На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач

— Твоя ходи! — Солдат ткнул стволом задумавшегося нотариуса. Задержался офицер, зло зыркнув на Труфанова.

На пересечении Путевой улицы к Труфанову подбежал китаец.

— Капитана, где тут вода бросай? — Торопливо начал расстёгивать ширинку широких штанов: ему нужна была уборная! Труфанов узнал в спрашивающем хозяина фанзы возле Иверского собора, там некогда справлял службу отец.

— Цу! — крикнул офицер с тротуара.

— Ни на-бень куй? — семенил рядом прохожий, делая вид, что вот-вот обмочится.

— В зиндан ведут! Во шан зиндан куй! — Труфанов обрадовался: есть свидетель, который наверняка сообщит Наголяну о происшествии.

— Куня твоя еси? Сеза еси?

— Куня осталась дома. Девочка Нина.

— Шанго! Сё-сё, капитана! — Китаец свернул в подворотню и начал «вода бросай».

Скопцев возвращался в посёлок Модягоувку с угрюмым лицом. Ягупкин волынит: «Отчётные документы на проверке». В «Союзе резервистов» поцапался с мордастым чиновником из-за пособия и расплаты за дни отлучки из Харбина по делам сотника. Кинули гроши, как нищему. Наведался в артель грузчиков — новая осечка. За неявку на работу выхерили из списка!.. Ягупкин сперва наплёл напраслину насчёт измены и тут же лисой: «Славный сын казачьего войска!». Он, Платон Артамонович, сын русского купца, имевшего тысячи капитала, бродит по китайскому городу с протянутой рукой, уподобившись последнему попрошайке! Артельщики дали понять: с белогвардейским начальством якшаешься, вхож в клуб фашистов — разминёмся по-доброму!

Белёный мелом домик-фанза с палисадником в тихом кривом переулке над горным ручьем для Скопцева стал желанным, словно плотик для утопающего в море. Солнце билось в двух окнах вдовьей избы. Он юркнул за калитку с оглядкой. Ему почудилось в предвечерней дымке, что на перекрёстке со стороны пустыря маячит человек в серой шинели и шапке с красной полосой по диагонали на меховой опушке. Точь-в-точь большевик, который под Читой срубил двух казаков, но попался на пику Скопцева…

Платон Артамонович выглянул за калитку, как застигнутый воришка. В начале переулка кто-то широко шагал, задрав голову в шапке и высматривая номера домов. Захолодело под ложечкой: комиссар ищет его, Скопцева! Острое чувство рискованного любопытства удерживало в проёме калитки. Платон Артамонович различил в садике углового каменного дома низкорослый тополь. Ветер колыхал его полуобнажённый стан с жёлто-красными ветками наверху.

— Тьфу, зараза! — Скопцев вздрогнул от тычка Занды в его колени.

Ветер из долины хлопал неплотно закрытыми воротцами в огород. Платон Артамонович набросил проволочную петлю на стояк, потрогал решётку дверец — надёжно. Похрюкивала свинья в хлевке.

Варвара Акимовна приняла от него лёгкий плащ и картуз. Унесла за деревянную перегородку.

— Приветили, небось, как желанного героя? — Она приглаживала седоватые волосы под белым с чёрными горошинами платочком.

— Держи карман шире! — Платон Артамонович стянул тесные ботинки и с наслаждением топтался на жёлтых циновках.

— А долго чё?

— Народищу — не протолкаться! — Он повесил на спинку венского стула свой новый пиджак. — Потом обдало, пока всех и вся обошёл.

— Душ заправлен, Платошка!

В сенях пахло укропом и чесноком. Скопцев укрылся в закутке — зашуршали струи тёплой воды.

Варвара Акимовна обрабатывала огород. Капуста и картошка, огурцы и томаты хорошо родились. Зелень почти круглый год на столе. Зимами вышивала, вязала, плела дорожки и половички из старых тряпок. После гибели Егора Усова она запустила лавчонку, а затем продала её. Присоседился казак Скопцев. Сильные руки, могучие плечи, умение крестьянствовать, приторговывать — чем не пара?.. Он возил удобрения на огород в тележке, окапывал кусты картошки, чинил забор и постройки. Закатав рукава, белил кухню или колол дрова, щепал лучину для самовара, ворчал по-домашнему: «Подай кухонный нож! У-у-у, неповоротливая! И за что я тебя жалею?». Варваре Акимовне в такие дни казалось: «Есть семья. Есть мужчина в доме!». Он обнимал её волосатыми с рыжинками руками и она готова была простить ему пьянки, дебоши в фанзе Смирнова, долгие отлучки по не известным ей делам. Теплила надежду: бросит пить, наступит день, когда устроится на приличную службу, заживут по-семейному, как другие русские в посёлке Модягоу…

Платон Артамонович вышел из закутка в халате, с мокрыми волосами. От него пахло мылом. Потянулся, помял пальцами рудую от загара шею, помассировал калеченную ногу. Повёл горбатым носом.

— Горит что-то!

— Ой, пироги! — Варвара Акимовна кинулась к печке.

— Смотреть надо! — Платон Артамонович разглядывал себя в настенное зеркало, тёр морщины на лбу.

Варвара Акимовна поставила на стол пирог.

— У нас опять праздник, Варь? — Скопцев косился на пирог, расчёсывая свои огненные волосы перед зеркалом.

— Сегодня, Платон, двадцать четыре года со дня гибели моей горемычной хозяйки Ольги Гавриловны.

— Помянем! — Скопцев засуетился возле настенного шкафика.

— Утресь сбегала в Алексеевский храм, свечку поставила. — Варвара Акимовна опустилась на колени под образами, зашептала молитву, кланяясь до полу. Перед ликом Божьей матери светилась лампадка. Перекрестился и Платон Артамонович.

Самовар пофыркивал на столе. Скопцев разлил по лафитничкам водку.

— Пусть ей земля будет пухом!

Платон Артамонович вперил взор в окно: за палисадником будто вновь показался комиссар в серой шинели.

— Чего ты, Платошка?

— Ровно знакомый прошёл.

Варвара Акимовна распахнула окно, высунулась до пояса.

— Примерещилось тебе! — От вина у неё блестели светлые доверчивые глаза. — Пугливый стал, чтой-то…

— За правду на нож иду! — загадочно отозвался Платон Артамонович. — Вон уж осень натягивает…

— Разве тут осень?.. Пылища. Ветрища. Жёлтое облако нечисти несёт с захода солнца…

— Степя там, пустыня голая из песков. — Скопцев отхлёбывал с чмоканьем чай, супился, вспоминая разговор с Ягупкиным. — Когда начнётся настоящая жизнь?.. Даве сотник намекал, дескать, продался большевикам…

— У начальства тутошнего так заведено. У кого совесть осталась — пиши в большевики! Ты там поаккуратнее держись, Платошка! Неровен час, охмурят и обдерут, как липку. Меньше рот открывай. А, может, тебя приметили в лавке Чурина?.. Газетки советские или ещё чё…

— Ты чё, Варьча? Я сам смотрю за тем, кто почитывает советские газетки. — Он налил водки, поднял свой лафитник. — За упокой души убиенной Ольги!

— А у нас собирают антоновку. — Варвара Акимовна тяжело вздохнула, вытерла платочком глаза.

Скопцев смачно жевал кусок сала.

— Кружит люд по белу свету, а для чего? Кто ответит? Китайцы считают нас несчастными. По их поверью, человек, ушедший с земли, где покоятся его предки, бездолен. А те, которые ушли со своей родной земли и покинули своих земляков, те вдвойне страдальцы.

— Ты к чему б это, Варьча? — навострился Скопцев.

— Томно на сердце, Платоша. Деревню свою вспомнила.

Молчали. Во дворе хрюкала свинья. Переговаривались куры, вспархивая на седала.

— Что насчёт денег? — нарушила молчание хозяйка. — Можно выписывать чек в банк и прикупить земли? Или нести последнее кольцо в заложный магазин?

Скопцев ожидал такого оборота. Налил водки. Выпил. Похукал. Закусывая, частил:

— Того-этого… Знаешь, по пятнадцать гоби за день сунули… Наградных сто иен. Разругался вдрызг!

— Это ж каторга! — Варвара Акимовна подобрала со стола крошку пирога, отправила в рот. — А пособие?

— Ежли, мол, работал — накось, выкуси! — Скопцев сердито выкрикнул: «Там вор на воре сидит и вором погоняет! Казаки бают, если состоял бы в фашистах Родзаевского, то, мол, заплатили бы с лихвой…».

— Это в чёрных распоясках которые?.. Покупают у меня картошку. Прохиндеи один к одному! — Она отбросила полотенце, которым обтирала блюдца. — Сколько ж отхватил сотник?

— Поди, узнай! Но не думаю, что много. Деньги-то идут от японцев, так надо считать. А те знают — куда нам деваться? Тут же не большевики!

— Ты-то откуда знаешь про большевиков? — Она обняла его за крепкие плечи. — Небось, у Чурина начитался?

Универсальный магазин «Чурин и К°» — знаменитость во всём Харбине. Притягательное место для всех русских. В магазине можно было почитать свежие газеты со всего света. Держал купец и советские книжки, журналы, проспекты…

* * *

Сотник Ягупкин, доложив полковнику Шепунову о возвращении агента, продолжал обобщать данные. Вызов к Тачибане через жандармерию напугал его: неужели что-то не в масть? Он полагал: Шепунов доложит японцам. Откупившись от стражника двумя хрустящими гоби, сотник пообещал лично прибыть к японскому капитану незамедлительно. Он одновременно со Скопцевым другим маршрутом отправил в Советскую Россию казака Кузовчикова. Теперь принимал от него доклад.