E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

— Могу ли я предложить мадам бутылочку колы? Или, быть может, лимонада?

Мадам. Намек на замужнюю женщину.

— Пожалуй, лимонад.

— Замечательно. Нет ничего лучше лимонада после прогулки по улицам города да еще в числе свирепого племени янычаров.

Опять он стал употреблять студенческий жаргон. Этого она терпеть не могла.

— Мне кажется, играли вы хорошо, — сказала, чтобы перебить эту дурацкую манеру и потому что и в самом деле так думала, — особенно «Тишина царит над морем».

— А где Томми? — спросил Отто, когда они стояли у киоска, где продавали напитки.

— Он поехал на бензоколонку. Мы должны с ним встретиться через полчаса. Мы поедем в Орменкилен и посмотрим, нет ли в тамошнем кемпинге свободного домика.

— Домика, понятно. Естественно…

— Почему естественно?

— Такие, как вы, не живут в палатке. Это не соответствует стилю вашей жизни. Домик уж, по крайней мере, лучше.

— Ты чокнутый, — сказала она, имея в виду, что он милый. Правда, уж очень он странный.

— Ты знаешь, что ты просто чудо. С ума сойти, ведь… я встретил настоящего ангела в наших краях. Но, пожалуй, это и не так уж удивительно. Широты здесь подходящие.

Он засмеялся.

— А знаешь, какая у тебя положительная черта?

— Какая?

— У тебя нет лодки!

— Можно сказать, что у меня нет и автомобиля.

— Правда?

34.

Томми и Алиса без труда сняли домик в двухзвездочном кемпинге в Орменкилене. Место было довольно убогое. Два ряда домиков походили на скопище бараков на каком-то пустыре. Но все же это крыша над головой, две кровати, два стула и крохотный столик. Тесно и душно, но можно не закрывать дверь. Ящик с вешалками внутри, висящий на стене, служил шкафом. Кусок клеенки на столе прожжен сигаретами. Но внутри довольно чисто. Толстые стены и потолок из аккуратно геометрически обструганных стволов норвежских елей, пол на целые сорок сантиметров возвышался над землей, над всеми этими неровностями и мусором, всепроникающим песком.

— Самое подходящее место для тех, кто в бегах, то есть для нас, — с горькой усмешкой заявил Томми и тут же изъявил желание заняться любовью на одной из кроватей, очень узкой, на которой явно невозможно лежать вдвоем. У нее не было настроения, и она тут же заговорила об Отто.

— Какого черта ты говоришь о нем в такой момент? — рявкнул он.

Тут уж она точно поняла, что его раздражение вызвано ревностью, и это доставило ей мрачное чувство удовлетворения. Она вступила в полосу мимолетных радостей, какие-то бессвязные случайные искорки положительных эмоций… Лучше ни о чем не думать. В принципе, она всегда была жизнерадостной, верила в счастье, всегда надеялась на лучшее. Теперь она старалась думать только о настоящем, держаться за ежеминутное, о прошлом было думать тяжело, а будущее было неясным и даже страшным. Но вот мгновенная вспышка ревности со стороны Томми означала все же, — несмотря ни на что, — она ему нравилась.

— Это ты им все время интересуешься, — возразила она. — Не знаю, чем тебя мог заинтересовать подобный тип?

— Меня?

— Еще бы, клеился к нему целый вечер. Подсылал меня к нему сегодня…

Он замешкался, а потом улыбнулся. Той самой кривоватой улыбкой, которую она считала неотразимой. Сейчас в ней были и вызов, и детская обида одновременно.

— Ну что же, я скажу тебе, на что нам сгодится твой козел-почтмейстер, он поможет мне добиться той жизни, к которой я стремлюсь, когда у меня будет все и ради этого мне не надо будет ишачить на кучку идиотов. Той жизни, где у меня тоже будет свой шанс.

«Господи, да у тебя и сейчас есть какие угодно шансы, — пронеслось у нее в голове. — И что он вдруг вздумал жаловаться». Томми был самый свободный человек, которого ей доводилось встречать в своей жизни. Он мог бросить работу, когда вздумается. Разъезжал повсюду на машине, постоянно нарушая правила, и не нес никакой ответственности. Никаких тебе осложнений и неприятностей. За его спиной всегда стояла богатая семья. Именно та свобода, которой он обладал, и привлекла ее больше всего в нем. А он сидел тут и хныкал.

— Мои возможности? — возмутился он на ее слова. — Развозить товары? Вкалывать где-нибудь на доке? Или стать коммивояжером?

— Ты ведь можешь учиться, — возразила она. — У тебя же есть аттестат зрелости!

— Справка об окончании гимназии, — с горечью уточнил он. — Кроме того, с учебой у меня как-то не очень. Да и не садиться же мне снова за парту доучиваться. Что же мне остается? Вечерняя школа? Какие-нибудь курсы? Ха!

— И все равно ты не можешь говорить, что у тебя нет никаких возможностей, — заявила она ехидно.

— Но это отнюдь не то, что меня интересует, моя девочка!

Тон у него стал угрожающим, лицо помрачнело. Но она отчетливо увидела, какой он беспомощный, и это вызвало единственное чувство: сострадание. Она не одобряла его рассуждений и в то же время с душераздирающей ясностью осознала, что они тесно связаны теперь, хотя после той сцены в машине она стала его бояться. Вот такие пироги!

— Ну и что тебя интересует в жизни?

Они, собственно, ни разу не поговорили как следует, не пытались понять друг друга. Что она, собственно говоря, знала о нем? Что он милый и симпатичный, любитель приключений, порой опасных?..

— Я хочу хорошо жить, — произнес он медленно и четко, так, как будто бы это его требование должно было быть немедленно исполнено. — Я хочу жить так же хорошо, как и многие другие, которые прекрасно устроились: работают себе всего какие-то несколько часов в конторе и фьюить к себе домой или на виллу в новеньком «БМВ»…

— И ты хочешь получить все это просто так, не прикладывая никаких усилий?

Она его просто не узнавала. То, что он сказал, прозвучало невероятно глупо и наивно. И это усилило ее чувство сострадания. Да это был просто маленький мальчик, которому надо объяснить, как обстоят дела в реальной жизни. Она сама была мечтательницей, но уж ни до такой степени. Особенно после всех последних событий.

— Работать, вот еще. Как будто бы в жизни нет ничего другого, кроме как получать нищенское жалованье да жить в блочном доме. А я вот тут возил товары для одного парня, так он сделал миллион на торговле джинсами и дутыми куртками, за пять месяцев. Потом купил пару квартир на западе страны и потом продал их НАТО… А теперь у него свои магазины в пяти городах…

— Значит, ты хочешь стать таким, как твой отчим?

Господи, до чего же он все-таки маменькин сыночек, хотя отчасти именно это ей в нем и нравилось. Но, кажется, начало надоедать.

— ЭТОТ? Нет, черт возьми, ни за что на свете. Он — ничтожество. Может быть, суперничтожество. Он ничтожество, не способный принять никакого самостоятельного решения. И вот на моем горизонте появился шанс.

— Но при чем здесь Отто?

— А ты что, так и не догадалась?

Может быть, она и догадалась, но не хотела даже допускать такую мысль. Не хотела верить в такое.

— О чем не догадалась?

Она напряглась, ее бросило и в жар, и в холод одновременно.

— Старина Отто сидит на ящике с деньгами и помахивает связкой ключей от него, как старая дева, которая мечтает, чтобы ее изнасиловали. И почему бы нам не помочь его мечте осуществиться?

— Неужели ты имеешь в виду ограбление?

— Да нет, нет, что ты, никаких там выбитых окон, взрывных устройств и подобной грязи. Я думаю о, если так можно выразиться, более изящных методах.

— Каких именно?

— О них я тебе расскажу, когда придет время. Яблочко должно созреть, тогда мы его и сорвем.

— МЫ? Да неужели ты думаешь, что Я… в этом… буду участвовать?

Он улыбнулся ей дразнящей улыбкой, его лицо стало еще более привлекательным.

— Алиса, неужели ты хочешь предать меня в такой момент? Ведь мы с тобой компаньоны, не правда ли? Мы пережили с тобой и радости, и невзгоды. А потом, ты ведь тоже, наверное, хотела бы переменить свою жизнь?

— Не знаю, но уж, во всяком случае, не таким способом!

— Для таких, как мы с тобой, других способов не существует! — он заявил это, как отрезал, как будто захлопнул дверь в сумрачное, жаркое пространство совместной лжи, грядущего преступления и надежд, связанных с его осуществлением. Он и Она. Антитуристы, колесящие по дорогам. А теперь они уже стали парочкой откровенных преступников, обреченных на взаимовыручку, помощь и общество друг друга. Но в обретении этого печального убежища было и нечто утешительное, ведь оно противостояло другому — вражде, его ударам, нанесенным ей, всему самому ужасному.

— Как тут жарко! — заметила она, глядя с тоской в окно на заходящее солнце.

— Как там хорошо. Какая чудесная погода. Пойдем прогуляемся. Сегодня вечером едем в Странде, — сказал он таким тоном, как будто бы это было давно решено.

— Там кино, кажется, идет что-то хорошее, мне вдруг захотелось посмотреть какой-нибудь настоящий боевик.