Цветы зла. Безумная ботаника. 1894-1911 - Реми де Гурмон

— с таким умным молодым человеком надо вести себя осторожнее. Потому я предпочитаю добровольное признание невольному, что к последнему всегда примешивается много посторонней околесицы, так что трудно различить правду от фантазии болезненно-напряженного ума. Мой метод еще требует усовершенствования, и, кроме того, он сопровождается чересчур болезненными процессами. Наконец, есть много шансов, что субъект после опыта сходит с ума. А я думаю, что вы меньше всего хотели бы сойти с ума.

Лавардьер простонал.

— Что делать!... Жаль, что вы так упрямы, мосье Анри де Лавардьер. Но так и быть! Я признаю, что благородная сила долга в данном случае превозмогает мою силу, посредством которой я мог бы прочитать в ваших мозгах драгоценные для меня сведения. Я многое знаю и многое могу. Но пока я обязан беречь вас и не рисковать испортить ваши мозги слишком резкими воздействиями... С разрешения Милочки, я вас лучше всего поставлю лицом к лицу с Сусанной. Прошу встать и последовать за мною.

Лавардьер повиновался. Когда он проходил мимо девушки, она отвернулась, чтобы не встретиться с ним глазами.

VIII

За хрустальной дверью по железной винтовой лестнице Карлович с Лавардьером спустились вниз. На них пахнуло легким дыханием сырости. Во мраке открылась тяжелая металлическая дверь, и из бледно-голубого сумрака повеяло ароматами эвкалиптусов, а под ногами мягко захрустел песок. Где-то журчали ручейки — слышалось их пение, и оно казалось продолжением той дремотной музыки.

Доктор шел несколько впереди Лавардьера. Странная и вместе мужественная мысль мелькнула у молодого человека. Но, невольно обернувшись назад, он увидел, что за ним по пятам, молча, как тени, шли тихо турок Абдул и безносый осетин. Аллея, по которой шли все четверо, казалась бесконечной. С обеих сторон на бледно-туманном фоне рассеянного света выступали скрюченные стволы незнакомых деревьев, силуэты громадных листьев, а за ними виднелись другие, лопастные, или острые, как мечи, или широкие и кружевные; они сплетались в стены, образовывали своды, расступались и вились, словно живые. Лавардьер сначала думал, что они в большом открытом саду, но вскоре он догадался, что это — теплица, построенная по системе лабиринта. Там и здесь зеркальные стены, бесконечно расширяющие искусственный горизонт с небольшими холмами и оврагами. На ветках и усиках виноградных деревьев висели капли росы, испуская из себя электрический свет. Вдали, по ту сторону небольшого озера, всходила луна и бросала зловещий красноватый отблеск на заточенную природу. В перспективе убегали ввысь на скалы стройные пальмы. С уродливых деревьев, шипя, свешивались большие змеи и широко раскрывали пасти. Болотистые берега озера поросли какими-то странными цветами, распространявшими острый, одуряющий запах. А ручьи, разветвляясь, все музыкально пели, протекая по звучным камешкам разного тона. Воздух был пропитан гнилью, тонкими и острыми ароматами, и нагрет, как в бане.

Внешние звуки сюда не долетали. Все растения и вся зелень представляли собою неведомые или переродившиеся экземпляры. На одной лужайке толпились группы самых ярких цветов причудливых форм и необыкновенного роста. От их ядовитого дыхания закружилась голова.

Конечно, оранжерея доктора была его гордостью. Это было нечто неслыханное по роскоши и по странности.

Иногда доктор останавливался, и все останавливались. И тогда он говорил:

— Ничего подобного вы не увидите нигде. Обратите внимание на эту акацию. Я все ее листья обратил в иглы страшной величины. Только наверху оставлен пучок зелени для дыхания. На анютиных глазках, которых можно принять сейчас за больших бабочек, севших на землю и распустивших крылья, в самом деле есть глаза. Они смотрят и видят, и следят за вами. И не только на анютиных глазках, так наивно названных людьми, бессознательно почувствовавшими правду, глазами обладают и мои цинии, гвоздики, ирисы. С каким удивлением они смотрят на вас! Неужели вы не читали читали о моих исследованиях о глазах растений, нашумевших на весь мир и даже попавших во все популярные журналы? Меня вообще страшно занимает душа растений. Раз они обладают органами чувств, них есть душа. И вы сейчас воочию убедитесь, что есть растения-звери.

Он беседовал с Лавардьеном, точно с молодым ученым, которому показывал свои научные сокровища. Потом он продолжал путь все торопливее, и, наконец, они подошли к тому месту, где оранжерея суживалась и где было темно. Едва можно было различить в густом сумраке железную решетку какой-то огромной, круглой клетки или беседки.

Доктор Карлович подвел Лавардьера к самой решетке — и только тогда молодой человек встрепенулся, выйдя из охватившего его оцепенения. За решеткой волновалась неопределенная тень и слышался шорох. Оттуда распространялся запах гнилых бананов и увядающих лилий, вместе с тошнотворной струей разложения, которое издают попорченные зубы человека.

Доктор указал рукой на решетку и на тень за нею, и иронически сказал с поклоном:

— Сусанна к вашим услугам.

IX

Доктор повернул кнопку, и с потолка круглой беседки заструился электрический свет. В этом ослепительно-белом свете выступило гигантское и вместе приземистое дерево, ветви которого медленно шевелились, как удавы или щупальца осьминога. Ствол, который виднелся за этими ужасно волнующимися членами непонятного существа, был гладок и походил на зеленый мрамор. У основания он был толщиною в человеческое тело, а потом он становился все шире и шире, разделившись на высоте приблизительно двух сажень на целую сотню длинных, мохнатых, живых веток, толщиною в руку и кончавшихся какою-то гибкою воронкою, как окончание хобота слона — только шире. Воронка способна была схватить и втянуть в себя любой предмет. Какая-то гигантская трепещущая ноздря. Самые короткие ветви были не меньше восьми метров, или четырех саженей.

Чудовище было страшно, как кошмар, и напоминало собою нелепые создания первобытного мира, для скелетов которых строят в музеях особые помещения.

В голове Лавардьера промелькнули смутные образы ихтиозавров и мозазавров, и страх, которого он еще никогда не испытывал, пробежал по его спине. Многосаженные щупальца стали, как будто сознательно, протягиваться к нему из-за решетки; прутья были толщиною в сигаретку и все-таки гнулись под напором прожорливой энергии растения-зверя.

— А! Сусанна добралась уже до решетки! — весело сказал доктор. — Она чересчур быстро начинает расти. Придется решетку отставить дальше.

Абдул и осетин промолчали. Они затаили дыхание. Им самим стало страшно. Они считали доктора чуть не дьяволом, и слепое повиновение их объяснялось ужасом, который он внушал им своими действиями и познаниями.

По всему телу пленника прошла колючая дрожь. Зубы его застучали. На минуту он потерял мужество. Доктор заметил это, насмешливо посмотрел на него