Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски

полного включения женщин в общественную жизнь и достижения большего равенства с мужчинами, но при этом подчеркивал, что на данный момент тюремный срок является для женщин менее эффективным способом отлучения от преступной деятельности, по причине их «социального положения, более тесной связи с семьей, меньшей социальной приспособленности к перемене места жительства» (Статистика осужденных 1930: 43, 57].

Советские суды следовали этим советам, женщины часто получали условные сроки, использовались также и альтернативные методы наказания, не связанные с лишением свободы, такие как принудительные работы и конфискация имущества. Из всех женщин, которым в 1923 году были вынесены судебные приговоры, в заключении оказалось только 17,4%, около 17% получили условные сроки, 21,4% были направлены на принудительные работы, более чем у 30% была проведена конфискация имущества. (Среди мужчин принудительные работы выполняли 20,5%, имущество было конфисковано у 33,7%, тюремные сроки получили 19,3%, а вот условные — лишь несколько более 9%). В 1924 году принудительные работы составляли до 10,5% всех наказаний у женщин, при этом конфискация имущества возросла до 47% (в Таблице 9 приведены аналогичные цифры на 1926 год). В сельской местности 52,8% вынесенных женщинам приговоров подразумевали конфискацию имущества, в городе цифра была ниже — 36,4% [Статистика осужденных 1927: 32-33, 122-123]. Разница в наказании женщин-преступниц в городе и на селе, возможно, отражала не только общественное, но и экономическое положение женщин. У городских жительниц, как правило, было меньше имущества, которое можно было конфисковать. При этом заметная разница в уровне условных сроков для мужчин и женщин указывает на то, что за женские преступления наказывали менее строго, а суды придерживались убеждения, что для женщин тюрьма служит менее эффективной исправительной мерой, чем просвещение и приобщение к культуре.

Таблица 9. Процентное соотношение наказаний, с разницей между полами, 1926

Источник: [Статистика осужденных 1930: 55; Герцензон 1929:104].

Большой процент альтернативных наказаний свидетельствует о нескольких тенденциях начала 1920‑х годов. Во-первых, в тюрьмах остро не хватало места. Большевики унаследовали царскую тюремную систему, многие здания устарели, износились, были переполнены. К 1924 году суды, по сути, оказались заинтересованы в альтернативных приговорах. Это нашло отражение в сокращении числа тюремных приговоров, в коротких сроках, растущем числе условных сроков и широком применении штрафов и принудительных работ. Во-вторых, большое число конфискаций имущества к 1924 году отражало сдвиг в работе милиции и суда — они сосредоточились на борьбе с самогоноварением (речь об этом пойдет ниже). В ходе этой кампании на скамье подсудимых и в тюрьме оказалось огромное число людей, как мужчин, так и женщин, что вынудило систему правосудия обратиться к альтернативным мерам «защиты общества» перед лицом стремительного роста числа преступников. И, наконец, — возможно, для большевиков этот фактор оказался основным — решения судов в пользу альтернативных наказаний позволяли испытать на практике прогрессивные пенитенциарные теории, в которых подчеркивалось, что заключения и подавления в чистом виде недостаточно для того, чтобы отвадить от преступной деятельности, более эффективными орудиями в борьбе с преступностью могут служить образование и просвещение[230].

Преобладание условных и коротких сроков, равно как и альтернативных видов наказания в 1920‑е годы, стало отражением ситуации, сложившейся в период НЭПа, а также нехватки у советского государства ресурсов для того, чтобы превратить тюремное заключение в эффективный инструмент социалистического перевоспитания[231]. Криминологи, исходившие из того, что преступники зачастую идут на нарушение закона в силу тяжелых материальных обстоятельств, признавали, что тюремный срок зачастую лишь способен усугубить и без того тяжелое экономическое положение правонарушителей и тем самым поспособствовать росту рецидивизма. При том что оценить реальную эффективность воздействия альтернативных наказаний на правонарушителей достаточно сложно, такие меры, как конфискация имущества, наверняка особенно осложняли жизнь преступникам из числа крестьян и при этом являлись для государства действенным способом перераспределения имущества (по крайней мере, изъятия его из рук тех, кого государство считало кулаками или буржуазией). Тем не менее, высокий процент альтернативных приговоров свидетельствует о том, что большевики понимали: перевоспитание и приобщение населения к культуре должно происходить с использованием судов и уголовного кодекса как заградительной системы, а также за рамками законодательной системы, через обучение и агитацию в партийных ячейках, подготовку кадров на селе и на рабочих местах[232]. Советский социализм предполагалось строить не только на главенстве закона, но и через партийную работу, результаты которой должны были быть закреплены судебной и юридической системой в соответствии с классовым пониманием антисоветского поведения. Тем самым был создан опасный прецедент, который впоследствии получил развитие.

Столкновение двух миров — невежество против просвещения

С точки зрения криминологов, различия между городской и сельской преступностью воплощали в себе несоответствия между старым образом жизни и новым социалистическим порядком. Как отмечал Гернет, в природе городской и сельской преступности отражается «отмеченное нами столкновение двух миров, старого и нового» [Гернет 1927б: 163; Гернет 1927в: 19]. По его мнению, имела место

значительно большая отсталость деревенского жителя от городского в культурном отношении, со всеми последствиями более низкого уровня умственного развития, когда в сознании крестьянина продолжают жить самые разнообразные суеверия, уже давно покинувшие обитателя города, когда он остается примитивно импульсивным в своих действиях и, в отличие от горожанина, разрешает споры с соседом вместо обращения в камеру суда силою собственного кулака.

Так было столетиями. И новым мировоззрениям, которые несет с собою наша революция, приходится идти в деревню тою же тяжелою ухабистою дорогою, которою крестьянин ездит в город: здесь нет ни быстроты железнодорожного передвижения, ни прямой, как рельсовый путь, дороги [Гернет 1927в: 15-16; Гернет 1927б: 158-159].

Как крестьяне испытывали трудности с приспособлением к городской среде, так и новый революционный порядок с трудом проникал на село. Криминологи подчеркивали значение образования и просвещения, с помощью которых необходимо было поднимать сознательность крестьян, что привело бы к искоренению преступности. Средствами достижения этих целей считались повышение уровня грамотности среди крестьян (и женщин) и распространение знаний о преимуществах социалистического образа жизни.

В плане модернизации России, предложенном большевиками, образованию отводилась первостепенная роль. Хотя уровень грамотности и повышался в последние годы существования Российской империи, на момент прихода большевиков к власти писать и читать умело только около 44% населения[233]. При этом именно растущая грамотность могла содействовать созданию революционной атмосферы. Как отмечают Г. Гурофф и С. Ф. Старр, в предреволюционные годы грамотность считалась инструментом достижения более высокого положения в обществе, а отсутствие политических изменений, которые шли бы в ногу с ростом уровня грамотности, сделало конфликт, в той или иной его форме,