Спасатель. Серые волки - Андрей Воронин

Издав протяжный мученический вздох, Женька поднялся с дивана, собрал, демонстративно глядя поверх голов присутствующих, со стола грязную посуду и удалился в направлении кухни, громко топая и позвякивая тарелками, блюдцами и всем прочим. Вместе с посудой смекалистый отрок попытался умыкнуть со стола и бутылку, но Андрей оставался начеку и коньяк сберег.

– Хороший парнишка, – проводив его взглядом и выдержав коротенькую паузу, во время которой наверняка боролась с раздражением, заставляя себя переключиться на какую-нибудь нейтральную тему, сказала Марта.

– Юный негодяй, – возразил Липский. – Ты видела, как он на тебя смотрит? В веке эдак в восемнадцатом я бы непременно вызвал его на дуэль.

– По какому праву? – спросила Марта, улыбнувшись краешками губ.

– То-то, что ни по какому, – вздохнул Андрей. – Кроме того, парнишка действительно неплохой и ни в чем не виноват. Если в этой ситуации кого и вызывать на дуэль, так это тебя. Нельзя иметь такую провокационную наружность, Марта Яновна. Вот вы все кричите о равноправии, а где оно? В вашем женском арсенале все приемы запрещенные, все – ниже пояса… Какая после этого может быть равная конкуренция?

– Повело кота за салом, – констатировала Марта, отодвинула чашку с остатками остывшего кофе и поднялась, привычно оправив юбку. – Когда начинаются разговоры о дискриминации мужчин по половому признаку, это означает, что ты уже готов и скоро начнешь петь про лесного оленя.

– Осенью, в дождливый, серый день проскакал по городу олень, – тихонько пропел Липский. Заглянув в свою чашку, он обнаружил на дне немного кофейной гущи, плеснул туда коньяку и выпил залпом. – Ничего я не готов, – объявил он. – Просто мир – это качели. Белый человек – я имею в виду белого мужчину – вволю посидел наверху и теперь стремительно опускается вниз. Белые женщины угнетают белых мужчин, а их вместе угнетают все кому не лень – негры, китайцы, арабы, – все те, кто до этого был в самом низу. Мусульмане мужеска пола пока чувствуют себя на высоте, но им недолго осталось – процесс уже пошел, скоро они тоже взвоют и побегут объединяться с нами, грешными, тем паче что у нас уже на копился богатый опыт борьбы с женским тендерным шовинизмом. Вот тогда качели ненадолго замрут в шатком равновесии, а потом снова одна сторона пойдет вверх, а другая – вниз…

– Ну и бред, – сказала Марта.

– Это не бред, – возразил Липский. – Вернее, не мой бред, так что нечего коситься на бутылку, она здесь ни при чем. Так рассуждает один наш общий знакомый, и свою правоту он готов отстаивать, как встарь – со «смит-вессоном» сорок четвертого калибра в руке. Кстати, он от тебя без ума.

– Настолько, что и взаимности готов добиваться, как встарь – одной рукой схватив за волосы, а другой приставив к виску «смит-вессон» двадцать девятой модели – самый мощный из существующих в мире револьверов? – уточнила Марта.

– Гляди-ка, даже это запомнила, – хмыкнул Липский. – Не знаю, – ответил он на поставленный вопрос. – Со мной этими подробностями не делятся, я выбыл из игры – вернее, меня вывели, потому что в ходе последней встречи я, кажется, произвел не самое благоприятное впечатление…

– Оно и немудрено, – заметила Марта.

– Ну да, ну да… Однако, если что, обращайся. Если он тебя обидит, я постараюсь сделать так, чтобы в следующий раз, когда он захочет эффектно выхватить револьвер, ему понадобилась помощь квалифицированного проктолога.

– Фу, Липский! – с отвращением воскликнула Марта. – Ты и раньше в пьяном виде бывал невыносим, но теперь это что-то особенное!

– Надо говорить: что-то особенного, – поправил Андрей. – Так сильнее, эффектнее, а значит, и правильнее…

– Тьфу, – сказала Марта и, раздраженно цокая каблучками, направилась в прихожую.

– Евгений! – даже не сделав попытки встать из кресла, на весь дом заорал Липский. – Проводи даму!

– Ах, спасибо, я сама проводюся, – удивив его не самим отказом, а формой, в которой он прозвучал, – сказала Марта и вышла.

Фраза показалась Андрею мучительно знакомой; это явно была цитата, но он никак не мог вспомнить откуда. В прихожей забубнили приглушенные голоса, стукнула дверь, мягко чмокнула защелка, и в комнату, вытирая руки цветастым передником, вошел Женька.

По вполне понятным причинам после смерти матери он постоянно выглядел мрачным, но теперь это было вот именно «что-то особенного». Только раз глянув на его темную, как грозовая туча, физиономию, Андрей мгновенно вспомнил, откуда была приведенная Мартой цитата: из «Педагогической поэмы» Макаренко, вот откуда.

Когда-то, когда он был на пару-тройку лет моложе нынешнего Женьки, труды Антона Семеновича были его любимыми книгами наряду с романами Дюма, Фенимора Купера, братьев Стругацких и столпов западной сайнс-фикшн, публиковавшимися в сериях «Библиотека приключений» и «Антология фантастики». В период ухаживания как-то между делом выяснилось, что Марта тоже когда-то читала и, более того, любила книги Макаренко; позднее они пытались перечитывать их вместе и испытали общее, одно на двоих, разочарование. Времена меняются, и вместе с ними меняются приоритеты, вкусы и потребности. Люди остаются прежними, но смотрят на вещи уже под иным углом, да и шкура у них с годами становится толще. И то, что на заре туманной юности вышибало из человека слезу, вызывая непреодолимое желание сейчас же, сию секунду, пожертвовать собой во имя некоего возвышенного идеала, десятилетия спустя не вызывает ничего, кроме грустной, смущенной и чуточку удивленной улыбки: да неужто это был я?

– Слушай, – сказал Женька. Андрей сам настоял на общении на «ты» и безо всяких там отчеств, но сейчас это «слушай» прозвучало как пощечина. – Слушай, или прекращай керосинить по-черному, или ищи себе другую жилплощадь!

– Прекращу, – наливая коньяк в грязную кофейную чашку, пообещал Андрей. – Керосинить прекращают все – рано или поздно, так или иначе. Известны случаи, и их немало в мировой практике, когда от покойника во время похорон воняло перегаром. Но никто не слышал, чтобы усопший и в загробной жизни продолжал предаваться пагубной страсти к спиртному. Даже сценаристы дешевых голливудских фильмов ужасов до этого пока не дотумкали. Кстати, не запатентовать ли идею?

«Да неужто это я?» – подумал он безо всяких «был». Впрочем, ему сейчас было не до педагогики, подаваемого примера и прочих тонкостей. Бросить вот этого вознамерившегося вцепиться ему в лодыжку щенка на произвол судьбы он не мог, а жить с ним так, как подобает, как хотелось бы, не мог тоже.

Хотелось бы: счастливая, смеющаяся Лиза, вечный праздник, постоянно присутствующий там, где живет взаимная любовь, а рядом – всем обеспеченный, всем довольный, успешный, умный, любимый пасынок – да нет, не пасынок, а сын, друг, преемник и опора в старости… ну, и что там еще должно присутствовать в идеале.

Подобало бы: одна на двоих скорбь, надежное плечо, подставленное неоперившемуся, оставшемуся без родителей юнцу; благой пример, всемерная поддержка – словом, общий окоп, основанный на взаимном уважении и общем горе союз двух осиротевших мужчин.

Но первого не случилось, а второго не могло быть – по крайней мере, в текущий момент, до тех пор, пока не кончится эта история. Оба они сейчас находились под постоянным шахом – Андрей Липский побольше, Женька Соколкин поменьше. Свои собственные шансы на выживание в затеянной войне Андрей воспринимал почти как нулевые и именно поэтому не хотел, чтобы Женька привязывался к нему живому и горевал о нем, когда он умрет – почти неизбежно в ближайшие дни.

На деле Андрей был далеко не так пьян, как казалось со стороны. Если копнуть чуточку глубже, на протяжении всех этих дней он и вовсе не был пьяным, хотя с чистой совестью назвать себя трезвым – хотя бы настолько, чтобы сесть за руль без риска лишиться водительского удостоверения, – тоже не мог. Все это время он был, что называется, вполсвиста – в самый раз, чтобы вызывать у окружающих отвращение, но не опасения, а самому худо-бедно контролировать как себя, так и ситуацию.

Это был, пропади он пропадом, стиль пьяной обезьяны – в полный рост и со всеми онерами.

Чего Липский по-настоящему не мог, так это до конца решить, как ему быть с Женькой. Оставаясь рядом, он подвергал парня опасности, но, уйдя в «дальнейшее пространство», рисковал в один прекрасный день узнать из третьих рук, что мальчишка погиб, пытаясь в одиночку отомстить за мать или даже не пытаясь, а просто в порядке профилактики, потому, что кто-то решил, что он может предпринять такую попытку.

И еще очень трудно было удержаться на тонкой грани между воспитанием монстра и соблюдением права юноши быть мужчиной. В силу причин, в очень малой степени зависевших от Андрея Липского, Женька Соколкин в свои шестнадцать лет уже совершил как минимум одно убийство, пырнув живого человека в брюхо ржавым штыком, и соучаствовал еще в одном, когда стрелял в другого человека и, хоть и не убил, но попал-таки, дав Андрею возможность совершить описанное в беседе с Французовым сквернодействие: слитком по башке и за борт.