Осторожно, спойлеры! - Оливия Дейд

менее они не тронулись с места. Вместо этого он притянул ее ближе, и они просто… обнимались с минуту, ее голова лежала у него на плече, его сильные, широкие ладони легонько гладили ее по бокам, бедрам, рукам. Когда он наконец заключил ее в объятия, она положила свои руки поверх его.

Маркус поцеловал ее в висок и прижался к нему щекой. А она еще говорила себе, что ей не нужна такая нежность. Оказалось, что она обманывалась, потому что ей было нужно все. Его зубы и его ласка. Его красивое лицо и морщинки от смеха. Уважаемый артист и напыщенная звезда «Акульего тайфуна».

Золото и пирит. Повернув голову, она нежно поцеловала его в подбородок.

– Идем ко мне. Пожалуйста.

Он не колебался ни секунды.

– Да. Да.

Русал

Берег у подножия скал. рассвет. Кармен, полностью одетая, заходит по грудь в прибой. Тритус, лениво поводя хвостом, стоит перед ней вертикально и с обожанием смотрит в ее глаза цвета морской пены.

КАРМЕН: Когда ты вернешься?

ТРИТУС: Когда буду тебе нужен.

Она стыдливо смотрит на него.

КАРМЕН: Что, если… Что, если ты не можешь дать то, что мне нужно?

Он непонимающе хмурится. Потом к нему приходит понимание, а затем и желание. Он подплывает ближе.

ТРИТУС: Поверь мне. Может, я человек только наполовину, но настоящий мужчина.

КАРМЕН: Ты хочешь сказать…

ТРИТУС: Позволь показать тебе.

Но как только они соприкасаются в первый раз, взявшись за руки, ее ноги касаются его хвоста, ее глаза расширяются, и вовсе не от желания. Внезапно ей становится трудно дышать, и она отшатывается от него.

КАРМЕН: Моя… моя аллергия! На водоросли! Я… (хватает ртом воздух) забыла!

ТРИТУС: Нет! Мое проклятие! Оно все-таки сбылось!

На него обрушивается вся трагичность их любви, и он уплывает, исчезая под водой.

16

– Вот здесь я и живу, – объявила Эйприл и взмахом руки пригласила его войти. – Квартира с отдельным входом, так что у меня относительное уединение.

Маркус огляделся.

– Похоже, отличная находка, особенно в этом районе.

Открытая планировка, за исключением спальни и ванной. Квартира не слишком просторная, но уютная. И в хорошем состоянии: с блестящим паркетом, кухонными приборами из нержавейки и столешницами под мрамор. Он подозревал, что, когда она устроится, здесь станет уютнее, чем в его собственном доме в Лос-Анджелесе с его агрессивно современным дизайном. Так ему, конечно, и надо, раз не проследил за процессом лично, но в то время он находился за границей и ему хотелось, чтобы когда он вернулся, ремонт уже был закончен.

– Прошу прощения за коробки. – Эйприл переступила с ноги на ногу. – У меня не было времени разложить все по местам и повесить картины.

Консоль из белого мрамора при входе – она предпочла дереву камень, что не удивительно, – не пошатнулась, когда он оперся на нее ладонью, ощущая под пальцами гладкую и твердую прохладную поверхность.

– Меня впечатляет все, что ты успела распаковать за такое короткое время.

Она поджала губы, но ее тихое хмыканье прозвучало как сомнение.

К тому времени, как он вошел за ней в квартиру, часть ее уверенности и откровенной, возбуждающей, сексуальной агрессивности пропала. Сейчас ее взгляд метался по комнате, словно подмечая все недостатки. Маркус впервые видел, чтобы она так нервничала, включая их совместный ужин и первую встречу с папарацци.

Жаль, потому что из-за этой перемены кровь быстро остыла, а в голове прояснилось. Достаточно, чтобы он вспомнил свое решение обсудить с ней последнюю чувствительную тему, прежде чем они обнажатся друг перед другом.

Не то чтобы он был в этом уверен, к тому же она может передумать сейчас или когда пожелает. Но он надеялся. Фантазировал.

– Я знаю, что ты, наверное, не привык к такому… – начала она.

– Эйприл, – слегка возмутился он, покачал головой и выгнул бровь с мягким укором. – Мои родители преподают в школе, помнишь? Я вырос в доме, который был не намного больше твоей квартиры.

Ее лицо слегка просветлело при напоминании, но плечи остались напряженными.

– Точно. Я забыла.

Было явно видно, что ее беспокоило его мнение. Но только ли беспорядок в доме был причиной ее нервозности?

Они пришли к ней с весьма определенной целью. Но теперь, когда над ними нависла перспектива такой степени интимности, такой степени буквального и переносного обнажения, она, похоже, переживала, что он может осудить ее и счесть неподходящей в совершенно другом смысле. Но как узнать это точно?

– Эм-м… – Она прошла в кухонную зону. – Ты голодный? Мы можем пообедать, если хочешь. У меня осталась пицца. И еще жареный рис. – Она повела плечом, открыла холодильник и принялась осматривать полки. – Извини. После переезда я не заморачивалась готовкой. Да и раньше тоже.

Лучшей возможности не представится.

Она не отошла от холодильника, когда он подошел к ней сзади. И даже когда обнял, сцепив руки у нее на талии. Ее тело замерло в его объятиях. Застыло, хотя она и не двинулась с места.

Через несколько секунд она расслабилась, прижавшись к нему, как раньше.

Наклонив голову, он положил подбородок на ее округлое плечо.

– Я люблю готовить. Что хорошо, потому что из-за работы должен внимательно относиться к тому, что ем и как занимаюсь.

Она сильно напряглась. С таким же успехом он мог держать кусок ее каменной столешницы. Не удивительно.

– Эйприл… – Он коротко поцеловал новый синяк у нее на шее. – После утренних пончиков я, наверное, весь оставшийся день буду есть только белки и овощи. Мне нельзя остатки пиццы или жареного риса. Я все равно не особо голоден. Но…

Она закрыла дверцу холодильника, вывернулась из его рук и отошла, и он не пытался ее остановить. Он просто продолжил говорить и надеялся, что она еще слушает.

– …я не жду, что остальные будут есть или заниматься так же, как я. Это часть моей работы. Вот и все, – заверил он и показал на сверкающий холодильник. – Так что если ты голодна и хочешь пиццу – ешь пиццу. Хочешь жареный рис – ешь рис. Если хочешь еще пончиков размером с твою голову или этих кроко…

– Кокруфинчиков, – буркнула она, наконец подняв на него глаза.

– …как бы эта хреновина ни называлась – ешь их. Несмотря на очень реальный риск, что от такого количества кофеина ты и правда взлетишь. – Он старался вложить в каждое слово всю искренность, на которую был способен, все спокойствие. – Что ем или не ем я, не имеет совершенно никакого значения.

Он