Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Дмитрий Вересов

Именно благодаря стойкой и непоколебимой Янине Станиславовне, любезно пообещавшей руководителю темы, что «девочки» отпечатают отчет непременно к марту, Авроре, которая умела довольно бойко печатать на машинке, и случилось заработать неделю отдыха, печатая и перепечатывая страницы, если кому-то из соавторов вдруг переставал нравиться собственный текст. Аврора решила не присовокуплять заработанные отгулы к отпуску, а взять их сейчас и побыть немного с Вадиком, тем более что установилась солнечная и слегка морозная замечательная погода. Она собрала кое-какие вещички и попросила отцовского шофера дядю Владлена отвезти их с Вадиком на дачу в Комарово, в теплый деревянный дом с тремя верандами, мезонином и башенкой, с двумя печками и недавно установленным камином. А электричество, газ и вода там были изначально. Дача-то строилась для академика.

Вадик, полепив два дня снеговиков, покидав снежки в стену гаража, заскучал и сказал, что хочет кататься с горы на санках. Аврора и сама была не прочь вспомнить детскую забаву, и вот они, проехав остановку на электричке, оказались в Зеленогорске и уже часа полтора катаются с горы на финских санях наперегонки с другими такими же любителями.

– Все, Вадик, это последний раз, – сказала запыхавшаяся Аврора. – Мама устала как собака.

– Почему – собака? – удивился Вадик и широко распахнул шоколадные глазки. – Собаки разве устают?

– Так говорят. А вообще, есть ездовые собаки. Их запрягают в сани и едут. Давай-ка садись. Спускаемся, и домой.

Она, наверное, действительно устала, потому что неловко оттолкнулась, и санки, свистнув длинными гибкими полозьями, понеслись куда-то вбок, и они со всего маху протаранили другие сани, летевшие с горы. Аврору бросило на накатанный снег, она кубарем покатилась было под гору, но была остановлена, поймана и усажена. Потом ее побили. То есть ей так показалось, что побили. На самом-то деле ее отряхивали от снега сильные мужские руки.

– Ой-ой-ой, – запищала она, – все уже, достаточно, я сама отряхнусь.

– Ваша шапочка, – протянул он ей нечто вязаное, в снегу и без помпона.

– Моя? – неуверенно переспросила Аврора, недоуменно разглядывая сей казавшийся незнакомым предмет.

– Ваша, – уверенно определил обладатель чрезмерно сильных рук, – а вот и… деталь к ней. Оторвавшаяся.

Он отдал ей помпон, превратившийся в снежок для бросания в стенку гаража, и подал руку, помогая встать.

– Это мы в вас врезались? Извините, пожалуйста, – изобразила положенное смущение Аврора. Смутиться она еще по-настоящему не успела; после смерти мужа, случившейся уже шесть лет назад, ее эмоциональные реакции стали замедленными, отставая от реакций рассудочных. Вот и сейчас она прекрасно знала, что виновата, а также знала, что стыдно ей будет только где-то через четверть часа, не раньше.

Аврора с любопытством, однако нисколько не кокетничая, посмотрела на мужчину, который все еще поддерживал ее за локоть. Светлые волосы, седые виски, лет. Лет, должно быть, около сорока, худощавый. Симпатичный.

– Извините нас, – повторила Аврора и, услышав знакомый сердитый визг, обычно издаваемый Вадиком, если он ободрал коленку или посадил здоровую занозу, обернулась, вспомнив наконец о ребенке.

Драка была в разгаре. Эти двое, в шубках, меховых шапочках и валенках похожие на медвежат, колотили друг друга всерьез, даже, кажется, пытались кусаться.

– Нет, это ты не умеешь! – кричал расхристанный Вадька, похоже, оборвавший в драке все пуговицы на шубке и потерявший шарф. – Сам научись на санках кататься! Буржуй!

– Сам буржуй! – возмущенно басил другой мальчишка. – Сам! Сам сидя на стуле ехал!

– А сам не сидя?! – пытался восстановить справедливость Вадик.

– Я не сидя! Я на коленках стоял, как в цирке! А ты не умеешь, ты маленький! Ты и драться не умеешь, тебя в солдаты не возьмут!

– Не умею?! – возмутился Вадька. – Вот как дам!

И дал-таки изо всех цыплячьих сил. И попал мальчишке по носу, да так удачно, что расквасил. А тот, перед тем как зареветь, тоже дал и попал Вадьке по губе. Все произошло на удивление быстро, родители не успели разнять драчунов, и те ревели, размазывая слезищи и кровь по мордашкам. Их умыли снегом, обтерли носовыми платками, погрузили на санки и повезли в медпункт, который вроде бы существовал на пункте проката. Губа у Вадика распухла и стала похожа на зачаточный хобот, а мальчишка, которому досталось от Вадика, прижимал к переносице отцовский платок с завернутым в него кусочком льда, пыхтел и тянул носом.

Аврора запыхалась и начала отставать. Тогда мужчина, представившийся Михаилом, составил санки паровозиком и сам покатил их, почти бегом. Аврора неслась вприпрыжку и все извинялась на ходу:

– Вы извините нас, Михаил. Понимаете, я Вадика одна воспитываю. У меня, видите ли, муж погиб, утонул, еще до того, как Вадька родился. А я не всегда понимаю мальчишек. Я даже не знаю, можно ему разрешать немножко драться или строго пресекать. Вообще-то они дерутся в детском садике, играют в войну, ну и. У них там все всерьез, и роли распределены: Чапаев, Петька-пулеметчик, Анка-пулеметчица. И тут же – Щорс, Котовский, и тут же маршал Жуков и пионеры-герои – Валя Котик, еще кто-то. И все они против Петлюры, батьки Махно, а также Гитлера. Такое вот смешение времен.

– А кто, интересно, за Гитлера и прочих? – заинтересовался Михаил.

И Вадик, который прислушивался к разговору взрослых, облизывая ставшую неудобной верхнюю губу, подробно ответил:

– Кто же согласится Гитлером? Мы вот и решили, что Петлюра – наша воспитательница Ирина Антоновна, это которая старая и злая, – молодая-то Майя Никаноровна – она ничего – и еще нянечка бабуля Манефа – она барон Врангель, потому что врет, что у нас рога вырастут, если мы в тихий час не будем спать. А как тут спать, если Ханька Либерман «Смело, товарищи, в ногу» поет, а Надька Пушкова своими штанами хвастается – это такие, которые штаны и чулки одновременно, и лифчик носить не надо, поэтому она одевается быстрее всех, за сорок секунд, как пожарный. А Паулинка Тауре про свою Стрелку брешет, что она говорить умеет, а Лилька Ванденью – это Анка-пулеметчица – из пулемета по белым – тррра-та-та-та-та. А Гитлер у нас – морская свинка. Она рыжая. Ее зовут Адольф, и она все время ест и какает.

– Ну и дела, – подивился Михаил. – А Олег, вот этот самый шкет с расквашенным носом, в садик не ходит. Отказывается. Упирается – и ни в какую. А бабушка Матрена наша с ним не справляется.

А потом, понизив голос, добавил:

– Мальчишка без матери растет и распустился. То есть даже не распустился, а. Просто у нашей деревенской бабушки свои понятия о том, как мальчишек воспитывать. А мне некогда, все на службе. Вот в этот раз зимой отпуск взял да на нашу ведомственную базу приехал, Олежку выгулять, на лыжах покататься, на буерах по заливу.

– И куда это мы едем, пап? – с подозрением спросил вдруг Олежка, гнусавя сквозь платок.

– Куда положено, по-твоему, везти раненых бойцов? В медсанбат, разумеется, – ответил Михаил.

– Уколы делать не буду, – надулся Олег. – В поликлинике уколы и здесь еще. Баба Мотря говорит, что уколы всякие, прививки там – это все х. Ну… ерунда, в общем.

– Олег! – одернул мальчика Михаил. – Баба Матрена старая и в медицине ничего не понимает. Кроме того, далеко не все слова, ею употребляемые, можно произносить вслух. Считай, что они безнадежно устарели и в обществе вызовут только смех.

– А баба Мотря говорит, – упорствовал Олежка, – что вместо прививок надо столетник пить с медом на спирту. Я сам слышал, как она тете Мине говорила. По столовой ложке три раза в день перед едой. И все как рукой снимет. И завал, и теснение в грудях, и нарушение… нарушение в месячнике, что ли? И нервы, и что-то там у дяди Жени навсегда восстанет, только я не понял что. Мировое средство. А если добавить толченой солодки, то.

– Олег, я все же вынужден тебя прервать. Детям, да и взрослым, не стоит рассуждать о том, в чем они не смыслят. Несерьезно получается, согласись, – наставлял Михаил Олежку, а потом повернулся к Авроре и грустно, но с подсознательным умыслом, в котором не отдавал себе отчета, сказал: – Плоховато нам без мамы.

Аврора из деликатности не спросила, что же случилось с матерью Олега, тем не менее одиночество интересного мужчины не могло не пробудить дремавшего до поры до времени женского охотничьего инстинкта. И Аврора привычным движением поправила волосы, приподняла воротничок куртки, стянула варежки, чтобы продемонстрировать ухоженные руки с протяженными пальцами, розовые раковинки наманикюренных ноготочков.

* * *

В пункте проката им показали дверь с облупившимся красным крестом. В медицинском кабинете пахло, так же как на лыжно-саночном складе, лыжной мазью и ботинками и царил полумрак. За столом восседала тетка в белом колпаке до бровей и в халате поверх свитера и согревалась чаем. Она отставила чашку и деловито спросила: