КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ - Кадзуо Исигуро

– Но куда же вы направитесь? Хотите вернуться в Англию?

– У меня пока не хватает денег, чтобы вернуться туда. Я поеду в Макао. А дальше – посмотрим. Всякое может случиться. Вот почему я и хотела поговорить с вами. Кристофер, должна признаться, мне довольно страшно. Я не хочу ехать совершенно одна. Вот и осмеливаюсь спросить: не поедете ли вы со мной?

– Вы имеете в виду – в Макао? Завтра?

– Да. Не поедете ли вы со мной завтра в Макао? А куда двинуться потом, мы решили бы позднее. Если вы согласны, мы можем какое-то время просто плавать вдоль берегов Южно-Китайского моря. Или отправиться в Южную Америку – бежать, как воришки под покровом ночи. Разве это не весело?

Наверное, ее слова удивили меня, но более всего я был ошеломлен, как теперь припоминаю, почти физическим чувством облегчения, которое тогда испытал. На секунду-другую у меня даже закружилась голова, как у человека, который после долгого заточения в темной камере вышел на свет и глотнул свежего воздуха. Появилось ощущение, будто ее предложение, сделанное, насколько я мог судить, спонтанно, под влиянием настроения, было абсолютно логично и несло в себе своего рода избавление, на которое я никогда и надеяться не смел.

Однако, едва осмыслив это ощущение, я насторожился: возможно, Сара лишь испытывала меня. Поэтому, решившись наконец ответить, я услышал свой собственный голос как бы со стороны:

– Проблема состоит в том, что у меня здесь работа. Я должен сначала завершить ее. Мир находится на грани катастрофы. Что подумают обо мне люди, если я брошу их в такой ситуации? Что вы сами станете обо мне думать, в конце концов?

– О Кристофер, мы не хуже других! Пора перестать об этом думать. Иначе у нас ничего впереди не останется, лишь то, что уже было когда-то: снова одиночество, снова дни, полные угрызений совести из-за того, что мы чего-то не доделали. С этим пора кончать. Забудьте о своей работе, Кристофер! Вы и так потратили на неё большую часть жизни. Давайте завтра же уедем – не стоит больше терять ни дня, – давайте уедем, пока не стало слишком поздно.

– Для чего именно – слишком поздно?

– Поздно для… Ну, я не знаю. Единственное, что я знаю, так это то, что растратила лучшие годы в поисках неизвестно чего, некоего трофея, который могла бы получить лишь в том случае, если бы действительно сделала достаточно, чтобы его заслужить. Но он мне больше не нужен, теперь я хочу другого – теплоты и уединения, которыми смогу наслаждаться независимо от того, что сделала или кем стала. Чего-то, что неизменно, как ночное небо. Вот чего я теперь хочу. Думаю, и вам требуется то же. Но скоро станет слишком поздно. Мы начнем стремительно меняться. Если упустим свой шанс теперь, другого может и не представиться. Кристофер, что вы делаете с этим бедным растением?

Только тут я заметил, что рассеянно ощипываю листья пальмы, возле которой мы стояли.

– Простите, – со смехом спохватился я, – это очень дурно с моей стороны. – Потом, подумав, сказал: – Даже если в ваших словах, есть резон, даже в этом случае для меня все не так просто. Потому что, видите ли, у меня есть Дженнифер.

Произнеся это, я живо представил свой последний разговор с девочкой в уютной маленькой гостиной в глубине школьного здания, стены которой, обшитые дубовыми панелями, освещало полуденное солнце нежной английской весны. Я увидел лицо девочки в момент, когда она осознала то, что я ей говорил, вспомнил, как она, задумчиво кивая, размышляла над моим сообщением, и неожиданные слова, которые в конце концов произнесла.

– Да, есть Дженнифер, – повторил я, чувствуя, что начинаю опасно грезить наяву. – Даже теперь она все еще ждет меня.

– Но я подумала и об этом. Я все тщательно обмозговала. Мы с ней станем друзьями, больше, чем друзьями. Втроем мы могли бы составить, ну… маленькую семью, такую же, как другие. Да, я размышляла об этом, Кристофер, это могло бы быть прекрасно для всех нас. Мы послали бы за Дженнифер, как только определятся наши дальнейшие планы. Могли бы даже отправиться в Европу, скажем, в Италию, а девочка приехала бы к нам туда. Уверена, я могла бы стать ей матерью, Кристофер, поверьте, я сумею.

Поразмыслив немного, я кивнул:

– Очень хорошо.

– Что вы хотите сказать этим «очень хорошо», Кристофер?

– Я хочу сказать – хорошо, я еду с вами. Сделаем так, как вы говорите. Да, наверное, вы правы. Дженнифер, мы, все остальное… все может отлично сложиться.

Произнеся это, я почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с моих плеч. Тем не менее у меня вырвался тяжки и вздох. Сара подошла еще на шаг ближе и с полминуты неотрывно смотрела мне в глаза. Мне даже показалось, что она вот-вот меня поцелует, но в последний миг она сдержалась и лишь сказала:

– Тогда слушайте. Слушайте внимательно. Все нужно сделать очень точно. Соберите только один чемодан и не отправляйте никакого багажа. В Макао нас ждут кое-какие деньги, так что купим там все, что нужно. Я пришлю за вами шофера завтра днем, в половине четвертого. Позабочусь о том, чтобы на этого человека можно было положиться, но все равно не говорите ему ничего лишнего. Он привезет вас туда, где я буду вас ждать. Кристофер, вы выглядите так, словно вас только что огрели по голове чем-то тяжелым. Вы ведь не обманете меня, правда?

– Нет-нет. Я буду готов. Завтра в половине четвертого. Не беспокойтесь, я… последую за вами куда угодно.

Возможно, это вырвалось у меня невольно; возможно, под влиянием воспоминаний о том вечере, когда мы привезли сэра Сесила из игорного дома, но так или иначе, я вдруг потянулся к ней, обеими руками схватил ее ладонь и поцеловал. После чего, кажется, продолжая сжимать ее руку, нерешительно посмотрел ей в глаза, не зная, что делать дальше; не исключено даже, что я при этом глупо хихикнул. В конце концов Сара осторожно высвободила руку и коснулась моей щеки.

– Спасибо, Кристофер, – прошептала она. – Благодарю, что вы согласились. Я вдруг почувствовала себя совсем по-другому. Но теперь вам лучше уйти, пока нас никто не заметил вместе. Ну идите же!

Глава 17

В тот вечер, ложась спать, я пребывал в некотором смятении, но проснулся на следующее утро с ощущением снизошедшего на меня покоя, словно с моих плеч сняли тяжкий груз, и, когда, одевшись, снова подумал о неожиданном повороте в своей судьбе, испытал заметное волнение.

Большую часть того утра припоминаю смутно. Отчетливо помню лишь, что мною овладела мысль в оставшееся время сделать как можно больше из запланированного на следующие несколько дней и что поступить иначе представлялось мне непорядочным. Очевидная нелогичность подобной позиции почему-то не смущала меня, и после завтрака я с небывалым рвением принялся за работу: носился вверх-вниз по лестницам, понукая шоферов, ездил куда-то по запруженным людьми улицам. И хоть сегодня это кажется бессмысленным, должен признать, что, садясь за обеденный стол вскоре после двух часов дня, я испытывал немалую гордость опою, что в какой-то мере выполнил большую часть намеченного.

И в то же время, оглядываясь назад, я с изумлением понимаю, что оставался при этом на удивление отстраненным от всех своих дел. Пока метался но международному сеттльменту, беседуя со множеством наиболее известных горожан, в глубине души я потешался над серьезностью, с какой они старались отвечать на мои вопросы, над их жалкими потугами помочь мне. Потому что на самом деле, чем дольше я пребывал в Шанхае, тем больше презирал так называемых лидеров местного сообщества. Почти каждый день мне открывались новые факты, свидетельствовавшие в лучшем случае об их нерадивости и коррумпированности. В то же время ни разу со времени приезда сюда я не встретился с выражением честною стыда, с признанием тою, что, если бы не увиливание от своих обязанностей, не политическая близорукость, а зачастую и просто бессовестное поведение ответственных лип, кризис никогда не достиг бы нынешнего уровня.

В какой-то момент я оказался в клубе «Шанхай» на встрече с тремя известными представителями местной элиты и, лишний раз убедившись в их пустом самомнении, в том, что они начисто отрицают свою вину в нынешнем заслуживающем сожаления развитии событий, испытал радостный подъем оттого, что мне больше никогда не придется общаться с подобными людьми. В такие минуты мне казалось, что я принял верное решение, что убеждение, разделявшееся здесь, судя по всему, всеми и каждым – будто за разрешение этого кризиса я один несу всю полноту ответственности, – не только необоснованно, но и заслуживает крайнего презрения. Я воображал, какое изумление – а потом гнев и паника – отпечатается на липах этих людей, когда они узнают о моем исчезновении. И надо признать, мысль об этом приносила большое удовлетворение.

Позднее, во время обеда, я поймал себя на том, что вспоминаю последнее свидание с Дженнифер в тот солнечный день в ее школе. Мы смущенно сидели в креслах в гостиной, солнце играло на дубовых панелях, и в окне за спиной Дженнифер я видел заросшую травой лужайку, спускающуюся к озеру. Я уже говорил, что девочка молча слушала, когда я пытался объяснить ей необходимость своего отъезда и необыкновенную важность работы, предстоявшей мне в Шанхае. Время от времени я делал паузы, ожидая ее вопросов или по крайней мере каких-нибудь замечаний. Но всякий раз она лишь серьезно кивала и ждала продолжения. В конце концов, сообразив, что начинаю повторяться, я спросил: