Я выжил в Холокосте - Дэниэл Коуэн

МакКлендон опешил, когда увидел, как сосед по хибаре, имени которого он не знал, выполз из темноты, распахнул свою куртку и принялся пихать ему в лицо овощи. Английский у него был ужасный, но Карл вроде бы разобрал, что тот говорит ему заткнуться. Затем этот псих ушел раздавать еду остальным парням.

Что вообще происходит: это абсолютно незнакомый мужик, из другой роты. Ситуация приняла еще более загадочный оборот, когда этот парень вернулся с едой на следующую ночь.

Карл МакКлендон и его приятели обсудили его. Загадочный паренек – Рубин, из 8-й армии, которой как следует досталось под Унсаном, там же, где месяц спустя влетело и его роте. Карл подошел к Рубину и спросил, как он может ему отплатить. Последовал ответ на ужасном английском: «Не говорить никому».

МакКлендон услышал его. Он знал, хотя и не поименно, что есть люди, «стукачи» и «тушки», которые сдают своих же за дополнительную банку кашицы или сигарету. Его соседи говорили, что парни из других домов увиваются возле китайцев, чтобы получить ништяки, либо же раскалываются под пытками. Так что МакКлендон молчал. Он не хотел быть тем парнем, который сдал того, кого он лично называл «Санта-Клаусом».

Карл МакКлендон был не единственным солдатом, пораженным поведением чужестранца, которого все называли просто «Рубин». Как ни пытались, не могли его понять его и Дик Уэйлен с Лео Кормье. Он что, дурак, везунчик, или и то, и другое? Этим вопросом задавались они раз за разом. Зачем он крадет еду и кормит парней, которых он даже не знает?

Даже после того, как Рубин раскрыл свое происхождение и рассказал про упорство, которое привело его в Корею, он все равно оставался загадкой. Частично из-за того, как он говорил. Его ломаный английский перебивался словечками вроде «мицва» и «мазаль», которые никто из них не понимал. Когда его просили разъяснить их значение, он охотно рассказывал, но Лео и Дик все равно их постоянно путали.

Потом, конечно, его религия. Рубин говорил, что раз он еврей, то обязан совершать добрые поступки безвозмездно и втайне. Говорил, что это его долг – помогать нуждающимся, не ожидая ничего взамен. Это и много чего другого написано в книге, которую евреи называют Тора – там больше шести сотен законов, регулирующих жизнь еврея от рождения до смерти. Рубин объяснил, что, конечно, невозможно каждому следовать всем законам, но целью было соблюсти как можно больше. Когда парни спросили его, сколько законов удалось соблюсти ему, он пожал плечами и ответил, что не помнит.

Дик Уэйлен и Лео Кормье верили Рубину на слово, но считали, что им движет не только вера. Оба согласились, что есть в его поведении качество, присущее всем сорвиголовам, спортсменам и может даже самым крутым преступникам, и что качество это больше, чем просто какие-то там верования. Но что это за качество, они понять не могли.

Дик и Лео, может, и не понимали Рубина, но в одном они были уверены: он неспособен сидеть на месте. Даже с травмой ноги он постоянно где-то шастал. Когда он не делился ворованной едой, то громко переругивался с китайцами или подбадривал пленных товарищей. Постоянно напоминал соседям, что дома их ждут семьи, что американские войска освободят их и что не падать духом – это их прямая обязанность. Но в каком-то смысле его слепая вера даже усложняла их пребывание здесь: они никак не могли понять, с чего вдруг он взял, что кто-то вообще выберется из этой дыры живым.

11

Делегация пареньков-южан из соседней хижины подошла к Рубину с обеспокоенными лицами: «Наш друг умирает, – скорбно объявили они. – Можешь помочь, Рубин?»

Они слышали про Тибора от Карла МакКлендона. Тибор поделился с ним своими переживаниями по поводу «тушек», но Карл поклялся, что этим парням можно доверять – они не сдадут. И все же Тибор слегка напрягся. Что именно им от него нужно?

– Как вы думать я помогаю ваш друг? – спросил он в надежде узнать, что они такого про него слышали, чего даже он сам не знал.

– Вы евреи все знаете, – ответил один из них без тени враждебности в голосе.

– Если бы я все знал, я бы тут не оказался, – отрезал Тибор.

– Но ты же можешь придумать что-нибудь, – возразил тот отчаянно.

Тибор не понял. Они что думают, у него за пазухой специальная машинка, на которой он строчит письма Моисею, царю Соломону, Давиду и святому Петру? Верят, что он обладает тайными зельями, известными только ветхозаветным евреям? Да нет у него ничего. Все, что он знал, так это как придумывать всякие истории.

Тибор неохотно пошел в соседнюю хибару, где обнаружил миловидного двадцатилетнего мальчика из Пенсильвании, лежащего на голом полу, полуутонувшего в теперь уже большой для него униформе. Товарищи его объяснили, что обезвоживание от дизентерии и неконтролируемые приступы чесотки вызвали у него проклятый «наплеватит».

Тибор присел возле него.

– Тебя как зовут?

– Джонни, – продребезжал парень, едва шевеля губами.

Цвет лица Джонни напоминал грязную воду. Клещи окопались на груди и шее, оставляя за собой маленькие рубцы. Дыхание его было поверхностным и трудным, изо рта воняло. Но он поднял глаза и посмотрел на Тибора – верный признак, что паренек еще не потерял связь с миром живых. Тибор пообещал приятелям Джонни подумать, что можно сделать, и посоветовал давать ему больше воды, даже если придется заливать ее насильно.

Китайцы держали дюжину коз в деревянно-проволочном станке недалеко от американской зоны. Подразумевалось, что животные здесь исключительно для нужд офицеров: Тибор видел, как охранники заносили бадьи с молоком на холм, в штаб. Ни одну из них даже не зарезали. У каждой козы на шее висел колокольчик: если кто-то подойдет к ним слишком близко, животные засуетятся и колокольчики привлекут внимание охраны. Но он присматривал за козами с малых лет. Он знал их привычки и решил, что сможет тихо и без лишних движений пробраться в станок, не встревожив их.

Пока в лагере все спали, Тибор добрался до станка и прополз под забор. Завидев человека, некоторые козы беспокойно заскребли копытами по земле и уставились на него мраморными глазенками. Тибор замер и дождался, пока те не успокоились и вновь не заснули. Убедившись, что животные потеряли к нему всякий интерес, он быстро подобрал с земли маленькие горошины дерьма и набил ими карманы.

Он вернулся к Джонни на следующее утро. Тому стало хуже. Глаза слезились, верхнюю часть туловища трясло. Когда он делал вдох, откуда-то из глубины грудной клетки слышалось эхо.

– Это Тибор Рубин, – начал он. – Тебе повезло. Приезжал Красный Крест, они завезли новое лекарство.

– Смеешься, – пробормотал больной.

– Ты почти мертвый, Джонни, – вздохнул Тибор. – Какие уж тут шутки.

Он достал из кармана несколько темных горошин, разогретых до комнатной температуры. «Я давать тебе это лекарство, но ты должен обещать мне, что съешь все. Принимать надо три раза в день – утром, в обед и вечером. Иначе не сработает».

Джонни вяло закивал. Тибор жестом показал ему открыть рот, затем запихнул туда три горошины. Джонни проглотил их без единой жалобы. Как Тибор и догадывался, парень полностью потерял чувство вкуса.

Тибор был уверен, что козлиное дерьмо не повредит бедняге. Животные жили на траве – их отходы, разумеется, не помогут Джонни, но и повредить тоже вряд ли смогут.

Тибор приходил навестить Джонни три раза в день в течение недели. Спустя пять дней после того, как тот проглотил козлиное дерьмо, он уже мог сидеть и даже общаться. Две недели спустя он уже ходил. Разум над телом, радостно подумал про себя Тибор. Он предложил то же самое лекарство еще нескольким ребятам, и они, похоже, отреагировали точно так же. Тибор даже подумал, что в овечьем и козлином дерьме и правда есть что-то полезное, и сам проглотил несколько горошин.

Но иногда его попытки проваливались. Он не смог сохранить жизнь Чарльзу Лорду и Фрэнку Смолински. Они оба были из его роты, он сражался с ними бок о бок в первые дни в Корее, до самого Унсана. Он попытался побороть их дизентерию способом, которому его научил старшина барака в Маутхаузене. Он взял обуглившиеся деревяшки из костра, растер их в порошок и попросил их съесть это. Оба отказывались, пока не стало слишком поздно. За отсутствием лучшего лекарства Лорд и Смолински вскоре умерли.

Тибор принял их гибель близко к сердцу. Он настаивал на том, чтобы похоронить обоих лично, хотя его и не заставляли. Потом молчал с неделю. Когда, наконец, сумел побороть ощущение, будто он подвел этих ребят, в нем появилась решимость отомстить их захватчикам.

– Китайцы и северокорейцы сами-то голодают, – сказал он Карлу МакКлендону на своем кривом английском, – так что воровать у них еду навредит им больше, чем убить МакКлендон сомневался, что Рубин хоть как-то сможет насолить китайцам, но сумасшедший венгр продолжал воровать у них еду. То, что ему каждый раз удавалось выходить сухим из воды, казалось МакКлендону истинным чудом. Но чудо это происходило посреди тотального отчаяния.