Читающая кружево - Брюнония Барри

Кэл пришел в ярость. Он угрожал Еве и Мэй. Однажды сосед услышал, как он орет на улице, и вызвал полицию, но Ева сказала, что все в порядке — просто они с Кэлом «немного поболтали». Она впустила зятя в дом и налила чаю.

В ходе беседы Кэлу напомнили, что Еве принадлежит вторая закладная на его дом во Флориде. К этой мере вынужденно прибегли, после того как Кэл неудачно провернул финансовую авантюру с приятелем по яхт-клубу. Ева заверила Кэла, что мисс Портер сможет направить Линдли, которая становилась все более неуправляемой, на путь истинный. И заметила, что Кэл вряд ли способен присматривать за дочерью, будучи капитаном команды. Она напомнила, что гонки — его шанс прославиться.

— Такая возможность дается раз в жизни, — сказала Ева. — Она посмотрела на кружево, когда сказала это, и даже Кэл не смог скрыть любопытство.

— Что вы там видите? — Он желал все знать.

— Вижу, что тебе не стоит отвлекаться от тренировок. Это твой шанс отличиться.

— Я выиграю гонки? — не удержался Кэл.

Ева улыбнулась.

— Не скажу. Какой будет интерес, если ты все узнаешь заранее?

Кэл наконец согласился оставить Линдли в школе мисс Портер при условии, что Ева будет оплачивать обучение и прочие расходы. Та не возражала. Но Кэл пригрозил, что будущим летом, выиграв кубок, он заберет дочь и она, черт возьми, будет учиться дома.

— Разумеется. — Ева как будто не имела возражений. — Когда ты выиграешь Кубок Америки, тебе, конечно, захочется вернуть семью.

Не знаю, оговорилась ли она или намеренно его обманула, но именно это Кэл хотел услышать.

— И вероятно, — добавила Ева, — слава предоставит тебе новые возможности…

— Какие? — Кэл заинтересовался.

— Кто знает… Работа на Западе. Или в СМИ.

Кэл подался вперед.

— У нас впереди целый год, чтобы это выяснить, — сказала Ева.

Он ушел от нее, улыбаясь. Через несколько дней Кэл покинул город с триумфом, в сопровождении всей городской полиции, провожаемый торжественными напутствиями клубов, которые его спонсировали. Он даже не попрощался с семьей. Учитывая обстоятельства, все были только счастливы.

Его радость долго не продлилась.

Мэй приготовила в своем доме комнату для Эммы, которую считала скорее родной сестрой, нежели сводной. Дом Бойнтонов не годился для зимовки: если Эмма собиралась остаться здесь, то лучше ей было переехать к нам или к Еве. Мать невероятно радовалась тому, что Эмма погостит у нас, поэтому никто не посмел намекнуть, что дом Евы, возможно, более подходящий вариант. В конце концов, Ева — мать Эммы. Но Мэй лечила сестру и готовила для нее фруктовые коктейли, пока той не сняли скобки с челюсти. Я никогда не видела Мэй такой счастливой, как в то время, когда она заботилась об Эмме. Возможно, Мэй не идеальная мать, зато прирожденная сиделка.

Потом все стало меняться. За неделю до Дня труда на Остров желтых собак доставили письмо из яхт-клуба. Оно было адресовано тетушке Эмме и запечатано восковой печатью с эмблемой клуба. Решив, что это какое-то приглашение вроде тех, что присылали мне из Гамильтон-Холла, я лично вручила письмо Эмме.

Это действительно оказалось приглашение, хоть и совершенно иное: «Возвращайся. Господь свидетель, я больше никогда тебя не трону. Я не хочу жить без тебя».

Новообретенная уверенность Кэла не продержалась и недели.

Тетушка Эмма собрала вещи следующим же утром. Она вызвала катер, прежде чем Мэй проснулась. Мэй догнала ее на причале и попыталась утащить вещи обратно. Они с Эммой стали бороться, и это напоминало сцену из скверного фильма. От кожаного чемодана тетушки оторвалась ручка.

— Оставь меня в покое! — сквозь зубы проговорила Эмма. — Отпусти!

— Ты спятила! — крикнула Мэй. — Не знаешь, что творишь!

— Он мой муж.

— Он тобой манипулирует.

— Я нужна ему.

— Да брось.

— Он меня любит.

«Женщины так глупы» — вот о чем думала Мэй.

И все-таки она не верила, что все этим закончится. Она поняла, что должна поднять ставку.

— Так же, как «любит» твою дочь?

— Что ты имеешь в виду?

Молчание Мэй было красноречиво.

— Объясни, — потребовала тетя. — Объясни, что ты имеешь в виду.

— Раскрой глаза.

— Ты просто больная. Извращенка.

Мэй промолчала.

— Ты отвратительна, — добавила Эмма.

— А ты слепа.

Мир замер на мгновение, когда до Эммы дошла суть выбранного слова.

— Неудивительно, что он так ненавидит здешние места, — сказала она. — Неудивительно, что ему пришлось уехать. Ты обвиняешь его в таких ужасных вещах. Об этом даже говорить невозможно.

— Как по-твоему, сколько времени пройдет, прежде чем он заберет ее из школы? Неделя? Месяц?

— Не хочу об этом слышать.

— Подумай о дочери.

Тетушка схватила чемодан и бросила в катер.

— Ну ладно, — вздохнула Мэй. — Раз ты такая идиотка, я ничего не могу с тобой поделать. Но я не позволю подвергать девочку опасности.

— И что это значит?

— Если ты попытаешься ее увезти…

— Не тебе говорить о детях и опасностях, — заметила Эмма, глядя на Бизера, который появился на пирсе с ингалятором в руке.

— Идем, — велела мне Мэй, шагая по причалу.

Я не пошла за ней. Стояла и смотрела на тетушку, не в силах поверить, что она действительно уезжает: это казалось невероятным. Мы смотрели друг на друга, и Эмма, должно быть, угадала, о чем я думаю, потому что первой отвела взгляд. Взяла чемодан с оторванной ручкой, подтащила к краю причала и столкнула в лодку. Шкипер подхватил вещи. Он, несомненно, заметил синяки на лице Эммы, которые уже начали желтеть.

Мэй, достигнув конца пристани, обернулась.

— Иди сюда! — крикнула она мне и хлопнула в ладоши, будто звала собаку. — Немедленно!

Она первой двинулась к дому. Бизер медлил. Подышал в ингалятор, а потом ухватил меня за руку и спас от падения — я чуть не провалилась в кроличью нору. Раньше я ее не видела, она возникла прямо посреди тропинки, причем довольно глубокая. Я удивилась: мне казалось, что я знаю все норы на острове. Наверное, кролики выкопали ее вчера ночью, пока мы спали.

Я услышала, как отчалил катер, но не обернулась. Пыталась не думать о том, что теперь будет. Невозможно было поверить, что тетушка Эмма действительно уехала. Что все именно так закончилось.

ЗИМА — ЛЕТО

Мне нравится в больнице. Тут безопасно. Но я очень скучаю по запаху океана. Потому и пишу об этом здесь.

Пытаюсь вспомнить, что произошло зимой, но не могу. Почти все воспоминания стерлись после шоковой терапии. Помню лишь, что мне было холодно и очень одиноко. Кажется, я не получала никаких вестей от Линдли. Не помню.

В следующий раз я, кажется, увидела сестру летом. В день ее приезда погода стояла чудесная, и я наконец согрелась.

Когда закончились занятия в школе, Линдли вернулась в Салем одна.

Поскольку ни Кэл, ни тетушка Эмма ни за что не позволили бы ей жить у Мэй, сестра официально жила у Евы, занимая комнаты, которые впоследствии стали моими. Но все равно она бывала на Острове желтых собак. Кочевала между островом и материком. Никто не знал наверняка, где ей вздумается ночевать, а потому старшие не беспокоились, если Линдли не появлялась вечером. Сестру это вполне устраивало. Когда она оставалась на острове, то спала в комнате, которую Мэй приготовила для тетушки Эммы.

Линдли была счастливее, чем когда-либо. Она вырвалась на свободу. Ей нравилась школа, и она с нетерпением ожидала начала последнего учебного года. В ней появилась странная легкость, мятежный нрав не знал удержу. Линдли всегда была хорошенькой, но сейчас сделалась на редкость притягательной. В том же смысле, что и Мэй. Все хотели общаться с Линдли, и мне приходилось бороться за внимание сестры.

— Поедем на Гарвард-сквер, — предложила она однажды, и я подпрыгнула от радости. — И возьми куртку. Холодает.

Мы целую вечность добирались на автобусе до Хэймаркета, а потом отправились на Гарвард-сквер. В городе было жарко, и Линдли обменяла мою куртку у какого-то попрошайки-хиппи на пару индейских сандалий, потому что у нее болели ноги. Но сандалии оказались на размер больше, поэтому Линдли шлепала босиком, пока мы не зашли в какой-то магазинчик — настоящий притон. Там Линдли обулась и принялась расхаживать. Сандалии издавали пукающий звук, и парни за прилавком развеселились — им нравилось все, что делала Линдли. Она была хорошенькая, а они, кажется, — обкуренные, а потому им все казалось забавным. То и дело, когда раздавался особенно громкий «пук», Линдли краснела и говорила: «Извините» или «Pardonnez-moi, s'il vous plaît», — и они чуть со стульев не падали. Через несколько минут Линдли получила двадцатипроцентную скидку на шелковое сари, а заодно стянула упаковку сигаретной бумаги — парни сделали вид, будто не заметили. Ей это сошло с рук лишь потому, что она пообещала одному из них свой номер телефона — у Линдли все равно его не было. Она понадеялась, что парень забудет, но он пошел за нами по пятам с авторучкой, и Линдли в конце концов нацарапала у него на ладони телефон Евы.