Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Андрей Анатольевич Федин

Дейнеко (в старенькой меховой ушанке со свисающими потёртыми «ушами»).

— И что тут у вас происходит⁈ — пробасил Олег. — Какого хрена вы прицепились к нашим парням⁈

Он пристально взглянул на предводителя противников. Но Шпуня ответил ему не сразу. А лишь когда отвёл взгляд от лившего слёзы, баюкавшего руку и сыпавшего угрозами в Зоин адрес Рудика.

— Лежик, а ты-то что здесь забыл? — сказал он.

Голос парня прозвучал глухо, но словно по-приятельски.

— Я задал тебе вопрос, Шпуня! — сказал Васильев. — Какого хрена вам понадобилось от наших пацанов⁈

Он указал на меня и на Вовчика.

— Неужто ты, Лежик, сколотил собственную банду? — сказал Шпуня. — А мне базарил, что стал спортсменом.

Он развёл руками.

— Мы не банда — мы команда, — ответил Олег. — И своих пацанов в обиду не даем!

Многочисленные голоса подтвердили слова Васильева.

— Мы «верховцевские»! — сообщил Эдик Ковальски.

Его поддержал гул голосов.

— Так это ты своих самбистов привёл? — спросил Шпуня.

Он медленно вынул из кармана руку — продемонстрировал пустые ладони.

Стрельнул взглядом в сидевшего на земле Рудика (тот не умолкал), улыбнулся Олегу Васильеву.

— Ну… так я ваших и не трогаю, — сказал Шпуня.

Он пожал плечами и заявил:

— Этот рыжий не самбист. Пацыки сказали, что он боксёр. А борцы, как я слышал, с боксёрами не контачат. Или я что-то не так понял?

Шпуня сплюнул.

— Наш он! — воскликнула Света Зотова.

Подошла к Вовчику и взяла мальчика под руку.

— Теперь он наш! — сказала она. — Верховцевский!

Рыжий боксёр дёрнул плечом… но промолчал. То ли не решился спорить с «дамой сердца». То ли, как и я, понял: быть ему теперь самбистом.

«Энергии у Вовчика много, — подумал я. — Сможет ходить в обе секции, если захочет. Мы уговорим Дениса Петровича взять рыжего боксёра в „третью“ группу — занятия в секциях будут идти в разные дни. Вовчик и сам и не откажется заниматься вместе со Светкой. Быть ему теперь бойцом „смешанных“ единоборств!»

— А скажи-ка мне, Лежик…

Я не особенно прислушивался к дальнейшим переговорам Васильева и Шпуни. Потому что заметил, с какой ненавистью (пускавший сопли и слёзы) Весло посматривал на Зою Каховскую. Рудик прижимал к груди правую руку. Уже не скулил. Но и не умолкал. Я различал не все слова, которыми сквозь пузыри из слюны и струившуюся из носа кровь сыпал Веселовский. Но понимал, что Весло угрожал Зое. И (как никто другой) понимал опасность этих угроз. Я вспомнил, боль в простреленном плече. И Валерку Кругликова, лежавшего на земле рядом с похожей на нимб лужей крови. Напомнил себе, что Веселовский не прощал обид. Не сомневался: Рудик не забудет, как Вовчик и Зоя его прилюдно «унизили». Сиюминутная месть уже не случится. Но это не значило, что Веселовский не отомстит.

Мой большой палец невольно прикоснулся к курку «Вальтера». Но не взвёл его. Я вспомнил слова Юрия Фёдоровича Каховского о том, что он «оторвёт голову» любому, кто будет угрожать жизни и здоровью его дочери. «А Рудик ей угрожает, — подумал я. — Зоя и Вовчик это подтвердят. Да тут полно свидетелей! Весло сам вырыл себе яму». Я решил, что обязательно объясню «дяде Юре»: угрозы Веселовского — это не пустые слова. Расскажу, к чему привели прочие обиды Рудольфа. Вспомню о своём… о плече Павлика Солнцева, о простреленной голове Кругликова и о смерти Вовчика в моём «видении». Скажу только правду. «Тут и лгать не понадобится, — мысленно произнёс я. — И не придётся стрелять из пистолета». Взглянул на морщинку между бровей Веселовского — прикинул, попаду ли в неё с расстояния в пять шагов.

Зоя будто прочла мои мысли. Девочка прижала к своей куртке мой локоть. Поднесла губы к моему уху. Я почувствовал тепло её дыхания. Услышал её слова.

— Миша, не надо, — прошептала Каховская.

Я кивнул. Выпустил рукоять «Вальтера» (пистолет упал на смятую ткань), вынул из сумки руку. Застегнул молнию (затруднил для себя доступ к оружию), снял перчатки.

— Не буду, — сказал я.

Принял решение. Но не испытал облегчение — почувствовал разочарование. Подумал о том, что я не Александр Великий: рубить мечом Гордиев узел — не мой подход.

—…Я не запугиваю — я предупреждаю… — звучали будто бы вдалеке слова Олега Васильева.

—…Не много ли ты на себя берёшь? — вторил словам Лежика Шпуня.

— Не я, а мы…

Веселовский поднялся на ноги (не так ловко и грациозно, как это недавно проделала Зоя). Никто из приятелей ему не помог. Рудик пошатнулся, но устоял. Взвизгнул от боли, схватился за правую руку. Вскинул ненавидящий взгляд на Каховскую. Краем глаза я заметил, что Зоя отшатнулась. Порадовался, что закрыл сумку (потому что молния не пустила мою незащищённую перчаткой руку к рукояти пистолета). Сжал кулаки. Но Веселовский не пошёл на нас «носорогом». Лишь по-шакальи пролаял ругательства и угрозы. Я подумал о том, что Юрий Фёдорович вернётся из Москвы только в субботу. Вдруг усомнился в обещаниях Каховского. «А если не оторвёт?» — подумал я. Вспомнил, что скоро избавлюсь от пистолета — уже не повторю поступок Александра Македонского (и уж точно, не сделаю это при помощи «Вальтера»).

Правой рукой я сжал сумку, передвинул её на бок. Рывком высвободился из Зоиного захвата — будто вырвался на свободу. Услышал: «Миша!» Пальцы Каховской не уцепились за мой рукав: не успели. В четыре шага я преодолел отделявшее меня от Веселовского расстояние. Никто не рванул ко мне на перехват. Но Лежик и Шпуня умолкли на полуслове. Я на них не взглянул. Смотрел в глаза Рудика: на его огромные чёрные зрачки — раньше я часто их вспоминал, и вздрагивал от этих воспоминаний. Но теперь вздрогнул Весло. Он замолчал — мне показалось, что Рудик и не дышал. Я уловил запах мочи, но не опустил взгляд на штаны Веселовского. Не видел уже и пятна зрачков: смотрел на морщинку между бровей Весла. Я так и не узнал, попаду ли в неё с пяти шагов… первым выстрелом. Подумал: «Опять упаду на тротуар». Схватил Весло за левое запястье.

И увидел знакомую разноцветную вспышку…

* * *

…Боль исчезла. Но не стёрлись мои воспоминания о ней: они оставались яркими и «свежими». Сердце трусливо пропустило удар при одной только мысли о том, что боль вернётся. «Она вернётся, — подумал я. — Обязательно вернётся. Не ко мне». Я вдохнул холодный воздух. Лежал в темноте. И вспоминал мудрые слова о том, что счастье — это когда ничего не болит. Я наслаждался таким счастьем (хотя и чувствовал, как мороз покалывал щёки и кончик носа). Понимал, что помню не свою — чужую боль. Потому что уже сообразил: «приступ» завершился. Об этом говорили звуки голосов (в «видении» их не было); и свет фонаря, что постепенно рассеивал темноту. «А Юрий Фёдорович фантазёр, — промелькнула в голове мысль. — С таким будущим тестем от женитьбы не увернусь. Иначе, чего доброго, повторю судьбу Веселовского».

—…Я же говорил: с Михой всё будет нормально! — говорил Вовчик (я его пока не видел, но прекрасно слышал). — Чё вы испугались-то? Вон, уже глаза таращит. Ничё страшного! С ним такое бывает. Обычный «припадок». Ща Миха поваляется малёха и встанет. Всегда так случается — точно вам говорю.

Моё лицо онемело от холода (я уже сообразил, что очнулся на аллее около Дворца спорта: рядом с сугробом, где торчала облысевшая ёлка). Холодок прокатывался и по ногам. Но пальцы будто очутились рядом с тепловой пушкой: их то и дело обдувало тёплым воздухом. Слышал голоса парней и девчонок из «третьей» группы самбистов Дениса Петровича Васнецова. Голос Шпуни не различил. А громче других (как и всегда) говорил Вовчик: в этот раз рыжего не смутило даже присутствие «дамы сердца» (Светы Зотовой). Свету я тоже услышал — девочка разговаривала с Лерой Кравец. Обменивались фразами Эдик Ковальски и Лежик. Голос Славы Дейнеко я не надеялся услышать. Насторожился: мочала и Каховская. Причину её молчания понял, когда вернулось зрения. Увидел, что своим дыханием Зоя согревала мне пальцы.

— Спасибо, — произнёс я.

Девочка улыбнулась.

— Пальцы у тебя были холодными, как ледышки, — сказала она. — Я испугалась, что ты их отморозишь.

Я сообразил, что лежу не на земле. Но на чём-то твёрдом и неудобном (будто мне под спину затолкали мешок с камнями). И лишь затылком прижимался к Зоиным бёдрам (как уже не раз бывало после «приступов»).

— Я же говорил: сейчас очнётся! — сказал Вовчик.

Голова рыжего мальчишки заслонила фонарь.

Торчавшие из-под шапки волосы Вовчика сейчас походили на языки пламени.

— Прикинь, Миха! — сказал мой конопатый приятель. — Я уж подумал, что они меня толпой запе́нают! Пока ты не появился. А когда тебя увидел — понял, что пронесло!

Рядом с рыжим боксёром я увидел Олега Васильева.

— Мы тебя на автобусной остановке ждали, — сказал Лежик. — Договорились ведь, что