Солнце далеко - Добрица Чосич

— Счастливый я, как царь Лазарь! За мной идет доктор, а за ним — поп, — заявил Джурдже, когда они ушли.

Партизаны шутили и посмеивались.

— Эх, видел, какая девушка? Как серна! Люблю такие глаза, — шепнул Джурдже Йован.

— Ты что, еще не забыл про черта? Выпучил на нее глаза, как тетерев. По этой части, Павле сказал, линия у нас острая, как бритва. Молчи уж лучше, ты из-за одной Моравы заслужил хорошую трепку.

— Входи! — кликнула хозяйка, появляясь в дверях.

Джурдже вышел, сопровождаемый шуточками.

Входя в кухню, где находился бадняк и где, все еще обвязав голову, лежал хозяин, Джурдже ступил правой ногой через порог и произнес:

— С рождеством христовым!

— Воистину с рождеством! — ответили они и обсыпали его кукурузой из сита.

Ему дали дубовую ветку, и он стал раздувать огонь в плите, приговаривая:

— Сколько жара, столько денег, столько жизни и здоровья… Сколько углей, столько овец, всего чтобы вдвое, в поле урожай, в доме счастье…

— Хорошо ворожит, ей-богу, хорошо! — сказала старуха, улыбаясь своими тонкими губами.

Джурдже вытащил десять динаров и положил на бадняк. Ему велели сесть на пол, разуться, потом накрыли его одеялом — чтоб на молоке были сливки, толстые, как это одеяло.

— Ох, бедняга, да ты босой! — воскликнула старуха, увидев голые ноги Джурдже. — Деточка, дай положайнику чулки с узором. Будет нам, верно, и вправду счастье. Раздетые и разутые всегда счастье приносят.

Джурдже вдоволь наговорился с хозяйкой. У хозяина все еще был «жар», и он только время от времени задавал какой-нибудь политический вопрос, особенно интересуясь количеством партизанских отрядов в Сербии. Он спрашивал также, получают ли они помощь из России и какими силами командует в Боснии Тито.

— Мы с Советским Союзом. Он освободит мир. Куда придет Красная Армия — там фашизму конец. Вот увидите, когда весной русские пойдут в наступление. Эго сила! Там социализм, — не теряясь, отвечал Джурдже.

Писарь умолк и больше не стал ни о чем спрашивать. Он только все чаще просил менять повязку на голове. Дочь его все время была в комната с партизанами.

День прошел в чтении и изучении «Стратегии и тактики» из лекций «Об основах ленинизма». Эту тему наметили политработники, обычно студенты, желая показать свою искушенность в вопросах теории.

Когда стемнело, пришел Вук. Он увел с собой несколько партизан, среди них Станко и Николу. Замещать Николу на должности командира взвода он приказал Джурдже. Партизаны получили на ужин жареное мясо и даже пирог и легли спать.

Когда все успокоились, Джурдже заговорил с Симой.

— Послушай, Сима, что за противная тварь человек! Никогда не бывает доволен. Всегда ему чего-нибудь не хватает. Вот, например, я. Когда мы уходили с Ястребца, я так отощал, что у меня круги прыгали перед глазами. Вот, думаю, впиться бы зубами в горячую буханку, хлебнуть бы густой фасоли — с маслом, холодной. В Вучке, словно на заказ, сделали как раз такую. Я ее так ел, что даже в висках заболело… Отправились мы к Мораве, я и думаю: эх, кабы попалась капуста с мясом, я потушил бы ее потихоньку в горшочке в печке. И это исполнилось! А когда мы перешли через Мораву, я подумал: честное слово, неплохо после этого купанья получить холодную свиную голову с горячим хлебом. Уж раз началось угощение, так пусть все идет как следует. Сегодня и это сбылось! Да еще пирогом кормят, как корпусных командиров! Прямо тебе скажу, нравится мне воевать в этих богатых краях. Конечно, жарко немножко, но зато ты, братец, и сыт и горючего хватает — и чтобы догонять и чтобы удирать… Голодный человек всегда думает о плохом, он сам себе противен, и на свет смотреть ему не хочется. Вот я сейчас и думаю: я живой человек, честь и слава нашей линии, но ведь я же мужчина! Представь себе: уютная комнатка, пахнет айвой, яблоками. На окне стоит вино. В печке потрескивает так, что с ума сойти можно. А ты лег в мягкую белую постель и почесываешь коленки, пока жена разденется… Полненькая, теплая, коса ниже пояса… Белеет рубашка… Эх, братец ты мой, чего еще лучше! А утром, как запоют петухи, она сонная заворочается… вся теплая… И ластимся мы друг к другу, как две кошки… Я вчера все смотрел на эту ядреную хозяйку. В годах, но еще в теле! Видел, как вертит юбкой? Какая женщина — порох, ей-богу!

— Брось ты и женщин и порох! Меня другое беспокоит. Не люблю я, Джурдже, когда хозяева нам пироги пекут. Меня столько раз подводили и обманывали, что я никому не верю. Не верю даже моей старухе, которая меня родила. Знаешь, ведь они подлые змеи, сельские эти хозяева, кулачье. Если тебе хозяин подает фасоль без масла и постный качамак, ничего не бойся. Но если хозяин хочет тебя подмазать, знай, что он держит за пазухой нож. А этот нас подмазывает. Я чую это…

— Да брось, что ты, парень! Крестьяне уж такой народ. Крестьянин всего боится, кроме своей жены. Ее он колотит, пока не надоест. Боится он и вурдалаков, и святой Пятницы, и святого Кирилла, и жандарма, и ружья, и городских жителей. Бог знает чего только он не боится. И все из-за скупости. У него только две святыни: дом и его поле! И этот нам дал мясо и пирог, потому что он боится! Побелел весь, как мел, и лежит целый день с полотенцем на голове.

— Наивный ты человек, Джурдже. Какой же, господи, наивный! Крестьяне — это мешок, завязанный в ста местах да еще мертвым узлом. Пока его развяжешь, все ногти и зубы себе обломаешь. А он наложит тебе в шапку. Пока сто килограммов вытащишь, начнешь кровью харкать. Нет, не верю я им ни на грош. Вот, Гвозден. Кто бы мог подумать: был заместителем командира отряда, а в самый трудный момент видишь, что сделал! Хотел отряд распустить!

— Все это верно, но я бы не стал его расстреливать. Я бы снял его с должности и исключил из партии. У него просто характер сумасшедший. Нашло на него тогда… Но он, бедняга, не заслужил, чтобы с него голову сняли.

— Как это не заслужил? Что ты? Если бы у всех нас был такой характер, через месяц никого не осталось бы на Ястребце. Крестьянин, Джурдже, похож вон на то яблоко, что на окне: румяное, маленькое, молчит и улыбается. Возьмешь его, откусишь — кислятина… Крестьянин от тебя зависит: он и мягкий и любезный, хоть к ранам его прикладывай, но уж если видит, что ты слаб, погибаешь, он тебя раздавит, как гусеницу, лишь бы ему не надо было шевельнуться лишний раз. Он мне жизни стоит…

— Э, друг, кого змеи кусали, тот и ящерицы боится. Если бы крестьяне нам не помогали и не были с нами заодно, неужели ты думаешь, дуралей, что нам бы удалось продержаться на Ястребце больше месяца? Видишь, сколько их в отряде? А что ты скажешь о Вуке? И кто сейчас, кроме крестьян, идет в отряд?

— Это другое дело! Это крестьяне другого сорта. Они ведь тоже бывают разные. Только душа у них у всех вероломная, словно кошка. Думай, что хочешь, но я боюсь, как бы за этим пирогом не последовала кутья. Мы вот разболтались, а быть беде! Уж я чую…

Наконец они замолчали и улеглись.

26

Когда в деревне затихли вечерние шумы, а холод и праздник разогнали крестьян по домам, три партизанские группы во главе с местными подпольщиками отправились на разгром четнических штабов. Присутствие отряда в этом районе еще не было обнаружено, и партизаны имели возможность застать врасплох безмятежно, по-рождественски настроенных четнических командиров.

С одной из ударных групп пошел Вук. Деревня, куда они направлялись, была по соседству с его родным селом, и он колебался — не знал, когда зайти домой: до или после операции. Ни Максим, ни двое других подпольщиков ничего не знали о его жене и сыне. Да он особенно и не расспрашивал о них; ему, командиру роты, не совсем было удобно интересоваться судьбой семьи. Но он сгорал от нетерпения поскорее увидеть Бранку и сына. И хотя все три операции были назначены ровно на полночь, а деревня, в которую они шли, была недалеко, Вук все время поторапливал людей и уходил со своим пулеметом настолько далеко вперед, что они часто останавливали его, уговаривая не спешить. Погруженный в свои мысли, Вук не обращал на это никакого внимания.

…Что она сейчас делает? Конечно, не спит… Ей и не уснуть так рано. Она никогда в это время еще не ложилась. Утром любила поспать подольше. А выспаться вдоволь ей так и не удавалось. После войны, когда он вернется домой, он не разрешит ей рано вставать. А хорошо утром поиграть в постели с сыном! Сынишка бывало прибежит голышом к отцу и, как воробышек, вспорхнет ему на грудь. Тут-то и начинается потеха: сын дергает отца за усы! А жена громко смеется над ними… Работать много он ей тоже не разрешит. В деревне организуют колхоз. Он, вероятно, будет председателем. Поработает и за нее. Оденет ее, как куклу! Пусть всегда будет молодой и красивой, словно девушка. И пусть весь район ему завидует. Родит она ему еще малыша — уж очень ненадежно, когда один ребенок, один — все равно, что ни одного. Придется сразу же поставить новый дом, кто знает, поправили ли они старый после пожара… Потом мебель… Он больше не будет жить по-темному. Когда к нему придут товарищи, нужно, чтобы было где их принять.