Братья Ждер - Михаил Садовяну

В этих последних словах Ионуцу послышался плач конюшихи Илисафты. Но он знал, что не может освободиться от своего любовного недуга и от своего греховного безумия. Страсть владела им, как неодолимая сила стихии.

На второй день среди Липинцских лесов началась кровавая охота на Мамаковы полчища.

Длинные вереницы возов и толпы полонян замедляли продвижение татарских отрядов. Сзади нападали, точно злые псы, крестьянские ватаги, скрывавшиеся на лесных опушках. Затем оказалось, что дороги, по которым татары вторглись в молдавские пределы, перерезаны. В засадах стояли уже не испуганно вопившие взлохмаченные смерды верхом на худых клячонках, а крепкая рать. Мурзы понимали, что им надо вывести обозы к бродам, а не ввязываться в сражения. Поэтому, натолкнувшись на конные рати Нижней Молдовы, они поворачивали на север, надеясь найти там свободный проход. Вскоре им пришлось прорываться уж с боем. В стычках татарва стала терять обозы и рабов. И вдруг в достопамятный день двадцатого августа на пути татарских отрядов оказались конные наемные полки Штефана-водэ. Все действия войск, теснивших и окружавших грабителей, были направлены к тому, чтобы, подгоняя их из долины в долину, подвести к одному-единственному выходу.

Здесь и ждала их погибель. Отброшенные с холмов к дубравам, отряды ногайцев рвались к узкому, казавшемуся свободным проходу между двумя косогорами, выводившему к днестровским лугам. Но как только они достигали самого узкого места, на них обрушивался огонь пушек Петру Хармана. Часа не прошло, и проход был запружен толами убитых. Ногайцы в страхе разбежались кто куда; тогда господаревы ратники начали рубить их саблями и рубили, пока не устали руки.

В третьем часу дня конюший Симион, бившийся рядом со своими служителями и младшим братом, заметил в глубине балки странную толчею: какой-то отряд ногайцев старался незаметно проскользнуть вперед. Опытный пасечник знает, что отроившиеся пчелы так толкутся вокруг матки, пряча ее. Конюший догадался, что там был какой-то крупный сановник хана Мамака.

Направив туда своих служителей, Симион велел младшему Ждеру держать наготове аркан. Сам он тоже перебросил на левую руку веревочный круг. Как только его отряд показался в низине, татары рванулись вперед, оставляя на пути для обороны часть бойцов. Служители Штефана-водэ завязали с ними бой, пустив в ход сабли и копья. Конюший быстро нагнал остальных татарских всадников и сразу заметил того, кто был среди них за старшего. То был юноша в голубом халате. У него не было кожаного нагрудника, как у рядовых ногайцев. На голове его блестел серебряный шлем с белым страусовым пером, изогнутым к затылку. В правой руке он держал обнаженную саблю. Вокруг него были не рядовые слуги, а седовласые мурзы. Слуги держались в отдалении по сторонам и на всем скаку пускали стрелы в преследователей.

Натягивая лук, Ионуц Черный выказал все свое охотничье мастерство. Кони сбросили в овраг татар, настигнутых его стрелами. Остальные ускакали. Тогда, приблизившись с двух сторон, братья заарканили и осадили скакуна юноши в серебряном шлеме. Конь повалился. Татарский отряд во главе с Эмином Сиди Мамаком, сыном хана, был полонен и повернут обратно, к вершине холма, откуда князь Штефан следил за ходом боя.

Господарь похвалил своего конюшего, а младшего Ждера одарил беглой улыбкой. Ни слова похвалы он ему не сказал и даже, казалось, не узнал его. Вот почему этот день великой победы и мщения, когда были освобождены рабы и захвачены десять сотен возов с добычей, принес Ионуцу Ждеру одни лишь страдания, один горькие минуты.

ГЛАВА XIV

Последние вести о злодеяниях ордынцев

Князь Штефан сурово расправился с татарами в Липинцах. Весть о правом его суде была целительным бальзамом для истерзанной Польши. Пан Роман Границкий, старый ученый писарь вроцлавского каштеляна в письме к брату своему, люблинскому капеллану, поведал, что ни один из захваченных степняков не избежал молдавской сабли. Здесь же описал он гнев Мамак-хана, когда до него дошло в могилевскую станку за Днестром известие о пленении возлюбленного сына его — Эмина Сиди Мамака и брата — Сиона Сиди Ахмеда. Повелитель заволжской орды вскочил и трижды топнул ногой о землю, исцарапал себе лицо, вырвал клок волос из бороды. И крикнул он, чтоб тут же предстали пред его черным сиятельством сто воинов. И громогласно объявил он, что отправляет их послами к безумному гяуру, дерзнувшему полонить наследного принца из священного дома Чингисова и Батыева. Пусть сей нечестивый, услышав повеление ста послов, сей же час отпустит с великими дарами Эминек-хана. Не то на всей молдавской земле не уцелеет ни одно село, ни один город, не останется ни пяди земли, не истоптанной копытами татарских коней. Ни одна душа не спасется на всем протяжении страны от моря до гор. Только князю и его советникам будет оставлена жизнь. Но им выжгут глаза раскаленным острием копья и заставят под арапниками обрушивать вручную просо в сараях Мамак-хана. А женшины княжьего двора удостоятся ласк конюхов его светлости Мамак-хана, после чего кинут их в Каспийское море на съедение рыбам.

— Выплюньте ему в лицо эти слова, — кричал с пеной у рта Мамак-хан, — и приведите моего сына с почетом!

— Но князь Штефан, — продолжал в своем письме пан Роман Границкий, — ответил подобающим образом. Грабительский набег ногайцев — это не ратное дело. Никто не причинял татарам ущерба в их степях. Какой мерой человеческий суд воздаст им за пожары, убийства и угон в рабство? Да и какой суд может решать такие дела? Если господь дозволяет, чтобы нечестивцы были наказаны еще на этом свете, то возмездие должно быть под стать преступлениям. Всевышний ниспослал победу своему молдавскому воину, — значит, он вложил в его десницу карающий меч. За свои злодейства ордынцы понесут беспощадную кару, дабы стоны страдальцев утихли и жители Польши и Молдовы упивались бы сладостью мести.

— Вернуть Эмина Сиди Мамака, — продолжал вроцлавский писарь, — было бы просто безнравственно. Покориться гневу владыки-дикаря значило бы позволить ему в скором времени снова грабить и жечь страну. Итак, суд князя Штефана имел и политическое значение — хотя бы на время он отдалял сроки следующего набега. Оттого-то мы благословляем разумный ответ князя. Девяносто девять послов посадили на кол; Эмин Сиди Мамак был разорван конями на части. Сотый посол с отрезанным носом и ушами отправился поведать о случившемся своему повелителю.

Мамак был потрясен, и в ту же ночь повернул свои орды к Днепру. Вот лучшее доказательство, что воевода рассудил верно и поступил правильно, оттого-то удостоился он и нашего благословения. А в это время король Казимир возлежит на мягком ложе, велит подавать ему в постель лакомые яства, запивает их любимым своим рейнским вином. Насытившись, поворачивается на другой бок, вздыхает, радуясь обретенному покою, натягивает на голову одеяло и спит до часу дня.

Между тем как конюший Симион и его младший брат следовали в свите господаря по местам, подвергшимся опустошению, татарин Георге Ботезату спешил на север к ляшскому рубежу — добыть вести о жителях ионэшенской усадьбы. Так распорядился Симион Ждер в надежде, что взгляд Ионуца посветлеет. Юноша следовал повсюду за братом, плохо ел и был вялым, точно хворый жеребенок. Симион коснулся его лба — лоб был горячий, повернул брата лицом к себе и увидел потухший взгляд. Решив, что Ионуц занемог не на шутку, он похлопал его по плечу и уже собрался было пустить ему кровь, по обычаю тимишских рудометов, однако, поразмыслив, решил послать Ботезату в Ионэшень.

В третий день сентября месяца состоялось освящение новой Путненской обители, воздвигнутой князем Штефаном-водэ во славу святой богоматери. Шестьдесят четыре священнослужителя — епископы, иереи и монахи — воздали хвалу всевышнему на этом великолепном празднестве. Весь молдавский двор, войско и собравшаяся толпа народа, стоя на коленях, слушали богослужение. Преосвященный Иосиф, нямецкий настоятель, стал игуменом Путненской обители. Преосвященный Силван поклонился князю и отправился верхом принять под свою руку Нямецкий монастырь. Среди иноков, провожавших Иосифа на освящение Путны, был и иеромонах Никодим. Теперь он последовал за своим новым владыкой. В свите настоятеля ехал и конюший Симион со своим братом.

В пятый день сентября отец Никодим со своими братьями еще только проезжали Сучаву, а седьмого, поднявшись на гору Рышку, опустился по противоположному склону к Нямецкому монастырю.

Они ехали той же дорогой, по которой двигался минувшей весной княжеский поезд. Ионуц Черный печально оглядывал места, некогда столь пышно украшенные цветами, благовест казался ему погребальным звоном.

Собор вышел с зажженными свечами к реке Немцишор навстречу владыке Силвану. Отец Никодим повел своих гостей по опушке еловой рощи у Покрова в свою келью. Брат Герасим заметил их издали и открыл ворота.