Читающая кружево - Брюнония Барри

— Почему бы и нет? — Линдли пыталась говорить дерзко, но ее голос слабел.

— Зачем покупать корову, если молоко можно воровать?

Я не хотела продолжать ссору, но меня влекла вперед инерция гнева. Это так легко. Вовсе не нужно говорить непристойности. Достаточно вспомнить поговорки Евы. Всего лишь несколько хорошо нацеленных шпилек — и в комнате возникла тень Кэла Бойнтона, словно он собственной персоной поднялся по лестнице, изрыгая ругань и обвинения. Мой удар достиг цели.

— Ступай домой, — сказала я, догадавшись по выражению лица сестры, что зашла слишком далеко. Мне было стыдно.

На лестнице послышались шаги, и Линдли вздрогнула. Джек окликнул нас. Его голос звучал бодро и радостно — разительный контраст с моим настроением.

— Я никуда не пойду. — Линдли пыталась сделать вид, что счастлива, но сила духа ее покинула. Из-за меня.

Мне захотелось попросить прощения. Заплакать и обнять сестру. Но я не хотела, чтобы она оставалась здесь с Джеком. Не могла забыть слова Кэла, услышанные прошлым летом. Какой-то странной частью сознания я думала, что, возможно, он прав. Что моя сестра — именно то, что он сказал. Шлюха. Я попыталась отогнать эту мысль. Но Линдли поняла, о чем я думаю.

— Я не собираюсь тебя прикрывать, если ты на это надеешься, — наконец произнесла я.

— Никто и не просит, — отрезала она. Ее голос прозвучал бесстрастно. Линдли прочла мои мысли с той же легкостью, как если бы они были написаны на стене.

Я спустилась по лестнице, прежде чем Джек успел подняться на чердак. Вода стояла недостаточно высоко для прыжка, иначе бы я выскочила в окно. Я спряталась в тени, чтобы он меня не заметил, а потом села в лодку. Было слышно, как они разговаривают наверху. Их силуэты появились в окне.

— В чем дело? — спросил Джек у Линдли.

— Ни в чем, — бодро ответила та. — Все в порядке.

Тогда он подошел к ней и поцеловал.

Руки Линдли бессильно повисли. Она не ответила на поцелуй.

Уже стемнело, когда я вернулась на остров. Линдли оказалась права: Мэй не подняла стапеля. Она блефовала.

Разумеется, у меня было скверное настроение. Ни Мэй, ни Бизер не спросили, где Линдли, поэтому не пришлось врать. Никто не хотел со мной разговаривать, если видели, что я в плохом настроении. Меня просто оставляли в покое.

Линдли оказалась права оба раза. Мэй не подняла стапеля, и мне не пришлось выгораживать сестру. Но я бы все равно ее прикрыла, если бы пришлось. В этой истории блефовала именно я.

В конце августа Кэл забрал Линдли из школы мисс Портер. В яхт-клубе, за который он выступал, произошел «инцидент», и его выгнали из команды. Он был страшно разочарован и начал пить днем. Однажды Кэл позвонил в школу и обругал директрису. Обвинил ее и всех учителей в том, что они развратили его дочь. Когда Ева дозвонилась до директрисы, было уже поздно. Даже если бы мисс Портер и хотела оставить Линдли у себя (а она намекала, что управляться с моей сестрой не так уж просто), школа не желала иметь дела с Кэлом Бойнтоном. Точка.

Ева пришла в ярость. Никакие убеждения не заставили мисс Портер передумать. Наконец Ева позвонила в другую школу и тайком записала туда Линдли на осень. Потом оставила мою сестру под опекой и защитой Мэй и отправилась во Флориду, где жили Бойнтоны.

— Не позволяй ей покидать остров, — попросила Ева, — и не опускай стапеля.

Я думала, жизнь в заточении станет серьезным испытанием для Линдли. Почти все лето она возилась с Джеком в лодочном сарае. Домашний арест должен был ее удручить, но Линдли вроде покорилась судьбе. И даже как будто обрадовалась.

Я извинялась как могла. Говорила, что не хотела ее обидеть. Мы не поссорились, и Линдли сказала, что, мол, все понимает, я права.

Я начала всерьез беспокоиться за нее.

Ева вернулась из Канады мрачной.

— Кэл переезжает на Западное побережье, — сообщила она Мэй. — Он будет выступать за Сан-Диего.

Они продали дом во Флориде, и Кэл вернул Еве долг. То есть теперь ей нечем было на него воздействовать.

— Эмма едет с ним? — Я видела, что Мэй еще не утратила надежду.

— Да. Он хочет, чтобы его семья собралась вместе. — Ева вынула из сумочки билет на самолет и положила на стол. Билет предназначался для Линдли.

— Ни за что, — возразила Мэй.

Ева достала письмо, написанное рукой Эммы. Мэй прочла его дважды.

— Она готова передать нам права опеки? — уточнила она. Похоже, Мэй такого уж точно не ожидала.

— Я ее уговорила. Это было нелегко.

— Она готова твердо стоять на своем?..

Ева пожала плечами.

— В любом случае это не важно. Я уже поговорила со своим поверенным. Ее письмо не сыграет никакой роли в суде — по крайней мере если Кэл его опротестует. А он это сделает… Если бы Эмма согласилась изложить факты, то, возможно, у нас был бы шанс.

— Но она ни за что не согласится, — сказала Мэй.

Все мы понимали: творится нечто нехорошее. Бизер подслушивал у запертых дверей, но тщетно. Наконец он сдался. Ева и Мэй вели себя как профессиональные конспираторы. Чтобы заглушить звук, они устраивались так, чтобы нас с ними разделяло несколько комнат, — например, запирались на кухне. С одной стороны к ней примыкала кладовка, с другой — веранда. Впрочем, на веранду удалось пробраться, взломав замок. Оказавшись внутри, я спрягалась за вешалкой, чтобы меня не заметили.

Я не смела шевелиться, пока разговор не закончился. Мэй еще долго сидела за столом после ухода Евы. Наконец она встала и начала готовить сандвичи — скверные сандвичи с арахисовым маслом, на которое у Бизера была аллергия, и с соленой приправой, от которой меня тошнило.

В конце концов я пересказала Линдли услышанное — впрочем, не все. Сообщила, что Кэл хочет забрать ее в Сан-Диего, но Эмма написала, что Линдли может остаться у нас. А еще поведала, что ей предстоит сменить школу. Сестра что-то заподозрила, но, по-моему, была не прочь остаться — хотя читать ее мысли становилось все труднее.

И все-таки она нервничала. Линдли принялась расспрашивать меня насчет Сан-Диего, и я сказала, что Кэла выгнали из флоридского клуба. Сестра встревожилась, а потом, хорошенько подумав, попыталась извлечь из ситуации максимальную пользу.

— В Сан-Диего клуб лучше, — кивнула она, возможно, решив, что Кэл от этого подобреет.

Я не стала откровенничать о требованиях Кэла. Притворилась, что он согласен с Эммой. У Линдли не было повода полагать, что Кэл непременно хочет забрать ее с острова, поскольку в прошлом году он дал дочери разрешение остаться.

Мне было неловко из-за того, что я кое о чем умолчала. Но я понимала, что не могу рассказать Линдли всего. Попыталась выкинуть все мысли из головы: Линдли умела их читать, и я не хотела, чтобы у нее возникли серьезные подозрения.

— С моей матерью все в порядке? — несколько раз спросила она, прежде чем я ответила.

— Да. — Я вновь попыталась ни о чем не думать, особенно об Эмме, чтобы сестра не сумела прочесть мои мысли.

Но это не помогло. Мэй и Ева слишком часто беседовали за закрытыми дверями. Никого, кроме Евы, на остров не допускали.

— Что творится? — спросила Линдли однажды вечером. Она почти не спала. Под глазами у нее были темные круги.

— Я же тебе сказала.

— Может быть, ты кое-что и сказала, но, черт возьми, уж точно не все!

Я пожала плечами и заявила, что если здесь и можно что-то добавить, то я этого не слышала. Сестра поняла, что я лгу.

Все адвокаты подтвердили, что письмо тетушки Эммы, в котором она передала право опеки Еве либо Мэй, не будет иметь силы в суде. Особенно если Кэл действительно хочет возвращения дочери. И вдобавок тетушка Эмма соглашалась отдать Линдли лишь в том случае, если никто не станет чернить Кэла. Положение было безвыходное. В конце концов Мэй и Ева точно вознамерились идти в суд, если придется. Они решили, что у них достаточно времени и денег, чтобы доставить Кэлу максимум неприятностей. Если повезет, то есть если он действительно начнет брать призы за Сан-Диего, у него не останется времени регулярно ходить по судам и бороться за право опеки, особенно если дело будет слушаться в Массачусетсе. И потом, у Евы было больше денег, чем у Кэла. Поэтому они с Мэй заверили адвоката, что намерены сражаться до конца.

— Готовьтесь к великой битве, — ответил тот.

Через неделю Линдли исполнялось семнадцать — старшие решили, что если сумеют отсрочить суд на год, то выйдут победителями. Как только Линдли стукнет восемнадцать, Кэл никоим образом не сможет ее вернуть, если только она сама не захочет. Наконец она станет свободна.

Через несколько дней сестра опять загнала меня в угол.

— Скажи мне правду, — потребовала она. — Только правду, и ничего больше.

Я сдалась и рассказала все. Мне было стыдно, что я молчала до сих пор, и меня словно прорвало — слова текли неудержимым потоком. И это помогло. Мы с Линдли так и не сблизились до конца, но теперь я знала, что она мне вновь доверяет.