Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Дмитрий Вересов

А Франц Оттович задумался, стоя у окна: кого-то напомнил ему этот новый знакомый. Чьи это лунные волосы? Чьи глаза цвета зеленоватого гречишного меда? Стоит ли лукавить с самим собой? Он не забыл чьи. Разве можно забыть. Просто не мог предположить, что когда-нибудь вновь, вживую, а не во сне, увидит такое сочетание и… и разволнуется. Надо бы взять себя в руки. Иначе накатит и захлестнет, завертит в водовороте, бросит в омут, а там. Там, в этом омуте, не конец февраля – раннее утро года, когда еще немного жаль зимнего сна, но уже хочется пушистого цветения вербы, клейких и душистых тополевых почек, желтых лохматых звездочек мать-и-мачехи на проталинах и березового сока. Там, в этом омуте, ветреный ноябрьский вечер, там голые черные деревья, посеченная ледяным дождем мертвая трава. Там свежий запах потемневших от дождя волос, полынь обветренных губ. Там клятва, взлетевшая к небесам и заблудившаяся – в беспросветности и бездорожье серо-сизых облаков.

* * *

О-о! Вот это визг! Вот это рев! Рев смертельно оскорбленного бабуина. И сейчас, без сомнения, воспоследует страшная месть. Обидчик поплатится, обидчик будет сурово наказан, поколочен, покусан, защипан! Изгнан!

О-о! Вот оно! Вопль поверженного врага! В этом вопле боль и досада, что застали врасплох, в этом вопле обещание ответной боли, желание растерзать в клочья нарядную рубашку, вцепиться в волосы, наподдать ногой и отобрать то, что по праву принадлежит. Вот с последним, правда, загвоздка. Но не спускать же? Верно? У-у-у!!!

Двое взрослых, опережая друг друга, понеслись по лестнице вверх, на второй этаж, в детскую, на поле боя. Михаил перепрыгивал через три ступеньки, следом настолько быстро, насколько позволяло узкое платье, взбегала Аврора. За ними, перебирая перила и заставляя себя не слишком спешить по причине недавно перенесенного приступа стенокардии, поднималась Данута Альбертовна. Когда она была уже на середине пролета, внизу появился Франц Оттович и с отсутствующим видом осведомился:

– Что, мальчишки передрались?

– Франц, что спрашивать? Это же очевидно, – повела бровью Данута Альбертовна и остановилась передохнуть, а потом спросила, понизив голос до шепота: – Как ты думаешь, Аврорушка влюблена в него?

– Что спрашивать, дорогая? Это же очевидно, – легкомысленным шепотом ответил Франц Оттович.

Но кого-кого, а Дануту Альбертовну, в отличие от многих прочих, никогда не обманывало напускное легкомыслие мужа. Она внимательно взглянула на него и слегка нахмурилась:

– Франц? У тебя вид отсутствующий. Какие-то тайны мадридского двора? Или я ошибаюсь?

– Какие тайны, Данечка?! – широко открыл лицемерные глазоньки академик. – С моей стороны, если ты хорошенько подумаешь, никаких тайн быть не может. Разве что с его. Кто знает, может быть, он американский шпион? И подбирается к моим ненаглядным ракетам?

– Аврорушка говорила, что он крупный инженер и строит мосты, – сообщила Данута Альбертовна.

– Вот-вот, мосты. Наведение мостов – любимое занятие шпионов. Тебе ли не знать, солнце мое, – хитро и старательно отвлекал внимание от своей персоны Франц Оттович.

– Ты на что намекаешь, старый негодник? – нежно улыбнулась Данута Альбертовна. – Все еще не забыл, не простил?

– Ах, ерунда. Разве я когда-нибудь обижался? Ты же сразу в меня влюбилась, с первого же взгляда. А влюбленная шпионка – то, что ты шпионка из НКВД, с самого начала не вызывало сомнений, – влюбленная шпионка – это совсем другое дело. Я крутил тобой как хотел. Ты двадцать лет под моим непосредственным чутким руководством строчила на меня доносы. Благодаря твоим доносам в НКВД меня любили, как родного, и никогда не трогали. Какие обиды? Наоборот, я должен быть тебе по гроб жизни благодарен. И я благодарен.

– Нет, ты все же негодник, академик Михельсон. И. И как бы я на тебя не обиделась.

– Данечка, свет очей моих, будет шептаться! Что там наверху-то? Смертоубийство?

– Надеюсь, до этого не дошло. Но, судя по звукам, некоторое намерение имело место.

– Тогда вперед! Не верю я, что родители наделены дипломатическим талантом. Они только раздуют конфликт. А в свете намечающихся… ммм… отношений. Да! Отношений. В свете намечающихся отношений хорошо бы мальчишкам проникнуться братской любовью и взаимопониманием.

– Франц! – схватилась за сердце Данута Альбертовна. – Франц! Не торопишь ли ты события, друг мой? Насколько я поняла, видятся они, Аврорушка и Михаил, только третий раз в жизни.

– А что такого? Он, слава богу, не оперный тенор, и почему-то я уверен, что и не Синяя Борода. А шпион, – академик подмигнул веселым глазом, – видали мы шпионов!

– Я все же на тебя обижусь, Франц. На твои недостойные намеки. Но прежде чем обидеться, прошу тебя: не веди себя там как шпана. С тебя станется принять участие в драке.

– Когда это я дрался? – несказанно удивился академик.

– Ха! – произнесла его жена. – У тебя всегда вид бесстрашного драчливого воробья, потому твои ученые коллеги и готовы сделать для тебя все на свете. Лишь бы отвязался. По-моему, ты их просто шантажируешь.

– Немного. Их иначе не расшевелишь. Но сейчас – обещаю! – никакого шантажа. Все в рамках закона. Разве что небольшой подкуп.

Последние слова были сказаны уже на площадке второго этажа, куда наконец добралась супружеская пара. Из комнаты доносились всхлипы, недовольное бурчание, Аврорины уговоры и укоряющий голос Михаила.

– Так я и думал, – кивнул Франц Оттович, – последнее китайское предупреждение. А потом будет самое последнее, а следом самое-самое… распоследнее. И мальчишки враги на всю жизнь. Кто так воспитывает?

Он распахнул дверь в детскую и проследовал на середину комнаты с величественным видом. Потом огляделся и строго уставился на мальчишек. В глазах его, однако, плясали веселые искорки.

– Ну и почему война? – спросил он. – Огласите причину конфликта полномочному представителю ООН.

Из последней фразы Вадик понял одно-единственное слово – «причина», тем не менее он ее огласил:

– Это же моя машина. Он же сам подарил. И не отдает. Сам играет и говорит, что я не умею. Я хотел тоже и. Ну. Вот, – замялся Вадик, боясь докатиться до ябеды – дедушка ябед не терпел.

– Шишка на голове у именинника, – виновато, стыдясь за сына, развел руками Михаил.

– Ага, – глубокомысленно промолвил академик. – А вторая сторона тоже понесла потери?

– Незначительные, – ответил Михаил за Олежку, у которого на щеке отпечатались следы зубов.

– Что скажет эксперт? – обернулся академик к Дануте Альбертовне.

– Не столь уж и незначительные, – важно кивнула та. – Полагаю, обе стороны вправе требовать компенсации.

– Разумно. Я поддерживаю мнение эксперта. Как насчет пирога с яблоками? Ах да! Весь сыр-бор из-за этого чуда техники, – сказал Франц Оттович, указывая на перевернутый самосвал. – Мне кажется, его использовали не по назначению. Как орудие покушения, не так ли?

Олежка покраснел до корней волос, опустил глаза и надулся, а Франц Оттович продолжал:

– Мне кажется, что эту замечательную машину можно использовать не только для перевозки строительного материала, кубиков там или еще чего, но и для транспортировки серьезной техники. Например, самолетов. Мне тут подарили модель бомбардировщика, а я самолетами не увлекаюсь. Может быть, вы увлекаетесь, юноша? – обратился он к Олежке. Тот быстро-быстро, не поднимая глаз, закивал. – Прекрасно! Сейчас авиация будет доставлена.

«Представитель ООН» вышел и быстро вернулся с обещанным бомбардировщиком в ладонь величиной и вручил вещицу Олежке, который ждал затаив дыхание. Конфликт был погашен, мальчишки по велению Франца Оттовича пожали друг другу руки. А потом выразили желание пить чай с вкусностями прямо в детской, не отходя от своих сокровищ.

* * *

Почти в самом центре стола возвышался хрустальный айсберг – ваза с розовыми хризантемами. Тонкий лед бокалов, казалось, истает, если их наполнить. Над вечными снегами скатерти от прибора к прибору плавно перемещались тяжелые льдины с разнообразными салатами и закусками. Крабы, рис и майонез, посыпанные вареным яичным желтком; благородно-багряный винегрет, украшенный ажуром петрушки; серебряная сельдь в изумрудной россыпи зеленого лука; бледно-янтарный дырчатый сыр, а поверх – драгоценность, игольчатая укропинка; пергаментно-прозрачные пластины палтуса; колбасная крупнолепестковая роза, распустившаяся на блюде, веселые помидорки в собственном соку, маринованные мелкопупырчатые огурчики и еще, и еще что-то. Сколько всего! А на горячее – картошка с телятиной. А к чаю – пироги и торт с кремовой клумбой, не столь съедобный, сколь красивый.

Обильно, просто и вкусно. Михаил объелся и был приятно удивлен. Он понятия не имел, чем питаются академики: может, нектаром и амброзией, а может, смесью невиданных деликатесов, скорее всего, несъедобных для обычного человека. Удивительно, что и прислуги не было. Дамы все готовили и все подавали сами. Позднее из разговора выяснилось, что прислуга как таковая все же существовала, но в городе, а на дачу семья приезжала отдыхать, в том числе и от прислуги.