Снега метельные - Иван Щеголихин

«Всё, конец, кранты!..» От страха отупела боль, он перестал дергаться, ста­раясь собраться с мыслями. «Нож,— спокойно решил Сергей.— Нужен нож!» Вдруг всплыло детство, деревня, охота с отцом и волчья лапа, оставленная в капкане.

Он сунул руку в карман брюк — здесь ли? Нащупал холодную рукоятку и перевел дыхание — вот оно, спасе­ние! Осторожно вытащил нож, боясь уронить его, разжал зубами лезвие и, стиснув челюсти, полоснул по запястью. Первый удар, пока не больно, он нанес изо всех сил. И бо­ли не почувствовал, ее перебивала другая боль. И опять — деревня, лошадь, ей прижигают сбитую холку, а чтобы не было больно, тонким концом кнута лошади стянули губу.

Брызнула струя крови и сразу же застыла на снегу, как глина.

«Быстрее! Отдам концы, к чёрту, от потери крови».

Он сорвал ремень с брюк, накинул его на руку выше локтя, просунул конец через пряжку и туго-натуго затянул. Кровь приостановилась. В голове стало удивительно ясно. Свободная, здоровая, сильная правая рука крепко держала нож, которым предстояло отбивать­ся от смерти.

Кусая губы, Сергей начал резкими тычками кромсать запястье. Мотор работал, трактор дрожал мерной живой дрожью, будто злорадно ждал, чем все это кончится. Ка­залось, во всем мире теперь затаились люди, выжи­дая, чем кончится борьба Сергея с трактором, один на один.

Сквозь смерзшиеся прищуренные веки он видел, как взмахивает черный нож, но удара не видел, в глазах спасительно темнело от кровавых кругов. Он сжимал че­люсти до ломоты, больше всего страшась потерять созна­ние. Действовать без передышки, рубить и кромсать, быстрее! Иначе можно изойти кровью. Он начал орать, по-звериному рычать, поддерживая в себе остатки решимости.

Одна рука терпела удары, другая их наносила. В со­знании Сергея они действовали, как два разных сущест­ва. Они терзали друг друга, стремясь к одному — спасти третьего.

...Третьего спасти, третьего лишнего. На чью-то беду. Но кто третий-то, кто лишний? Он? Грачев? Или, может быть, Ирина, увитая метелью, белая, склонилась над ним, как змея над чашей.

«Умереть здесь, скрючиться, подохнуть?! Не-ет!»

Последним усилием Сергей всадил нож, резанул плот­ные, как проволока, сухожилия, потянулся всем телом назад, полоснул еще раз и с размаху сел в снег.

— Не-ет, я тебе не щенок, не-ет!— почти в беспамятст­ве, рыдающим голосом продолжал выговаривать он. Поднялся на четвереньки, вставил в серьгу ключ и закре­пил проволокой. Он старался не смотреть на серьгу, но все же видел странно маленький темный остаток чужой, уж мертвой чьей-то кисти.

Все еще боясь выронить спасительный нож, Сергей поднялся на гусеницу и влез в кабину. Мотор рокотал без перебоев; сердце Сергея стучало в голове, ослепитель­ные круги плыли из глаз в стороны, распирая виски.

«Только бы не слететь с копыт!» Теперь стало чу­диться, что еще не все, что главная опасность, какая-ни­будь страшная случайность ждет его впереди, надо быть осмотрительней.

Сергей закрыл глаза, отдыхая, и сам не знал, сколь­ко времени просидел в забытьи, мгновение или час. Оч­нулся от нестерпимой боли, окровавленная рука уткну­лась в сиденье. Сергей стянул шарф, обмотал им культю и повел трактор дальше, снова вперед — не было другого выбора, кроме как поскорее добраться к людям. Он ча­сто оглядывался. Сзади, виновато встряхиваясь, легко тащился прицеп с продуктами.

30

В полдень за Женей прибежала санитарка — привез­ли Хлынова. При смерти. Женя не знала, что и поду­мать— то ли драка, то ли авария, то ли Сергей сам с со­бой что-нибудь, не дай Бог,— опрометью побежала в больницу.

В ординаторской сидели Грачев, зачем-то пришедший Николаев, Ирина и Курман, небритый, с осунувшимся ли­цом больного. Женя едва успела поздороваться, как хи­рург спросил строже, чем всегда:

— У нас все готово для операции?,

— Как всегда.

Он знал, у Жени всегда все готово, но спросил, видимо, для других.

Женю здесь ждали, сам Грачев ждал свою верную помощницу, и Женя не могла не отметить этого. Но что с Хлыновым?

Приободренная присутствием Николаева и гордая тайным своим союзом против Ирины, Женя с суровым видом села за общий стол. Сейчас она поняла, Николаев пришел сюда неспроста. Видимо, решил, что быв­шим мужу и жене нелегко будет решить одним судьбу Хлынова. И Курман, друг Сергея, тоже сидит здесь не просто так, что-то случилось. Женя мельком успела поду­мать, – все пятеро за столом крепко связаны невиди­мой нитью друг с другом. Сложный узелок, ничего не скажешь.

Здесь уже о чем-то говорили до прихода Жени. Гра­чев подчеркнуто спокойно, неподвижно держал локти на столе. Николаев сидел нахохлившись, хмурый Курман вертел в руках шапку.

Ирина, болезненно-бледная, с тонко подкрашенными губами (битый час, наверное, маячила перед зеркалом), сидела напротив хирурга и, не отрываясь, смотрела в ок­но, в сторону. Похоже, какая-то мысль не давала ей по­коя, но она ее не могла высказать. Возможно, она не ве­рила, что Леонид Петрович найдет в себе силы помочь Хлынову, помочь, как надо, но не решалась просить Ни­колаева вызвать другого хирурга.

— Какая все-таки сила должна быть у человека, чтобы резать самого себя,— нарушил молчание Нико­лаев.

Вот уж чего не ожидала Женя от Хлынова — резать самого себя. Как это пошло. И возмутительно! Пьяный он был, что ли?!

— В средние века ампутировали конечности без вся­кого наркоза,— словно пытаясь урезонить восторг сек­ретаря райкома, отозвался Грачев, и Жене стало нелов­ко от его бестактности.

Но что все-таки произошло?

— Повторяю, у больного началась гангрена,— про­должал суховато Леонид Петрович.— Надо ампутиро­вать левую руку до средней трети плеча.

— Но он же калекой будет!— воскликнул Курман.— И так уже руки нет.

— Речь идет о жизни, а не о том, калекой он будет или нет, — ответил хирург.— Кроме того, без возмеще­ния потерянной крови пострадавший может умереть на столе. Консервированной крови у нас нет, но персонал на­шей больницы—доноры. Надеюсь, они и сегодня вы­ручат жертву несчастного случая.

Для Жени хоть что-то прояснилось,— оказывается, не­счастный случай.

— Больной в тяжелом состоянии,— неожиданно заговорила Ирина Михайловна, словно только сейчас пришла в себя и ничего еще не слышала. Вызывающе глядя на Николаева, она продолжи­ла:— Жизнь больного в опасности, и нам не избежать кривотолков, если мы его не спасем.

«Какое самообладание!»— подумала Женя.

— Я как постоянный донор готова поделиться кровью с каждым больным.

«Ну зачем это подчеркивать!— возмутилась Женя.— И так всё ясно. Только терзает Леонида Петровича перед операцией»

— Но, к сожалению, у нас с больным несовместимые группы крови.

Ирина поднялась и, широко, некрасиво шагая, вышла из ординаторской.

«Куда она пошла? Зачем? Откуда ей известна груп­па крови Хлынова? Неужели она еще что-то задумала? — встревожилась Женя.— Какая ужасная отговорка — несовме­стимые группы!»

— У одной кровь не подходит, а другой торопится поскорее руку отрезать,— мрачно проговорил Курман.

— Зря вы так,— отозвался Николаев.

— Вот вам и кривотолки,— беспомощно сказала Же­ня.— Леонид Петрович, может быть, другого хирурга вызвать?

— Да, лучше другого,— поддержал Курман.— Вам тоже будет спокойнее.

— Я уже пытался, сообщил в область. Но хирурга не будет. Самолетам не дают погоду. К тому же там пони­мают, операция не сложная, а всех наших сложно­стей...— Хирург помолчал, едва заметно смешавшись, откашлялся и твердо закончил:— Всех наших сложностей им не передашь.

— Леонид Петрович, я сказала о другом хирурге, что­бы успокоить вот этого товарища! Не подумайте...

— Дело в том, Женя, что каждая минута промедле­ния...— начал хирург, но Курман перебил его тоскливым голосом:

— Ну, зачем обязательно руку отнимать?!

— Обязательно. Иначе он умрет через три дня.

— Нет, не умрет. Не может этого быть,— упорство­вал Курман.— Раз и руку в таз — это легко. У меня отец на фронте точно вот в такую картину попал. Ногу под танк засунул и отморозил, вернее, под танк попал... Резать надо, говорят врачи. А отец против. Другого хи­рурга вызвали, он запретил отнимать. Теперь отец жив-здоров, не калека совсем. Видите, как может быть? А то­гда была война, некогда было рассуждать. Сейчас мирное время, целина... Нет! Я, как его друг, как его, можно сказать, брат,— против! Самолеты не ходят, трактор пройдет, лошадь пройдет, я сам поеду! Давайте трак­тор!— он повернулся к Николаеву, глаза его загорелись новой надеждой.

— А сам Хлынов согласен на операцию?— спросил Николаев.

Грачев ответил, Хлынов в тяжелом состоянии, почти без сознания.

Курман лихорадочно привстал, полный решимости.

— Я знаю, в медицине есть закон!— горячо загово­рил он.— Без разрешения родственников операцию не делать.— Он рывком стянул с себя телогрейку, шагнул к вешалке, но, увидев там белые халаты, вернулся, бро­сил телогрейку на табуретку, сверху шапку и сел на нее.— Так я говорю, правильно? Не разрешаю, как род­ственник.