Братья Ждер - Михаил Садовяну

Спутник атамана, пав на колени, поднял руки над головой и крикнул:

— Братья православные, смилуйтесь над подневольной душой!

То был дед Илья Одноглаз. Когда Питэрел кольнул его копьем в бок, он хрипло заскулил, озираясь единственным своим глазом.

Гоголя дважды рванулся в ловушке, бешено размахивая кинжалом. Симион Ждер слегка ткнул его вилами. Железные зубья уперлись в кольчугу.

— Ложись, Селезень! — крикнул он без гнева, но решительно. — Не то достану вилами до горла.

Атаман опустился на землю; он тяжко сопел, скрипел зубами, чертыхаясь на своем языке.

— Брось кинжал!

Атаман Григоре презрительно швырнул кинжал. Показалась луна, и при свете ее блеснуло широкое лезвие.

— Уж лучше бы повернуть его против себя и заколоться, — хриплым от гнева голосом сказал Гоголя.

— Ничего, — успокоил его Симион. — У государя Штефана искусный палач, он умеет казнить, не проливая крови.

— Вот оно что! — ухмыльнулся с великой обидой атаман Григорий Гоголя. — Уж не думаешь ли ты, конюший Симион, что я боюсь смерти? Мне позора стыдно. Освободи меня из сетей и надень мне на руки колодку. И знай, что не боюсь я палача господаря Штефана. Умереть суждено мне не на виселице. Нагадали мне ворожеи еще в детстве, что умру я от сабельного удара.

— Нет, у нас в Молдове разбойников вздергивают на сук, и ветер качает их.

— Ладно. Поглядим, — снова ухмыльнулся атаман. — Отшвырните прочь старую одноглазую рухлядь. Скажите деду — пусть перестанет выть. Спаси тебя бог, конюший, за то, что высвободил меня из сети. Видно, на роду мне было написано встретить разбойников почище меня — как говаривал этот подлый старец Илья Алапин. Что же вы не побежали вниз, когда там начался шум?

— Я ждал тебя и готовил достойную встречу.

— Неужто знал, что я приду?

— Знал.

— Может, ты и о том догадался, зачем дед Илья ходит к родинку?

— Догадался.

— Небось проведал, каким товаром промышляли мои товарищи?

— Как только они показались в наших местах, я узнал о них и велел следить за каждым их шагом. Меня заблаговременно известили, кто тебя посылает и зачем посылает. Жду я тебя давненько, и, как видишь, служители уже несут колодку, заранее изготовленную для твоей милости.

Отбросив сеть, Григорий Гоголя покорно протянул руки, и служители Ждера надели на них деревянную колодку. Затем по знаку конюшего они отошли в сторону.

— Ну вот, теперь я уже не опасен, — улыбнулся разбойник. — Наденьте и старику колодку, чтоб и с ним не ведать заботы. Четырех моих товарищей, с факелами, никто уже не изловит, и сюда они больше не воротятся, так что, конюший Симион, волею всевышнего я целиком в твоей власти. И все же осмелюсь еще раз сказать, что конец свой я приму не в петле. Умереть мне суждено на земле. И еще осмелюсь добавить, и прошу тебя не смеяться, конюший Симион, что ты сам отведешь меня к рубежу и отпустишь на все четыре стороны.

Удивленно подняв голову, Симион Ждер пристально всматривался в лицо Селезня. Но разбойник был трезв, говорил ясно и при этом самоуверенно улыбался.

— Не пожимай плечами, конюший. Я не пьян и не обезумел. Но прежде всего я не дурак. Еще там, у себя, я знал, что дело мне предстоит нелегкое, что здесь, в Тимише, находятся верные слуги господаря Штефана — да продлит господь дни жизни его и поможет ему одолеть треклятых измаильтян, — недаром в других народах идет слава о нем и называют его защитником христиан. Еще там, в Запорожье, мы узнали, каков конюший Маноле и конюший Симион. А узнав, по достоинству оцепили вас и решили, что только скудоумный опальный боярин мог вознамериться угнать в Польшу заколдованного молдавского жеребца. Мы же, люди, знающие свое дело, понимаем, что возможно, а что нет. И ответили мы боярину, что не беремся похищать господарского жеребца. Тогда нам позволено было заколоть его. Но и это дело нелегкое. Можно, конечно, попытаться, раз за это дают целый ковш злотых. Но вдруг наткнемся на более хитрых разбойников, как говаривал дед Илья. Тогда не миновать нам петли.

— Горе-горюшко, — скулил одноглазый старец, кланяясь до земли.

— Говори! — приказал конюший, повернувшись к Гоголе.

— Уразумев, что дело опасное, — продолжал Гоголя, — решил я связать его с другим. Тот самый скудоумный молдавский боярин дал мне, конюший Симион, еще одно поручение. Около рубежа находится село Ионэшень ь, куда повадился ездить сынок господаря Штефана. И вот сей опальный боярин велел изловить княжича Алексэндрела и взять его заложником. Тогда он вывезет из Молдовы свое богатство, задержанное князем. Возможно, что у него есть и иные расчеты. Это дельце показалось мне полегче первого, однако я решил не спешить с ним. Нынче ночью мои хлопцы изловят княжича в Ионэшень. Но он мой, а не боярский заложник. Я думал так: если в Тимише выйдет у меня неудача (как оно и случилось), я смогу откупиться. Насколько я знаю, при Алексэндреле-водэ находится твой меньшак, конюший Симион. Так что у меня и второй хороший заложник. После всего сказанного прошу тебя — не медлить более. Надо поскорее освободить парубков. Не стряслось бы с ними беды. Горячие ведь головы!

Конюший Симион слушал, широко раскрыв глаза. Потом с трудом глотнул, словно в горле у него застрял комок.

— Ты сказал, что княжич Алексэндрел схвачен в Ионэшень?

— Не говорил я этого. Сказал только, что мои хлопцы нынче ночью изловят его и твоего меньшого брата. Давай обменяемся. Твоя милость освободит меня, а я их.

— А может, твои слова всего лишь хитрость и обман?

Атаман Григорий Гоголя гневно качнул головой.

— Конюший, если не веришь мне, убей.

— А может, ты правду говоришь…

— Вот именно, что правду. Конюший Симион, освободи мне правую руку, дай перекреститься во имя отца и сына и святого духа и поклясться страшной клятвой.

Симион Ждер колебался.

— Отпусти руку, — смело и решительно потребовал атаман.

Конюший кивнул служителям. Разбойник отвесил смиренный поклон, повернувшись лицом к луне…

— Клянусь, что говорю истинную правду, — горячо шепнул он. — Клянусь душой своей. Как только прикончу девяносто девять басурманов, пойду босыми стопами в Киевскую лавру во искупление грехов своих и буду жить смиренным иноком, ежечасно вымаливая прощение за свои злодейства. Клянусь перед лицом твоей милости страшным божьим судом, когда по скончании веков положены будут на весы деяния мои. Теперь веришь?

— Верю, — ответил конюший Симион Ждер.

— Тогда медлить нельзя.

— А все же придется. Надо собрать служителей да отправить вестника в стольный град.

— Слуг бери. Меня вели опять заковать, дабы жизнь моя в любое мгновенье была в твоих руках. Но не посылай в Сучаву вестников. Если мы не поспеем в Ионэшень вовремя, отчаянные отроки могут погибнуть. Хотя я и крепко наказал своим хлопцам щадить их жизнь, кто знает, что может случиться. Извещать князя не след: нам могут помешать отправиться этой ночью. А если не веришь мне и после моей клятвы и хочешь поступить по-своему, от меня не услышишь больше ни слова. Сяду вот тут и буду молчать… На Страшный суд каждый придет со своим товаром и владыка небесный взвесит его по справедливости.

Симион Ждер раздумывал недолго. Иного выхода не было. Приходилось делать так, как указывал атаман. Отобрав служителей, он послал сказать конюшему Маноле, чтобы тот сейчас же явился на завод, затем велел оседлать быстрых скакунов. Коротко объяснив старому Маноле причину спешного отъезда, он к полуночи спустился к Молдове-реке и перешел ее вброд. Пленные скакали между ним и Лазэром Питэрелом. Луна стояла высоко в небе, на юге небо прояснилось. Но впереди, прямо перед ними, на краю небосклона, чернели тучи и сверкали молнии.

Так они скакали без отдыха до самого рассвета.

Атаман Григорий Селезень говорил правду. Это подтвердилось, как только они достигли того места, где близ дороги был овраг. Конюший Симион тут же велел остановить коней и, обнажив саблю, занес ее над головой Гоголи.

Между оврагами у озера еще дымились снопы. При первых лучах рассвета видно было, как хлопцы из ватаги Гоголи, толпясь и гневно крича, то бросались вперед, то отступали, словно в какой-то странной игре. Одни лежали, смертельно раненные, другие перевязывали раны. Но ярость нападавших явно затихала, число их заметно поубавилось.

— Дед Илья, — крикнул в удивлении атаман Григорий, — гляди — и тут наших побили!

У обочины дороги лежал, свернувшись калачиком, раненный в голову Коман, слуга постельничего Жоры. Со стороны дымившихся снопов навстречу отряду побежали люди, думая, должно быть, что прибыла подмога. Однако, заметив, что на служителях молдавское одеяние, они повернули вспять, вскочили на коней и, припав к гривам, умчались по направлению к Ионэшень.

— Что тут произошло? — тревожно спросил конюший Симион Ждер, хмуря брови. Рука его, сжимавшая саблю, напряглась.