Монах - Евгений Щепетнов

Он поднялся, подошёл к Андрею и положил руку ему на шею — пульс в сонной артерии бился неровно, как будто сердце не справлялось со своей задачей, или ему не хватало той жизненно важной жидкости, которую оно должно было протолкнуть к органам этого тела.

— Он живой? — раздался сзади женский голос и Фёдор с ненавистью обернулся, гневно скривив губы и желая сказать что-то гадкое, резкое, злое, и потом опомнился — ну причём она? Так сложилась жизнь… Она всего лишь спасала свою дочь и была готова погибнуть, пойти в пещеру и биться насмерть с чудовищем — можно ли было её винить в том, что случилось? Андрей, как настоящий мужчина, встал на защиту невинного существа, это его, мужское дело, и она совсем ни при чём. Он таков, каков он есть, и другим ему не быть. Может быть за то Фёдор его и уважал. Уважал? Уважает!

Он рассердился на себя за эти мысли — старый дурак! Он жив, а пока жив — есть надежда! Он сильный, очень тренированный, очень крепкий мужик, видавший виды, вполне возможно, что выживет! Ведь чудеса случаются — например то чудо, из-за которого он попал в этом мир — ведь зачем-то это было сделано провидением? Или богом — как хочешь это назови!

Фёдор успокоился и откашлявшись, хриплым голосом сказал:

— Принеси мне вина, слабого, вот в тех глиняных бутылках, только это…разбавь его водой — две части воды, часть вина. В глотке пересохло, еле языком шевелю.

Алёна ушла в фургон, а Фёдор сел у костра и снова расслабился и стал размышлять:

«И правда ведь странно — этот парень из разряда таких, которых убить совсем не просто, у них, как у кошек, девять жизней! Сколько раз он уже мог погибнуть — и ничего, живёт! А не успокаиваю ли я сам себя? Ну и успокаиваю! Что ещё остаётся делать? Иначе хоть вешайся… Если…нет, он выживет! Когда он встанет на ноги, красавцем ему уже не быть — она порвала ему лицо от волос до самого подбородка — будто серпом полоснула, как это ещё глаз уцелел! Шрам будет — как молния, через всю левую сторону — хоть бы уж не перекосило лицо…да вроде основная часть мышц цела, не должно бы. Хорошо хоть, что я не волынил на курсах первой помощи в солдатской учебке, умею с ранами обращаться — сколько раз это спасало жизнь и мне, и моим приятелям — тогда, капралу Вейводе копьё бок распороло — если бы не я, он бы истёк кровью и умер от заражения…»

Его мысли прервала Алёна, принесшая кувшин с разбавленным вином — Фёдор жадно присосался и выпил сразу половину, так, что у него забулькало в животе.

— Оххх, благодарю! Надулся — аж раздуло! Ну что, подруга, как там твоё сокровище?

Алёна просияла и радостно ответила:

— Спит, и всё тут! Я осмотрела её — царапин, ничего нет — синяки небольшие, видимо когда она её тащила, и всё, больше нет повреждений! Я боялась, что она её убьёт — и зачем она её вообще утащила?

— Ну как зачем — мы же любим цыплят…

Улыбка Алёны сразу потухла, её просто затрясло:

— Я как представлю — меня начинает…ох, не могу даже говорить об этом! Одно не пойму ещё — почему она всё время спит? Меня это беспокоит!

— Я слышал, что некоторые кикиморы — не все, и я не знаю от чего это зависит — умеют одурманивать жертву взглядом. Ну, взглядом не взглядом, но жертвы засыпают, и спят какое-то время… Пройдёт это всё, и без последствий. Давай-ка на ночь становиться — ехать сейчас куда-то поздно, в темноте ещё глаз выколем веткой, да и трогать его я боюсь. Сделаем так — вы с дочкой спите в фургоне, а мы с Андреем будем тут, у костра. Принеси сюда одеяла — я его укрою, да и сам тоже накроюсь. Там ещё копчёное мясо — немного, брал в дорогу, да съели почти всё по пути, тащи всё сюда, ужинать будем.

Алёна ушла, а Фёдор ещё раз пощупал Андрея — пульс был, ничего не изменилось — так же неровный, но довольно чёткий, не как у умирающего. Он повернул мужчину на бок и осмотрел грудь — там тоже были два глубоких пореза от когтей — самый первый удар, сокрушивший кольчугу, но спасли стальные пластины нашитые впереди — только два когтя прошедшие рядом с ними, порезали кожу и мышцы, и то не очень глубоко.

Фёдор достал из вещмешка полулитровую банку с какой-то вонючей мазью — открыл, занюхал содержимое, передёрнулся и с отвращением сплюнул, потом опустился на колени рядом с раненым и стал осторожно втирать мазь в зашитые рубцы и царапины, приговаривая:

— Ничего, ничего, чем вонючей, тем действеннее! Подымем тебя, парень, держись! Мы ещё должны всех врагов победить, всё вино выпить…хммм…ну неважно, я за тебя выпью! Держись, Андрюха!

Закончив втирать, он обернулся, увидел, что Алёна смотрит за его действиями, и спросил:

— Принесла? Бросай тут, я сам всё расстелю. Вот что — там в конце фургона раскладной столик деревянный и два стула — тащи их сюда, ну что мы как дикари будем на земле есть! Правда особо и есть-то нечего…завтра съезжу в трактир, накуплю съестного, а пока что будем есть что судьба послала.

— А ты не хочешь его перевести на постоялый двор? Впрочем — чего я говорю, поняла…только…тебя Фёдор звать, да? Я слышала как тебя он звал, а его Андрей? Ага…так вот, я поняла — ты не хочешь показывать его, раненого, местным? Чтобы не знали, что его кикимора ранила? Чтобы не подумали, что он может быть заражённым?

— Верно подумала…умная девочка… — Фёдор пристально посмотрел в глаза Алёне — да, я не хочу, чтобы ваша шайка знала, что он получил раны в драке с кикиморой. И хочу тебя спросить — ты как к этому относишься, и что ты будешь делать завтра? В принципе — ты получила что хотела и можешь идти домой, но я не хочу, чтобы ты на каждом перекрёстке кричала об увиденном — что будет с Андреем я не знаю, но когда он встанет на ноги, не желаю, чтобы каждая собака знала о том, что он стал оборотнем. Ну так что ты думаешь делать?

— А возьмите меня с собой? — нерешительно ответила Алёна — прислуживать буду, работать на вас буду, а?

— Ты чего несёшь-то? — развёл руками Фёдор — ты откуда нас знаешь? Может мы ненормальные, любим насиловать и убивать? Может разбойники с тракта? Может убийцы и нас разыскивает власть? Как так можно с первыми встречными уезжать куда глаза глядят?

— А куда мне деваться? — тихо и горько сказала Алёна — возвращаться в село? Они говорят — помогали мне! Как же! Сколько я полов перемыла, сколько прислуживала в их домах — да они бесплатно кусочка не дали, я голодная ходила, дочери всё отдавала! Как мой муж пропал на охоте, якобы его медведь порвал — так мы и впали в нищету — распродали всё, что было — они скупали у нас за медяки нажитое отцом и мужем. Староста — строит из себя благодетеля…сучонок! Всё норовил по заду меня погладить, за грудь ущипнуть, когда я у них в доме прислуживала — пока жена не видит. А дочка его — видела я, как у вас челюсти отвисли — да, красавица, наградила её судьба красотой…и пометила, нечистой силой. Давно уже поговаривали, что её мамаша была кикиморой, только никто не мог поймать за этим делом — сама куда-то исчезла, вроде как утопла в болоте — сдаётся мне, что прибили её где-нибудь, вот и дочка от неё такая же. А староста любит её. любил, вот и прикрывает, как может. И все молчат…и я молчала, да — когда отец пропал и потом нашли растерзанным — молчала, когда мужа, якобы, медведь задрал, тоже молчала, а когда Настёна пропала — вот тут уже терпение лопнуло! А они все молчат, только рыла свои прячут — знают ведь, твари, что происходит. Не хочу я к ним возвращаться, возьмите меня с собой — мне всё равно там не жить! То из меня проститутку сделать пытаются, то в прислуги, на самую грязную работу норовят засунуть — не хочу туда опять! Что мне там терять? Дом? Что мне этот дом, когда там есть нечего и тоска по углам — барахло? А нет у меня ничего, поизносилась вся, поистрепалась…нищая я. Только и осталось, что моё тело, да дочка моя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});