Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

декабристов, и сразу проникся к нему неприязнью. Сделав вид, что не знает, чей это сын, спросил во всеуслышание:

— Не родня ли сибирскому злодею?

Михаил Фёдорович улыбнулся и погрозил озорнику пальцем.

Липранди Александр Сергеевич говорил, что Пестель ему не нравится, «несмотря на его ум, который он искал выказывать философическими сентенциями».

Темы бесед за генеральскими столами, как правило, в основном вертелись вокруг недавних войн и их героев, что Пушкина чрезвычайно занимало.

В первый год пребывания на юге Пушкина особенно привлекала судьба римского поэта Овидия Назона, сосланного в 8 году н. э. императором Августом в Томы, город, соседствовавший с Бессарабией. «Твой безотрадный плач места сии прославил, и лиры нежный глас ещё не онемел», — заверял поэт нового времени страдальца древности. Своё положение в Кишинёве Пушкин приравнивал к ссылке, и духовно это сближало его с Овидием:

Увы, среди толпы затерянный певец,

Безвестен буду я для новых поколений,

И, жертва тёмная, умрёт мой слабый гений

С печальной жизнию, с минутною молвой!

Но если, обо мне потомок поздний мой

Узнав, придёт искать в стране сей отдалённой

Близ праха славного мой след уединённый —

Брегов забвения оставя хладну сень,

К нему слетит моя признательная тень,

И будет мило мне его воспоминанье (2, 69).

По наблюдениям Липранди, Александр Сергеевич любил сравнивать себя с Овидием и, что интересно, как бы жил, сосуществовал с ним в одном времени:

Овидий, я живу близ тихих берегов,

Которым изгнанных отеческих богов

Ты некогда принёс и пепел свой оставил.

Твой безотрадный плач места сии прославил…

Суровый славянин, я слёз не проливал,

Но понимаю их; изгнанник самовольный,

И светом, и собой, и жизнью недовольный,

С душой задумчивой, я ныне посетил

Страну, где грустный век ты некогда влачил.

Здесь, оживив тобой мечты воображенья,

Я повторил твои, Овидий, песнопенья… (2, 67)

За генеральскими столами Пушкин не особо распространялся на литературные темы, душу отводил в узком кругу, в который входили А. Ф. Вельтман, А. Ф. Раевский, В. П. Горчаков, Н. С. Алексеев и И. П. Липранди. К последнему питал приятельские чувства за «учёность истинную», сочетавшуюся «с отличными достоинствами военного человека». Александр Сергеевич пользовался его библиотекой, много и часто беседовал с ним. Иван Петрович сообщил сюжеты, на которые поэт написал повести «Дука, молдавское предание XVII века» и «Дафна и Дабижа, молдавское предание 1663 года». Липранди послужил Пушкину прототипом Сильвио в повести «Выстрел». «Ему было около 35 лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой».

После 1824 года поэт и воин больше не встречались, но активно переписывались. К сожалению, эта корреспонденция не сохранилась. Но не раз упоминал Пушкин Ивана Петровича в письмах к другим адресатам. Вот некоторые из них.

Пушкин — Вяземскому, 2 января 1822 года: «Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) нелюбим нашим правительством и, в свою очередь, не любит его».

Пушкин — Алексееву, 1 декабря 1826 года: «Липранди обнимаю дружески, жалею, что в разные времена съездили мы на счёт казённый и не столкнулись где-нибудь».

Липранди прожил долгую жизнь и всю её посвятил трудам и воспоминаниям о наполеоновских войнах, хотя участвовал и в Русско-турецкой 1828–1829 годов, и в подавлении Польского восстания (тогда же был произведён в генерал-майоры). Последние войны усилили интерес Липранди к более ранним и, несомненно, более интересным для их участников.

«Не проходило дня без воспоминаний былого, — говорил Иван Петрович о беседах с коллегами. — Мы давали друг другу свои записки…» Дневники, позднейшие наброски и документы стали основой книги «Некоторые замечания, почерпнутые преимущественно из иностранных источников, о действительных причинах гибели наполеоновских полчищ в 1812 году». Причины эти не были тайной за семью печатями, и Липранди без обиняков указывал на них: «Не стихии побеждали и победили врага, но преданность к царю; постоянное мужество и строгая дисциплина занимали первое место в ряду причин, сокрушивших врага России в ту великую эпоху».

Книга вышла в разгар Крымской войны (1853–1856), и в предисловии к ней автор напоминал противникам России о их сравнительно недавнем историческом опыте: «Ныне Западная Европа в безумии, усиливаемом коварством её двигателей, забыв всё, чем она неоднократно обязана была великодушию наших монархов, снова устремилась на могущество России. Напав на все оконечности нашего Отечества с баснословными армадами, она встретила то же мужество и начинает уже относить свои неудачи к подводным камням, мелям и опять к морозу, снегам и грязи».

Затем последовали другие труды по этой теме: «Краткое обозрение Отечественной войны», «Бородинское сражение», «Пятидесятилетие Бородинской битвы, или Кому и в какой степени принадлежит честь этого дня», «Опыт каталога всем отдельным сочинениям по 1872 год об Отечественной войне 1812 года».

Липранди вёл поимённый список оставшихся в живых участников событий 1812–1814 годов, собирал сведения об их неопубликованных дневниках и мемуарах, призывал записывать их рассказы. Сам написал «Воспоминания о войне 1812 года» и «Воспоминания о кампаниях 1813, 1814 и 1815 годов».

Конечно, материалы для всех этих работ накапливались не один день (начиная с дневников); и Липранди (в полном смысле этого слова) был для Пушкина неоценимым кладезем знаний по истории Отечественной войны и заграничных походов русской армии.

…В России в 1722 году было установлено деление государственных служащих на четырнадцать классов (Табель о рангах). Пушкина выпустили из лицея титулярным советником (10-й класс), а в Кишинёве он общался и вольготно себя чувствовал с лицами 4-го и 3-го классов. Звание титулярного советника соответствовало в гвардейской пехоте чину подпрапорщика. То есть, как говаривал грибоедовский полковник Скалозуб, дистанция (от подпрапорщика до генерала) огромного размера. Что же открывало Александру Сергеевичу двери в дома генерал-майора М. Ф. Орлова и генерал-лейтенанта И. Н. Инзова? Талант! Любовь к литературе и понимание того, что в полуссыльном поэте они видели надежду и славу русской словесности, а не заурядного чиновника Коллегии иностранных дел.

* * *

В «проклятом» городе