все снова склонились. Она прошла мимо нас и почти сразу исчезла, не дожидаясь салютации замешкавшейся охраны. Я успел почувствовать тонкий запах неведомых мне духов и отметить, что ее платье было скорее аккуратным, нежели роскошным. Еще спустя мгновение я понял, что с нами говорила наследница российского престола. После этого врачи неожиданно заторопились и побежали к выходу, буквально дыша в затылки удивленным камердинерам, которых мы нагнали за следующим поворотом. Шубы были одеты быстро и в полном молчании. Карету нам, на зависть остальным, подали почти сразу, поэтому церемонных прощаний между почтенными коллегами мне увидеть не удалось.

На обратном пути я заметил, что патрон сильно озабочен. – «А что вы думаете?» – с неожиданным ударением спросил он. Я подумал несколько секунд. «Мне кажется, она больна тяжело, но не смертельно. С другой стороны, в данных обстоятельствах преувеличенный медицинский уход, которого в таком, – я сделал паузу, – политическом случае невозможно избежать, скорее вреден, нежели полезен. У меня также создалось впечатление, что она по-прежнему неумеренна в еде, а в комбинации с малоподвижностью, не твердым следованием врачебным предписаниям и общей неврастенией это, при наихудшем обороте событий, может привести к внезапному и дурному исходу». – Я сам удивился собственным словам, они были взяты из чьего-то другого, не моего лексикона, я так никогда не разговаривал с больными или ранеными солдатами, да и штатскими пациентами, которые часто сваливались мне на голову за последние два года. В темноте кареты я заметил, что патрон смотрит на меня с уважением. Он долго молчал. – «Вы правы, мой мальчик, к сожалению, вы правы», – наконец сказал он, когда мы, свернув с покореженной мостовой, уже въезжали в низкие ворота посольской миссии. И помолчав, добавил: «А что, я тогда вас неплохо выучил». – Я не знал, что на это ответить, особенно в присутствии слуг. Мы поклонились друг другу и разошлись по своим спальням. На прощание патрон неожиданно потрепал меня по плечу. Здесь я заметил, насколько он постарел.

6. Домоустройство

Мистер Уилсон так привык к неопределенности русской жизни, что уже не мог представить себе другое, более упорядоченное существование. Сам он плавал в этой заводи весьма резво, на зависть остальным лещам и щукам. Совершал движения экономные, но эффективные, прозаические, но взвешенные. Составлял комбинации, продумывал планы, строил замыслы, делал далеко идущие прогнозы, закупал, продавал, отправлял на склад, выбрасывал, исходя только из того, что ничего предсказать нельзя и никакого постоянства ожидать невозможно. Получалось заметно лучше, чем у других, что уж грешить против истины. Однако теперь таким нутряным русским пониманием овладели многие конкуренты и даже друзья. Сие, в ином случае нейтральное, обстоятельство ныне означало, что вести дела стало попросту нельзя. Все выжидали. Наступил бесконечный файф-о-клок. Это прямо-таки бесило сэра Генри, и не списывайте это на недостаточное знание российских реалий, он с ними сжился получше многих аборигенов. Но где же самая элементарная математика? Где хотя бы наипримитивнейшая логика? Насколько больше можно потерять, совсем ничего не предпринимая, особенно, если бездеятельность затягивается?

Да, допустим, императрица действительно серьезно больна. Не в первый раз, кстати, за последние-то годы. Даже не вспомнить, когда она здорова была. И более того, допустим, она действительно умрет – как и все мы, между прочим, милостивые государи, а также, прошу прощения, и вы, прекрасные во всех отношениях государыни. Так ведь не завтра же! А если, впрочем, завтра, отчего никто из благородных слушателей и самых великих правителей не застрахован, то что ж, люди после этого перестанут плавать по морям, курить табак, носить исподнее и затевать войны? Нет-с, почтеннейшие, что-то, может, и поменяется – война случится, не с тем королем, а с другим, первые месяцы, по случаю траура, особый спрос будет на ткани темных расцветок, в том числе и для драпировок, но в главном-то, в главном не изменится ничего!

Новый государь, вестимо, постепенно заведет новые порядки. Не спорим,