Мемуары мессира Дартаньяна. Том II - Эдуард Глиссан

Герцог настолько любил посмеяться и был к тому же таким клеветником, что все сказанное им не произвело на меня особенно большого впечатления. Однако, боясь, как бы Месье Кардинала не предупредили против меня, и как бы вместо вознаграждения, что я должен был ожидать за мои услуги, я не получил бы ничего, кроме неблагодарности, я попросил его соизволить написать в мою пользу. Он мне сказал, что, разумеется, соизволит, но вместо того, чтобы написать ему в самом лучшем стиле, то, что он мне вручил, скорее испортило мои дела, чем послужило мне хоть в чем-то. Он сообщал Его Преосвященству, желая, видимо, рассмешить его до слез, что Принц распрекрасно расположен жениться, поскольку он не нашел счастья с любовницами, вот уже седьмая не устояла в данном ему слове. [225] К счастью, ему выбрали жену, чья добродетель выстоит перед кокетством, в этом состояла вся его безопасность; потому что сам по себе он был подвержен столь великому несчастью, что немедленно стал бы рогоносцем как с женой, так и с любовницей, без той предусмотрительности, какую ему обеспечили. [227]

Маленькая война с Его Преосвященством

Когда я прибыл в Париж, Месье Кардинал, кто был бы рад избавиться от преследования, какому, как он предвидел, я его подвергну, дабы стать Капитаном в Гвардейцах, сказал мне, что, помнится, он посылал меня в Бордо вовсе не заниматься любовью, но для исполнения там дел Короля. Я прекрасно понимал, с каким намерением он бросил мне этот упрек; потому, так как все, что бы я ни делал, имело целью оказать ему услугу, я ему ответил без всякого удивления, что не знаю, кто меня оклеветал перед Его Преосвященством, но если ему сказали правду, ему должны были бы поведать одновременно с рассказом о моих любовных похождениях, что это была одна из самых трудных заслуг — притвориться влюбленным в той манере, как я это сделал; как мне кажется, посланнику надо уметь превращаться во всякого сорта [228] формы, лишь бы довести свои переговоры до благополучного завершения. Я же не предпринимал ничего, пока предварительно не согласовывал это с Саразеном; а Его Преосвященству известно, что он разумный человек, и поскольку он считал, что я должен был сделать то, что я и сделал, я не уверен, будто обязан выслушивать за это попреки.

Решение об отставке.

Моя твердость заставила его умолкнуть. Нужно было ему противоречить, чтобы что-нибудь выиграть у него. Он меня не упрекал больше ни в чем, но мое положение от этого нисколько не улучшилось. А когда я захотел поговорить с ним о вознаграждении, надежду на которое он сам подавал мне в течение столь долгого времени, он мне ответил, что теперь, когда он возвратился во Францию, он не желал для себя нового изгнания; он совершенно согласен, он действительно обещал мне Роту в Гвардейцах, но так как невозможно было мне ее дать, не перешагнув при этом через головы двадцати Лейтенантов, постарше меня, далеко не надоедавших ему просьбами, как это делал я, то я не должен был бы об этом и помышлять, если во мне осталось хоть немного дружбы к нему. Разговаривать со мной в этом роде означало высказываться ужасающе против меня; потому, уверившись, что мне больше нечего было ожидать от Двора, я решил продать свою должность и удалиться восвояси. Я сказал об этом Месье де Навайю, дабы он поставил его в курс дела, и тот позволил бы мне искать покупателя. Месье де Навай постарался отговорить меня от этого решения, сказав, что гораздо лучше для меня оставаться тем, кем я был, чем быть принужденным заниматься разведением капусты; по всей видимости, я совсем не знал, что за скука быть человеком в отставке, поскольку это положение не вызывало у меня никакого страха; когда хоть раз почувствуешь, что такое Двор, уже нет больше средства заниматься другим ремеслом; тогда не проходит ни единого дня, чтобы человек не желал своей собственной смерти — [229] в общем, он не советовал мне проводить подобный опыт на себе самом.

Все его резоны, какими бы добрыми они ему ни казались, а они действительно были таковыми, совершенно меня не тронули. Я упорствовал в моем решении тем более, что помощь от игры, в течение нескольких лет поддерживавшая меня, теперь полностью меня покинула. С самого первого дня, когда я начал проигрывать, я проигрывал постоянно; итак, я находил себя порой настолько лишенным всего на свете, что не верил больше в людей, более несчастных, чем я. Если я и говорил, что в Бордо у меня было больше двух сотен пистолей, то надо знать, что нашел я их в кошельке одного из моих друзей. Когда он узнал, что я получил приказ уезжать, и что это было дело большой важности, он мне их просто принес без малейшей просьбы с моей стороны. Я, ничуть не колеблясь, их принял, потому как был уверен, что наименьшее вознаграждение для меня за это дело будет хотя бы компенсацией моих затрат; но Кардинал, устроив мне ссору по пустякам, о какой я уже рассказал, счел себя вправе не давать мне ничего; он лишь приказал Сервиену направить мне предписание на получение двух сотен экю, да еще сказать мне при этом от его имени, что я и этого не заслужил; а если он мне что-то и дает, то только потому, что я не богат и нуждаюсь хоть в чьей-нибудь поддержке. Я не знаю, как он мне еще не передал в специальных выражениях, что он делал это исключительно из благотворительности, поскольку только этого недоставало его комплименту. Да еще и не знаю, недоставало ли этого, потому как, что эти слова, что те, какие он мне передал, были в сущности одним и тем же.

Достойнее быть лавочником, чем министром.

Вот что приводило меня в столь скверное настроение и заставляло желать уволиться вчистую. Навай, убедившись в том, что все сказанное им так ничему и не послужило, в конце концов пообещал мне с ним поговорить. Он сделал это в выражениях, очень любезных по отношению ко мне, и даже [230] весьма способных привести в чувство Кардинала. Так как, сказав ему, что я был безупречным человеком и всегда преданно и верно служившим ему, он добавил, что моя отставка заставит призадуматься очень многих; они и вправду поверят, что не было больше ни пользы, ни чести служить ему; вот почему он был обязан, когда бы даже это было бы сделано из уважения к себе самому, ни в коем случае не оставить меня удалиться без вознаграждения. Навай перечислил ему еще несколько неотложных вещей по этому поводу, так что совершенно изменил его настроение; Его Преосвященство ответил ему, что, значит, надо меня удовлетворить, раз уж нет никакого другого средства меня сохранить; однако нужно, чтобы я сам себе помог, если хотел получить эту должность, поскольку она, разумеется, стоила такого труда. Навай прекрасно понял, что он хотел этим сказать. Помочь себе, по его мнению, я мог бы только одним путем, заплатив ему какие-нибудь деньги — впрочем, дабы внушить ему вовремя, что он не должен бы этого от меня ожидать, Навай, всегда хотевший быть мне другом, возразил ему, что у меня не было ни единого су, и когда бы мне потребовалось возвращаться в Беарн, он знал наверняка, что я был бы вынужден занять деньги на дорогу. Наконец, после многих других речей как с одной, так и с другой стороны, причем один все время старался нанести мне удар, а другой его отпарировать, они расстались на том, что никто не мог бы сказать, даст ли он мне то, о чем я его просил, или же позволит мне убраться отсюда. Поскольку, что бы он ни сказал о необходимости меня удовлетворить, ибо без этого у него не было никакого средства рассчитывать на меня, так как он тотчас добавил, что мне следовало бы самому помочь себе, это был еще вопрос, пожелает ли он отказаться от последнего условия. Он был весьма неуступчив, когда заходила речь о его интересе, настолько, что знавшие за ним этот изъян обычно приговаривали, что куда достойнее быть последним лавочником, чем Министром Государства. [231]

Я ждал ответа Навайя со всем нетерпением, какое только возможно вообразить, когда к моему крайнему изумлению услышал, что он не знает, что мне сказать. Он рассказал мне в то же время, как все это между ними произошло, и по-прежнему продолжая демонстрировать мне свою дружбу, он посоветовал, если Кардинал пожелает прощупать меня по этому поводу, притвориться еще беднее, чем он меня ему представил; и каким бы позорным для этого Министра ни было желание вытянуть деньги из того, что ему ничего не стоило, но что бы там ни говорили, а он сделает по-своему, и не больше, и не меньше. Он ввел этот несчастный обычай со дня своего вступления в Министерство — ничего не отдавать без денег — и он намеревался строго придерживаться его до самого конца. Я поблагодарил Навайя за добрый совет и ответил, что когда бы даже он мне его и не дал, я не преминул бы сам применить его на практике; я был вынужден сделать это из-за нужды, а так как нужда не признает закона, Его Преосвященству пришлось бы изрядно похлопотать, прежде чем я нашел бы для него деньги; он был всемогущим во многих вещах, но что касается этого, то я пренебрегу ему подчиняться. Навай мне ответил, что он рад видеть меня в таком настроении, и чтобы я позаботился таким его и сохранить.