Солнце далеко - Добрица Чосич

— Да что с тобой? Почему это тебя так волнует и ты столько говоришь?

— Когда-то наш класс был одной семьей. Мы, школьные товарищи, ссорились, некоторых ненавидели, но все же… А вот пришла война, оккупация — и все это порвалось, разбилось. Некоторые стали самыми обыкновенными убийцами и предателями. Когда я думаю о нашем поколении, оно мне напоминает молодой лес, на который налетела буря, вырвала стволы с корнем, обломала ветви, нет, все сломала! Уцелели только самые сильные и крепкие. Да, это революция!

Они помолчали. Павле снова быстро и взволнованно заговорил:

— А помнишь ту ночь, на двадцать второе июня, когда мы до рассвета гуляли у Моравы? — Максим слегка улыбнулся. — И ты тогда так хорошо говорил: «За неделю остановится вся жизнь в Европе. Фабрики опустеют, замрут железные дороги, почта, телефон, радио, прекратятся все связи. Пролетариат начнет всеобщую забастовку. Рабочие не будут воевать против СССР… Водители выходят из танков! Немецкие коммунисты вступают в борьбу! Все будет парализовано. Стоят пароходы в море, рушатся шахты. Рабочие Европы, Англии и Америки за месяц покончат с фашизмом». — Павле прервал себя и иронически улыбнулся.

— Что поделаешь, мы все верили в это, — заметил Максим, пожимая плечами.

Вошел Вук и сказал, что пора двигаться. Собирая вещи, Павле еще поговорил с Максимом о совместных действиях. Он спросил его и о своей собственной семье. Он нарочно откладывал этот разговор до самого конца свиданья. Максим успокоил его. Кроме отца, которого еще в прошлом году угнали в лагерь, все остальные живы и здоровы.

Максим тихо сказал «до свиданья» и шмыгнул в темноту. «Он стал как-то меньше, ссутулился, — подумал Павле. — Движения у него тихие, сдержанные. И как тихо он говорит! Шепчет. Такова сила привычки — он уже полтора года говорит только шепотом. И сам он весь серый, лицо, как из паутины. И не смеется, только поднимает уголки рта… Это он-то, известный шутник!..»

25

В тот же вечер, в самый сочельник, проделав марш километров в пятнадцать, рота остановилась в деревне под Благотином. На опушке дубового леса, росшего на горном хребте, стояли две избы. Из деревни их почти не было видно, и поэтому в них очень удобно было переночевать и отдохнуть перед нападением на штабы четников.

Взвод Николы разместился в большом новом доме деревенского писаря. Хозяин принял их не слишком любезно. Они вошли во двор и через стеклянную дверь передней увидели свет. Было ясно, что в доме еще не спят. Сима и Джурдже, на которых набросились маленькие собачонки, постучали в дверь, осторожно прижимаясь к стене. В доме кто-то откинул занавеску, выглянул и, вероятно заметив на дороге колонну людей, скрылся.

Сима постучал сильней.

— Хозяин, хозяин! Открывай, не бойся!

— Кто это ломится ночью? — спросил хриплый и сердитый женский голос.

Сима решил, что это старуха.

— Бабушка, отворяй, не бойся! Это мы, народная армия. Мы воюем за свободу, за рабочих и крестьян, мы партизаны, — тихим, умоляющим голосом говорил нараспев Сима заученные фразы.

— Не знаю, кто вы такие. В такую пору никого в дом не пускают! Не хочу, чтобы в первый день праздника у меня положайником [50] был чужой человек. Если что надо, приходите на второй день.

— Мать, ты же сербка! Мы — ваша армия. Нас дорога вывела к вашему дому. Мы слышали, что вы хорошие люди. Открывай, мы хотим у вас переночевать. Не пугайся, мы не убиваем, мы защищаем народ от немцев и бандитов…

— Я боюсь открыть. Если ты в самом деле такой, как говоришь, — сам уйдешь. А если хочешь войти силой, тогда ломай двери!

— Слушай, мать, мы не собираемся ломать двери, ты сама нам откроешь. Ну, скорей открывай, мы замерзли!

— Ну-ка, довольно агитировать! Что ты с ними нянчишься целую ночь! — вмешался Джурдже, обозлившись на Симу. — Бабка! Открывай сейчас же! Мы переночуем, хоть ты на голову встань! Отпирай, тебе говорят!

Старуха начала стонать и хныкать.

— Не надо, детки, бога ради! Сын у меня болен заразной болезнью… И я болею… Ступайте еще немного вперед по дороге. Там у хозяина дом гораздо больше и лучше нашего.

— Ну, не хочешь по-хорошему, так мы заставим тебя, мать твою… — обозлился Джурдже и дернул дверь.

— Нет, сыночек, не надо! Я сама открою! — закричала перепуганная старуха и бросилась отворять дверь.

— Это, верно, крупный кулак и дражевец, — шепнул Сима Джурдже. И они с винтовками наготове вошли в дом.

В комнате заскрипела кровать, кто-то опрокинул стул.

— Где хозяин?

— Он очень болен, сынок. Горит весь…

— Веди нас к нему!

Они вошли в жарко натопленную кухню.

На кровати, закутавшись в одеяло, с полотенцем на голове, лежал хозяин и таращил глаза на партизан. У кровати, дрожа, стояла полная черноглазая женщина, одетая в полугородскую, полукрестьянскую одежду. У стола, ломившегося от всякой снеди и фруктов, вертелась красивая молодая девушка, притворяясь будто что-то делает. На полу была разбросана солома.

— Добрый вечер! — поздоровались Джурдже и Сима.

— Добрый вечер… — ответила одна только девушка.

— Сколько вас человек в доме? — строгим голосом спросил Джурдже.

— Этот вот больной, бабушка — она одной ногой в могиле стоит, эта девочка да я… — ответила, смутившись, хозяйка.

— Ну и прекрасно! Сразу видно, что вы люди хорошие. А мы — партизаны. Мы честных людей любим! — Джурдже заметил, как задрожал «больной», и прибавил: — Больной пусть себе болеет, у нас и доктор есть, он его бесплатно осмотрит и лекарство даст. Здесь должны переночевать двадцать человек…

— Ой, господи, куда же я вас дену? Почему бы вам не пройти всего на триста шагов дальше? Там и дом больше и хозяин лучше. Кто знает, чем болен этот человек, — вскричала, прерывая его, хозяйка.

— Нам и здесь хорошо! Я вижу, вы люди честные, мы к таким и заходим. Здесь в деревне мы каждого знаем, обо всех расспросили. Кроватей нам не надо. Солому мы сами принесем, покажи только, где у вас стог… У вас, конечно, есть комната для гостей, вот мы в ней и поместимся. А теперь, прежде всего, привяжи-ка ты собак. Пойдешь вот с этим товарищем. Из дома никому не выходить, пока мы здесь. И никого не приглашать! Смотрите не рискуйте головой. Для хороших мы и мед и молоко, а для плохих — волки! Так и знайте. Потерпите день-два, а потом мы уйдем, куда нам надобно.

— Ох, господи боже мой! Черное у меня в этом году рождество! Дом мой несчастный, неужели же все пойдет прахом! — захныкала хозяйка.

Девушка внимательно, без смущения разглядывала партизан. Бабка, согнувшись у плиты, бормотала какие-то проклятья. Больной часто и тяжело дышал.

— Ну-ка, хозяйка, покажи, где солома? — попросил Сима женщину.

Пока партизаны носили солому и устраивались на ночлег, Джурдже «измерял температуру» хозяевам. Так он называл разговоры, в которых выяснял настроения, царившие в доме, где должен был остановиться взвод. Девушка свободно и охотно отвечала на все его вопросы. Угощая Джурдже ракией, она шепнула ему, что у них в деревне есть ячейка Союза коммунистической молодежи. Он обращался к ней «сестрица», но теперь стал называть «товарищ». Он сказал также, что у них во взводе есть две партизанки, и обещал ее с ними познакомить. Старуха все время злобно косилась на внучку, и больной начал дышать еще глубже и чаще. Стараясь втянуть и его в разговор, Джурдже спросил:

— Как у вас в селе? Четники народ убивают? А, приятель?

— Да ничего мы не знаем, ей-богу. Нас никто не трогает и мы ни во что не вмешиваемся. Ничего мы такого не слышали, — ответила вместо больного старуха.

— Как это — не знаем? Прошлой ночью зарезали одного переселенца, а несколько дней назад Йованку Васину, студентку… Да они каждую ночь кого-нибудь режут, особенно тех, кто школу кончил. Их они больше всего ненавидят, — сказала девушка.

Вернулась хозяйка. Джурдже еще раз предупредил, чтобы никто не выходил из дому, иначе часовой будет стрелять, и ушел в комнату, где разместились партизаны. Кроме часового во дворе, Джурдже предложил Николе оставить в передней разводящего, чтобы следить за хозяевами. Но только они улеглись, как пришел Вук и сказал, чтобы они были осторожней. Это дом члена равногорского комитета и писаря общинного управления. Он добавил также, что дочка у хозяев хорошая и что у нее в кружке читают «Как закалялась сталь».

Этой же ночью, перед рассветом, вместе с другим подпольщиком явился Йован. Он сразу пришел в Николин взвод, откуда его и назначили в связные. Привыкнув к людям из этого взвода, он обычно проводил с ними свободное от заданий время. Йован ввалился в комнату, дерзко отказался отвечать на вопросы разводящего, улегся у дверей и уснул.

Джурдже проснулся первым и сразу заметил Йована, который, скорчившись, спал тяжелым сном. Джурдже подождал, пока начали просыпаться остальные бойцы, и дернул его за ногу.