Святослав. Болгария - Валентин Гнатюк

– Что ж, братья, – подвёл итог краткого совещания Святослав, – после такого послания византийского императора выход один: война! И война не только за землю, но и, как сказал Могун, за Правь светлую! Ступайте и займитесь подготовкой всего необходимого.

Когда все ушли, Святослав остался с главным изведывателем.

– А скажи, брат Ворон, – молвил тихо князь, – ты ведь воин и волхв в своём изведывательском деле, а значит, вы один другому знания передаёте о всяких тайных делах, подобно кудесникам-звездочётам или целителям…

– Так, княже, – кивнул Ворон.

– Тогда расскажи мне, что вашей верви ведомо о смерти отца моего. Почему в Киеве всегда рекли про бунт древлянский, в котором мой отец сгинул, а Цимисхес пишет, что погиб он в войне с германцами? – спросил Святослав, глядя прямо в очи изведывателю.

– Тяжкий вопрос задал ты, княже, ох тяжкий, – молвил Ворон и замолчал, не то собираясь с мыслями, не то подбирая нужные слова. – Никакой войны с германцами тогда не было, но то, что князя Игоря казнили германцы своей древней казнью, про то верно речёт Цимисхес.

– Так, а как же Искоростень, он тогда при чём, коли отца германцы казнили? – не понял князь.

– Войны не было, но был заговор, княже, главными в нём были германские епископы да изведыватели, они-то и казнили твоего отца, а помогали заманить его в ловушку некоторые из знати древлянской и пришлые варяги с саксами. Все они были единоверцами, христианами… – Изведыватель тяжко вздохнул и замолчал. – Вина за то, что не смогли хитрые их планы разгадать и на нас, изведывателях, тяжким камнем лежит…

– А может, потому оплошали изведыватели, что враг в терем княжеский был вхож? – вдруг спросил Святослав.

– Были о том подозрения, и слухи разные ходили, да доподлинно всё выяснить так и не смогли, – хрипло ответил, не поднимая головы, Ворон. – Собирались древлянскую знать допытать и тех пришлых варягов, да не успели, их по приказу матери-княгини всех истребили, а с ними и тайна заговора сгинула.

– Рёк мне отец Велесдар, что ещё деда моего Рарога-Рюрика так же хотели казнить германцы, да бабка Ефанда его спасла, великой волхвиней, сказывают, была, как и дед мой двоюродный Ольг Вещий, – в раздумье молвил Святослав.

– Так, – согласно кивнул главный изведыватель, – пока был жив Ольг, не могли ни его, ни отца твоего никакие чародеи и изведыватели вражеские одолеть. Потому и решено было тебя непременно волховской науке обучить, чтоб сила деда и бабки твоей могла в тебе проявиться, княже.

Святослав кивнул, а про себя подумал, что не зря отец Чернига сделал его сердце твёрже и жёстче, ибо мягкотелость в борьбе с хитрыми врагами всегда оборачивается поражением. Где он сейчас, чёрный кудесник? Рекут, опять подался в глухие черниговские леса молить Чернобога о сохранении Руси в час его царствования…

На следующий день, сидя на своём троне в переяславском тереме, князь медленно молвил греческому послу, а писец быстро записывал через толмача ответ Святослава императору Цимисхесу: «Я мыслю, что императору Византийскому не стоит стращать нас своим приходом на Дунай, напротив, мы сами скоро придём к нему и окружим Византий своими шатрами, и, оказавшись в крепкой осаде, пусть тогда и решает свою участь.

А коли осмелится выйти к нам с оружием и воинами своими, вот тогда и узнает, кто мы, убогие ремесленники или мужи крови. Не стоит нас пугать, император, мы не бабы изнеженные и не грудные младенцы, а воины, и то во многих битвах доказали. А потому передайте своему царю слово моё: „Иду на вы и возьму ваш Византий, как Переяславец!“»

Едва были отпущены послы, как с докладом к Святославу явился Варяжко. Он рассказал, что ночью стража перехватила на дороге воз с оружием. А куда и кому оно направлялось – неведомо, потому как правил тем возом глухонемой возница с отрезанным языком.

– Сие уже не первый такой воз, – рёк помощник Тайного тиуна. – Иные болгары ведут тайные переговоры с греками, те их подзуживают восстать против нас и щедро наделяют оружием. А ещё в последнее время всё больше изведывателей из Византии, особенно вблизи кордона с империей, появляется, – продолжал доклад Варяжко. – Не далее как вчера заметили подозрительного болгарина, который, стараясь казаться незамеченным, ходил у конюшен, а потом нанял бражника, и тот отирался возле кузниц, оружейных и Ратного Стана. Когда бражнику учинили допрос с пристрастием, тот признался, что болгарин сей назвался посланником царя Бориса и дал ему золотую монету и поручил сосчитать княжеские тьмы и вооружение.

– Болгарина того взять удалось? – спросил князь.

– Так, княже, допытали, и признался он, что никакой не посланник, а лазутчик византийский, и таких, как он, добре языком болгарским и русским владеющих, немало в Болгарию заслано. А ещё он рёк, что войско Варды Склира числом около десяти тысяч стало вблизи границы болгарской у Адрианополя, или, по-болгарски, Одрина. А другое войско, под водительством стратопедарха Петра, числом в двадцать тысяч уже вторглось во Фракию. Желаешь сам допросить лазутчика, княже, и что повелишь с ним делать?

Святослав отрицательно качнул головой, и в его очах вспыхнули молнии гнева, как от «послания» Цимисхеса.

– Прилюдно на площади отсеките ему главу, – коротко велел князь.

– Будет исполнено, – кивнул Варяжко.

* * *

– Воевода Боскид гонца прислал, княже, – доложил Зворыка, – нынче к вечеру мадьяры будут уже у Переяславца, воевода передал, что они полны решимости идти на Царьград.

– Добре, и печенеги уже два дня как на месте. Давай, чтоб не терять времени, идти с печенегами к болгарской столице, а когда Боскид с уграми туда же прибудет, соберём всех воевод и темников на совет в Великой Преславе. С царём Борисом обсудить надобно, какие силы он может дать, – распорядился Святослав.

Спустя несколько дней в царском дворце Великой Преславы состоялся русско-болгарский совет.

– Война началась, братья, войска под водительством опытного Варды Склира уже у самой границы стоят, а патрикий Пётр и вовсе Фракию прихватил, – решительно молвил Святослав. – Так что нынче один вопрос: когда, куда и какими силами выступать следует.

– Думаю, следует пойти вперворядь на патрикия Петра, нельзя вражеское войско за своей спиной оставлять, – молвил Притыка.

– Эге, княже, союзники-то наши печенеги с уграми, они ведь коли пойдут на Фракию, то от грабежей не удержатся, а нам с болгарами ссориться нет резону, в нашей дружине их немало нынче, – возразил осторожный Свенельд, поглядывая на присутствующего болгарского воеводу Драгомила и ещё нескольких военачальников.

– Это точно, они ждут не дождутся, когда на дело пойдут, очень пограбить хочется, – согласно закивали Притыка и Зворыка.

– А вправду рекут, что сей патрикий скопец? – с некоторым удивлением спросил Улеб.

– Так, – кивнул Ворон, – но для Византии в том ничего странного нет, там и при дворе сии скопцы большую власть имеют, а патрикию Петру император специальное звание стратопедарха пожаловал.

– Тогда сделаем так, – решительно молвил князь, возвращая разговор к делу. – Я с дружиной нашей и болгарской пойду с сим скопцом-стратопедархом разбираться. Со мной пойдут конница Свенельда, пехота Васюты и Притыки и болгарская конница Драгомила, так, воевода? – Болгарский военачальник согласно кивнул. – А остальная дружина, болгарская пешая рать и угры с печенегами прямиком на Одрин выступят. Во главе русско-болгарской дружины, идущей к Одрину, станут Боскид, Инар и Улеб. – Князь нашёл названных очами. – Тебе, Боскид, с уграми сподручнее ладить, вы давние знакомцы. Инар – опытный варяжский темник. А тебе, Улеб, как наследнику княжеской крови, даю право от моего имени вести необходимые переговоры с противником о его сдаче на милость победителя.

– Так угры и печенеги конные, а рати болгарские пока придут, мы уже и справимся с византийцами! – воскликнул Улеб, обрадованный высоким доверием.

– Возьмёте Одрин с ходу – хорошо, а нет, осадите его и ждите, пока мы с педархами управимся и ряд во Фракии наведём. А потом соединимся и нанесём решающий удар по Константинополю, патрикий Калокир уже заждался императорской короны, которую мы снимем с головы Цимисхеса!

Войска патрикия Петра и Святослава сошлись во Фракийской низменности у Родопских гор. Патрикий был опытным военачальником, но необычайная выучка и слаженность дружины Святослава сразу насторожила Петра. А уж быстрота и ярость скифских воинов вовсе поразила бывалого полководца.

Патрикий и его хилии и тагмы сделали всё привычно и верно. Они навалились на сердце русско-болгарского войска, и, когда сеча ожесточилась, дрогнули и стремительно покатились назад, увлекая за собой разгорячённых схваткой пеших россов под командой Притыки и Васюты и болгар под рукою воеводы Драгомила. Ещё некоторое время – и справа на Святославовы рати навалились железные гоплиты, которые таким образом решали у Петра не одно сражение. Все шло как обычно, но русы не стали, подобно арабам, бежать, сминая собственные ряды и сея в них панику от неожиданного бокового удара закованных в железо людей. Напротив, правый фланг русов ощетинился своими длинными копьями и прикрылся большими щитами, сдерживая, сколько мог, рассекающий удар тяжёлых воинов. Те же, что преследовали теперь уже не отступающих, а ставших в оборону воинов Петра, так и продолжали крушить их, кажется даже не обращая внимания на неожиданную угрозу окружения. А ещё спустя время тяжёлые греческие гоплиты сами оказались в кольце. Конницы Свенельда и Святослава нежданно обрушилась сзади на закованных в железо ромеев. Сам князь русов рубился во главе, сминая ещё недавно стройные ряды железных воев, заставляя часть из них скучиться, с трудом разворачиваться против нового врага и тем ослабить натиск на ратников. Русские и болгарские рати, почуяв подмогу, яростнее навалились на противника, у которого теперь не было единого строя, а потому началась неразбериха: тяжеловооружённые воины мешали друг другу, усиливали сутолоку, не понимая, в какую сторону следует обрушить свою силу. Лязг железа о железо, крики и проклятия раненых и убитых, команды разъярённых начальников, боевые кличи и богатырское рычание воинов, храп обезумевших от крови и буйства смерти лошадей, стоны и вопли – всё слилось в едином шуме битвы, взрезавшей землю и небо и наполнившей всё окрест пылью, кровью и смертью.