Раннее утро - Владимир Пистоленко

К о б з и н. Ну, знаете, здесь по митинг… Еще раз спрашиваю вас: что предлагает ваш комитет?

Б а л а х н и н. Наш комитет изложил предложения в своем письме. Выход один.

К о б з и н. Покинуть город? Читали такое письмо.

Б а л а х н и н. Не иронизируйте. День промедления — десятки, сотни жизней. Иного выхода я не вижу.

А л и б а е в. Неправда, выход есть: драться! А тебя я бы расстрелял как сволочь, как предателя.

К о б з и н. Товарищ Алибаев…

Б а л а х н и н. В таких условиях невозможно вести переговоры. Невозможно.

К о б з и н. А собственно, больше не о чем говорить. Письмо мы еще не обсуждали.

Б а л а х н и н. Письмо можно обсудить сейчас, не откладывая…

К о б з и н. Обсудим. Сейчас, к сожалению, нет времени.

Б а л а х н и н. Хорошо. Я еще зайду. (Уходит.)

Входит  И р и н а.

И р и н а. Вот. Подписка.

К о б з и н. Можете идти.

И р и н а. Документы?

К о б з и н. Остаются у нас.

Ирина уходит. Все явственнее доносится церковное пение.

А л и б а е в. Ты что, комиссар, будешь обсуждать их предложение?

К о б з и н. Нет.

А л и б а е в. А почему не сказал этой балаболке?

К о б з и н. Потому что не все ему нужно знать.

А л и б а е в (Обручеву). Где там поют?

О б р у ч е в. А вот. По улице идут.

В воротах показывается  т о л п а  ж е н щ и н. Впереди  с т а р у х а  с иконой в руках и  ю р о д и в а я  монахиня. С пением они входят во двор, подходят к крыльцу.

C т а р у х а. Говори, матушка Мелания, говори, наша заступница перед господом.

Ю р о д и в а я. У-у-у-у! У-у-у! Беси! Беси! Беси!

C т а р у х а. Слыхали, комиссары? Безбожники! Про вас говорит мать Мелания — беси! Говори, матушка.

Ю р о д и в а я. Птенчик. Дитенок. В ямку. В ямку. Ам! Ам!

Г о л о с. Детишков наших в ямку. С голоду!

Г о л о с. Сами полезайте в яму!

Ю р о д и в а я. Убили птенчика. И еще убьют. Господу помолимся. (Кланяется во все стороны.) За упокой. За упокой.

Послышался чей-то плач.

Земля горит. Плачет мать. Плачет! Поклонимся господу! (Запела.) «Ягодинка, ягодника, ягодиночка моя!» (Притопывает в такт песне.)

К о б з и н. А ну хватит этого спектакля. Товарищи женщины, говорите, зачем пришли.

Г о л о с а: Степной волк тебе товарищ.

— Хлеба, хлеба дайте!

— Погибаем!

— Детишки примирают!

К о б з и н. Слушайте, женщины, сестры, матери! Нету у нас хлеба! Нету!

Г о л о с. Так постреляйте нас всех.

Во двор входит  С т р ю к о в, затем  А н н а.

C т а р у х а. А куда вы хлеб дели? Пока был атаман — и хлеб был.

К о б з и н. Хлеб атаман вывез.

Г о л о с а. Брешешь! За границу вывезли! Ерманцу продали! И сами продались.

Ю р о д и в а я. Продались! Продались! Продались!

Г о л о с. Бабы! Бей!

Замелькали лопаты, вилы.

Г о л о с а. Бей!!

Вперед метнулась Анна.

А н н а. Кого бить? Бабы! Женщины! Кровь свою!

C т а р у х а. А ты уйди от греха дальше.

А н н а. Бейте! Меня бейте первую…

Г о л о с. Она с ними, с комиссарами!..

А н н а. Я за правду, за правду!

Анну отталкивают. С грозными криками толпа поднимается на крыльцо. Алибаев рывком выкатывает пулемет, припадает к нему.

А л и б а е в. Осторожно! Кусается.

С криком толпа отступает, остается лишь старуха.

C т а р у х а. Стреляй! Стреляй, ирод!

К о б з и н. Люди, стрелять он не будет. (Алибаеву.) Закати обратно.

Во двор входят  Н а д я,  К о н я х и н,  с т а р и к,  ж е н щ и н а  с  с а м о в а р о м. У Нади револьвер.

Г о л о с. Хлеба дайте!

Н а д я. Хлеба? Петр Алексеевич, женщины, нашли мы хлеб, всех голодающих хватит накормить. (Юродивой.) А ты тоже пришла сюда хлеб просить?

C т а р у х а. Божьего человека не тронь!

Н а д я. А знаете, где мы хлеб нашли? В монастыре. У божьих людей купца Стрюкова хлеб спрятанный. Убегаешь, божий человек? Там и спекулянта поймали. Вот он!

К о н я х и н. Зачем так, Надя? Прошу выслушать, люди добрые, товарищ комиссар. Никакой я не спекулянт. Я подневольный человек. Приказчик…

К о б з и н. Корнеева, в чем дело?

Н а д я. Это стрюковский приказчик Коняхин… Мы склады нашли… В монастыре. И на земле и под землей. Весь город накормить хватит. Спрашивала я тебя, Коняхин?

К о н я х и н. Что спрашивала?

Н а д я. Все ли хозяин вывез?

К о н я х и н. Спрашивала. Не мог я сказать, — чужое.

Н а д я. Обманул он, Петр Алексеевич, так же как и Стрюков. Скрыл, а сам тайком торговлю устроил.

К о н я х и н. Опять же — не свое.

Н а д я. Шкуры с людей сдирает. (К старику.) Папаша, где ваши часы?

С т а р и к. Вот они. (Кобзину.) Это мне, понимаешь, от адмирала Макарова подарок за храбрость. Тут написано. Серебряные. Вот, значит, пришлось на пшено…

К о н я х и н. А я у тебя часы просил? Просил? Ты сам набивался.

С т а р и к. Набивался, правда, — голод не тетка.

К о б з и н. Значит, на пшено часы меняли?

С т а р и к. На пшено. И жалко, подарок все же, а в доме ни синь пороху… Что делать? Внучата плачут. Куда денешься?

К о б з и н. Сколько он вам давал пшена?

С т а р и к. Два фунта, господин комиссар. Перед всем народом.

К о н я х и н. Не для себя ведь я. Мы люди подневольные.

К о б з и н. А вы самовар, что ли, ему предлагали?

Ж е н щ и н а. А вам какое дело, что я предлагала? Как с голоду помирать, так никто не видит, а как нашелся добрый человек, так за горло берут.

К о б з и н. Вы не кричите.

Ж е н щ и н а. Нет, я буду кричать! У меня шестеро по лавкам. Мать часует… а самовар что, протянем ноги — не все равно, кому достанется.

К о б з и н. Сколько он вам давал?

Ж е н щ и н а. Пять фунтов пшена. Я только говорю, что маловато. Ну, хоть полпуда бы!.. (Вдруг всхлипнула.) Это же мое приданое…

К о б з и н. Так вы, значит, приказчик Стрюкова?

К о н я х и н. Приказчик. И все делаю, как велел хозяин.

А л и б а е в (Стрюкову). Значит, ты врал, господин Стрюков?

Коняхин поражен, оторопело смотрит на Стрюкова.

С т р ю к о в. Я? (Коняхину.) А ну сказывай, какую ты тут спекуляцию разводишь на моем хлебе?

К о н я х и н. Иван Никитич…

С т р ю к о в. А склады мои ты имел право открывать? Я ему не велел открывать склады!

К о н я х и н. Я людей жалеючи… Иван Никитич!

С т р ю к о в. Жулик ты, мошенник!

К о б з и н. Значит, это вы сами завели коммерцию?

К о н я х и н. От сердца, от доброты душевной…

К о б з и н. Корнеева, отведи его в ревтройку. Пусть судят за спекуляцию сейчас, немедленно. И приговор обнародовать тут же.

C т а р у х а. А ну пропустите. Господи, благослови. (Бьет Коняхина.)

К о н я х и н (падает на колени). Господин комиссар, люди добрые, простите…

А л и б а е в. Встань, а то сапогом двину. Смотреть противно.

C т а р у х а. Бабы, берите его!

К о б з и н. Товарищи женщины, самосуда не надо. Советская власть осудит.

Н а д я. Петр Алексеевич, я бы и этого (показывает на Стрюкова) заодно.

К о б з и н. Веди того, Корнеева! С этим еще разговор будет.

Н а д я. Иди, спекулянт чертов!

Коняхин и Надя уходят, за ними хлынула толпа.

К о б з и н (Стрюкову). Так, значит, вы врали, когда мы спрашивали о запасах продовольствия?

С т р ю к о в (угрюмо). Отнекиваться некуда. Только вы и то поймите — купцу не пристало рассказывать про свои дела. Ну, есть у меня в городе хлеб. Есть. Остался.

А л и б а е в. Ты молодец. Бутова обманул — нарушил приказ. Теперь нас.

К о б з и н. Сколько хлеба осталось?

С т р ю к о в. Да так пудов тысяч с двадцать, не собирался я продавать его.

К о б з и н. До прихода Бутова берегли?

С т р ю к о в. Нет. Торговые дела. Думал, цены, мол, поднимутся. Приказ будет — теперь велю продавать.

К о б з и н. Надо было раньше. Сейчас сами распорядимся.

С т р ю к о в. Как распорядитесь? Забрать хотите?

К о б з и н. Конфискуем.

С т р ю к о в. Значит, за здорово живешь? Дожили. А меня за мой же хлеб потянут на тройку, как Коняхина?

К о б з и н. Нет, сегодня но потянут. Хотя надо было первым. Уговор помните?