Так было - Анастас Микоян

Но по всему было видно, что не успокоился неугомонный Георгий. Он все время пытался придумать какой-нибудь другой выход из создавшегося положения и во что бы то ни стало вызволить меня из тюрьмы немедленно.

Через несколько минут он подошел ко мне и тихо сказал: "Поповянц внешне очень похож на тебя. Сейчас его только что проверяли. Я уговорю его остаться вместо тебя, а ты выйдешь на волю сегодня же".

Это было для меня настолько неожиданно и казалось таким маловероятным, что я не нашелся что сказать.

А Стуруа, даже не дожидаясь моего ответа, подошел к Поповянцу и начал его уговаривать, чтобы он "стал" Степанянцем и остался ночевать в тюрьме.

Поначалу Поповянц не захотел этого делать, даже возмутился, но Стуруа очень убедительно внушал ему: "Микояну грозит смертная казнь, а тебе, если ты и останешься под именем Степанянца переночевать в тюрьме, ничего не грозит. Ну, может быть, посидишь лишнюю неделю-две в тюрьме, и все. К тому же тебе, как меньшевику, нетрудно будет освободиться".

Уже не возражая по существу, Поповянц сказал: "Как же я могу заявить, что я Степанянц, когда я только что говорил, что я Поповянц?" - "Хорошо, - ответил Стуруа, - тогда за тебя ответит другой".

Стуруа потребовал, чтобы я разыграл эту сцену. Поэтому, когда среди выходящих на волю назвали фамилию Поповянца, я вышел и встал вместе с освобождающимися. Когда же назвали "мою" фамилию - "Степанянц", Поповянц не шелохнулся, за него откликнулся другой товарищ, а он остался среди тех пяти человек, которым разрешили переночевать в тюрьме.

Перед тем как открыть перед нами тюремные ворота, нас вновь сосчитали уже просто "по штукам" - все было в порядке. Открыли ворота, и мы вышли на волю. Я облегченно вздохнул: наконец-то!

Все быстро разошлись в разные стороны, чтобы вновь не попасть в лапы полиции. Мы со Стуруа пошли вдвоем, выбирая глухие переулки, и добрались до конспиративной квартиры Каспаровых.

Как потом мы узнали, наши пятеро товарищей, оставшихся ночевать в тюрьме, вернулись в камеру, подождали около часа, как мы и договорились раньше между собой, и поняв, что мы уже находимся в безопасности, вызвали надзирателя и заявили, что среди них нет Микояна.

Разобраться во всей этой путанице не было никакой возможности. Тогда взбешенный надзиратель ушел, заявив, что никто из пятерых освобожден не будет. В конце концов их освободили, а помощник начальника тюрьмы был арестован.

В архивах сохранился протокол, составленный 15 мая 1919 г. начальником Бакинской центральной тюрьмы No1. В протоколе описываются события, связанные с моим побегом из тюрьмы.

Глава 6. Продолжаем борьбу

Шел 1919 год. Положение молодой Советской республики было тяжелым. Именно в эти дни, 29 июля, Ленин с большой тревогой говорил: "Мурманск на севере, чехословацкий фронт на востоке, Туркестан, Баку и Астрахань на юго-востоке мы видим, что почти все звенья кольца, скованного англо-французским империализмом, соединены между собой".

С каждым днем мы все острее чувствовали необходимость установления живой, непосредственной связи с Москвой, с Центральным Комитетом партии, с Лениным. Но нас с Москвой разделял фронт контрреволюции.

Письмо в ЦК партии и Председателю Совнаркома Ленину с информацией о положении в Закавказье и о наших задачах, которое я написал, было отпечатано на полотне. В нем говорилось, что из-за годичной оторванности Закавказья от Центра, мы лишены директив и помощи в нашей борьбе. "А Вы или вовсе не знакомы с настоящим положением вещей в Закавказье, - писал я, - или же неправильной информацией безответственных лиц введены в заблуждение и поэтому не гарантированы от серьезных ошибок во внешней политике по отношению нашего края. Пользуясь маленькой возможностью, информирую Вас..." Письмо-доклад Ленину было довольно пространным.

Было решено направить вместе с приехавшим из Астрахани юношей Тиграном Аксендаряном технического секретаря бюро крайкома партии 20-летнюю коммунистку Шуру Берцинскую. Она пользовалась у всех нас полным доверием. Была она небольшого роста, хрупкая, миловидная, по виду моложе даже своих двадцати лет: просто девчонка, гимназистка.

Вот они-то, Тигран и Шура, и должны были вручить письмо Центральному Комитету партии, лично товарищу Ленину. (Надо сказать, что для страховки мы "продублировали" Тиграна и Шуру, направив в Москву с аналогичным письмом третьего курьера - опытного коммуниста Хорена Боряна.)

Тиграну и Шуре было поручено передать письмо лично Ленину. Они успешно выполнили это поручение и уже в июле 1919 г. вернулись в Баку.

Весной 1917 г. от Степана Шаумяна и Алеши Джапаридзе я впервые услышал о Серго Орджоникидзе. Они работали с Серго в партийных организациях Закавказья еще до революции. Товарищи говорили о нем как о принципиальном и мужественном революционере, неутомимом организаторе масс. Уже тогда из их рассказов в моем представлении сложился яркий образ Серго, овеянный революционной романтикой.

Из пятнадцати лет подпольной деятельности восемь лет провел Орджоникидзе в тюрьмах, на каторге и в ссылке. Тюрьмы Тифлиса, Сухума и Баку, Шлиссельбургская крепость, сибирская и якутская ссылки не сломили железную натуру Серго, а явились университетами борьбы, еще более закалили его идейную убежденность. Ни разу он не отступил и не согнулся.

Хочу рассказать о Серго Орджоникидзе как о человеке, вместе с которым я работал многие годы и оставался дружен до самой его смерти.

Серго был человек очень целеустремленный. Его душевный склад, взгляды политические и философские, его поступки и образ жизни - все было едино, слитно, крепко сцементировано.

Он хорошо разбирался в сложнейших политических и экономических вопросах. Был большим знатоком партийной политики и тактики, методов борьбы партии и рабочего класса. Невольно возникал вопрос: откуда это было у него? Ведь по образованию он был всего лишь фельдшер.

Мне кажется, что здесь и проявляется одна из наиболее ярких черт этого выдающегося человека. Будучи с детства весьма одаренным, Серго учился всегда в ходе революционных событий, в жесточайшей борьбе существовавших тогда политических партий, в процессе преодоления внутрипартийных разногласий, в подпольных кружках, в упорной самообразовательной работе, при встречах с самыми разными людьми - личных, на собраниях, заседаниях, конференциях, съездах. Он жадно глотал знания, прочно впитывал их в себя. Тюрьмы и ссылки тоже стали для него великолепным университетом жизни и знаний: я поражался списку книг, которые Серго прочитал, находясь в Шлиссельбургской крепости.

Серго был человеком активного действия, интересовался всем. Очевидно, именно поэтому Серго так ярко проявил себя в самые тяжелые годы борьбы нашей партии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});