Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

class="v">И клик ужасный: «Бога нет!» —

Уже, как ада рёв, смутил весь Божий свет…

И где Титанов легионы?

Где богоборные, кровавые знамёны?

Во храме Вышняго Царя,

Как бы дрожащие перед Его святыней,

Поникнули у прага алтаря,

С уничиженною безбожия гордыней!

Знакомство Пушкина с Николаем Ивановичем состоялось вскоре после выхода его из лицея: они встречались у Олениных, П. А Плетнёва, А. И. Тургенева, на заседаниях общества «Зелёная лампа», в петербургских литературных и театральных кругах. Гнедич познакомил Александра Сергеевича с П. А. Катениным, который стал для него высоко авторитетным знатоком театра.

На рубеже 1819–1820 годов на заседании «Зелёной лампы» Пушкин слушал чтение Николаем Ивановичем фрагментов из «Илиады», над переводом которой Гнедич работал с 1805 года.

Когда над Пушкиным нависла угроза ссылки, Николай Иванович с заплаканными глазами отправился к А. Н. Оленину, президенту Академии художеств, с просьбой заступиться за молодого поэта перед властями предержащими. Гнедич был издателем первых поэм Александра Сергеевича «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник». По их поводу он вёл переписку с Пушкиным, когда тот пребывал на юге. «Ссылка» для поэта стала (в первый год) весьма приятным препровождением времени, о чём он извещает своего издателя 4 декабря 1820 года: «Вот уже восемь месяцев, как я веду странническую жизнь, почтенный Николай Иванович. Был я на Кавказе, в Крыму, в Молдавии и теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время моё протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и весёлая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».

Как бы между прочим Пушкин писал о том, что поэму «Руслан и Людмила» он ещё не получил, и благодарил своего издателя за его «милое попечение»; сообщал о чтении трагедии Расина «Андромаха» (переведённой Гнедичем), стихи которой оживили в нём воспоминания об адресате. Заканчивается письмо сообщением о написании новой поэмы: «Покамест у меня ещё поэма готова или почти готова. Прощайте, нюхайте гишпанского табаку и чихайте громче, ещё громче» (10, 20–21).

Гишпанский табак — намёк на революцию, вспыхнувшую в Испании. Призыв чихать от оного, то есть как-то реагировать на событие, весьма неприятное для монархического Священного синода, был не обязателен для поднадзорного поэта, но он пренебрёг этим.

29 апреля 1822 года Александр Сергеевич отослал Гнедичу поэму «Кавказский пленник». Сопроводительному письму к рукописи дал эпиграф: «Малая книжка моя, без меня ты отправишься в столицу, куда, увы, твоему господину закрыта дорога. Иди, хоть и неказистая с виду, как то подобает изгнанникам» (10, 763).

Под неказистостью поэмы Пушкин имел в виду не внешний вид рукописи, а недостатки поэмы, которые были для него так явны, что он долго не мог решиться напечатать её. На возможный вопрос будущего издателя, почему он не устранил эти недостатки, отвечал так: «Во-первых, от лени, во-вторых, разумные размышления пришли мне на ум тогда, как обе части моего „Пленника“ были уже кончены, а сызнова начать не имел я духа. Отеческая нежность не ослепляет меня насчёт „Кавказского пленника“, но, признаюсь, люблю его, сам не знаю за что; в нём есть стихи моего сердца».

А потому Александр Сергеевич очень хотел видеть поэму опубликованной, возлагая свои надежды на авторитет Гнедича: «Поэту возвышенному, просвещённому ценителю поэтов, вам предаю моего „Кавказского пленника“ — примите его под своё покровительство. Несколько строк пера вашего вместо предисловия, и успех моей повести будет уже надёжнее: бросьте в ручей одну веточку из ваших лавров, муравей не утонет» (10, 649–650).

Николай Иванович с удовольствием взялся за второе издание поэмы Пушкина, но сделал по ней ряд замечаний. В ответ Александр Сергеевич писал: «От сердца благодарю вас за ваше дружеское попечение, вы избавили меня от больших хлопот, совершенно обеспечив судьбу „Кавказского пленника“. Ваши замечания насчёт его недостатков совершенно справедливы и слишком снисходительны; но дело сделано.

Пожалейте обо мне: живу меж гетов и сарматов; никто не понимает меня. Со мною нет просвещённого Аристарха, пишу как-нибудь, не слыша ни оживительных советов, ни похвал, ни порицаний. Здесь у нас молдованно и тошно» (10, 37–38).

На следующий год (в письме от 13 июня) Пушкин уже дискутировал с Николаем Ивановичем по поводу переиздания своих поэм и удивлялся: «Я что-то в милости у русской публики, говоря ей правду неучтивую, но, быть может, полезную. Я очень знаю меру понятия, вкуса и просвещения этой публики».

Низкий уровень культуры основной массы русского дворянства вызывал у поэта опасение быть непонятым, и своей тревогой он делился с Гнедичем: «Вы, коего гений и труды слишком высоки, что вы делаете, что делает Гомер?» (10, 60).

С Гомером и его поэмой «Илиада» Гнедич как бы сроднился; работа над переводом замечательного памятника мировой литературы стала смыслом его жизни. Батюшков писал ему: «Перечитываю Гомера и завидую тебе, завидую тому, что у тебя есть вечная тема».

Первые пять песен «Илиады» Гнедич перевёл в 1810 году. Печатались они отдельным изданием и с большим интересом были встречены читателями, в чём Николаю Ивановичу помог убедиться случай.

— В один из моих приездов в Ахтырку, — рассказывал он Батюшкову, — остановился на квартире, заночевал. В пятом часу утра за стеною комнаты слышу я тоны декламации. Вообрази мое удивление и радость: в Ахтырке найти человека декламирующего, — стало быть, имеющего о чём-нибудь понятие! Вслушиваюсь в слова: «Как боги, ветр послав, пловцов возвеселяют» — стихи моей «Илиады»! Я был в… ты сам вообразишь, в чём я был.

Эпос для Гнедича стал генеральным сражением, растянувшимся на двадцать лет («Илиада» была опубликована в 1929 году); и Николай Иванович с удовлетворением говорил:

— Перо писателя может быть в его руках оружием более могущественным, более действительным, нежели меч в руке воина.

Пушкин с нетерпением ждал выхода «Илиады» и предсказывал читательский успех эпосу и славу тому, кто одарит им широкую публику. «Это будет первый классический европейский подвиг в нашем Отечестве», — говорил он.

Публикация эпоса стала событием в литературной жизни России. Александр Сергеевич посвятил ему прочувственную заметку: «Наконец вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожидаемый перевод Илиады! Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частию устремились на блестящие безделки, когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности, когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное занятие, с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо