Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

— Кому вы говорили о допросе? — спросил он следователя.

— Капитану Смолину.

— Как мог проникнуть в палату посторонний?

— Окно закрыто, значит, через дверь.

— Почему пустил часовой — Часовой пропускал только медиков, — сказал врач.

— Выходит, он был в белом халате.

— Вы предполагаете, что кто-нибудь из наших? — с ужасом спросил дежурный врач.

— Для ваших это слишком топорная работа, доктор. Но без вашей халатности не обошлось, — строго проговорил Ченцов и направился к выходу.

— Что же делать? — еле выговорил врач.

— Велите для начала произвести вскрытие, — невесело посоветовал ему Медведев, уже приступивший к составлению протокола осмотра места происшествия.

* * *

«Бом! Бом! Бом!» Три дня несется над Здолбицей колокольный звон: село празднует пасху. Много люду толпится возле церкви. Мальчишки обмениваются крашеными яйцами, нищие собирают подаяния, старухи усердно суют им сдобу, деньги. Многие приходят сюда просто так, на людей поглядеть, перекинуться словечком с давними знакомыми, обсудить новости. Ну, а нарядные девки себя показать редкому жениху.

Не меньше народа было в те дни и на улицах села. Приезжие ходили по домам, предлагали хозяевам услуги: по найму обработать огород, засеять поле, выполнить весенние работы в садах, виноградниках. За работу просили продукты.

Пришлые в основном шли пешком, поодиночке, группами, многие с тележками, везя в них свой нищий скарб, оставшийся с войны. Те, кто побогаче, имели лошадей и повозки, заменившие им сожженные дома.

То было трудное время. Люди искали себе место на разоренной земле. Большинство из них давно не имело своего крова. За лето столько крутилось, перекручивалось народа в Здолбице, что сельчане привыкли к приезжим. Поэтому никто поначалу не обратил внимания на крытую телегу, запряженную пегой, хорошо откормленной лошадью, которая появилась в один из праздничных дней на центральной улице. Правил ей молодой цыганского вида мужчина в клетчатом костюме при галстуке. Большие карие глаза его внимательно рассматривали шумную улицу, но на лице нельзя было прочитать ни удивления, ни восхищения. Мужчина был на редкость спокоен и уверен в себе.

Подвода остановилась возле большого кирпичной кладки дома. И другие строения во дворе были также добротны и ухожены. Высокие фруктовые деревья окружали постройки, каменный колодец с крышей, кирпичную погребицу. В хлеву стояла корова, в сарае хрюкали свиньи. А бричка у забора говорила о том, что в хозяйстве водились когда-то и лошади.

Мужчина легко соскочил с подводы на подсохшую у забора землю и вразвалочку направился к приоткрытой калитке. Навстречу ему рванулся здоровенный рыжий пес, залаял хрипло, отрывисто. На лай из дома вышла чернявая молодайка. Подозрительно оглядев незнакомца, недовольно спросила:

— Шо трэба?

Мужчина улыбнулся хозяйке, слегка кивнув головой:

— Я, красота моя, заготовитель. Собираю у населения тряпки, кости, цветной металл…

— Никаких тряпок у нас нема, — грубо отрезала женщина. — Работать надо, а не милости собирать!

— Я не за даром прошу, красота моя. Хочешь — деньгами заплачу, хочешь — товаром рассчитаюсь! Такая моя работа.

— Знаемо, знаемо! У моего кума после такой работы порося исчезло. Такой же заготовитель ездил, как ты, из, цыган.

— Смотри не прогадай!

Мужчина подошел к подводе, задрал сзади полог, открыл соломенный короб, закричал на всю улицу:

— Люди добрые! Кому конфеты, пусть едят дети! Есть петушки — золотые гребешки! Соль и спички, не хуже и ситчик! Одеколон и мыло, чтоб душе было мило! Навались, у кого тряпки завелись!

И тут же залаяли псы, захлопали калитки. Любопытные хозяйки потянулись к повозке, щупали ткань, нюхали мыло, рассматривали коробочки с одеколоном, конфеты, цветные ленты, игрушки, спрашивали цены, вес утиля. Начался торг. Не утерпела, подошла и молодайка с сыном на руках.

— Ивасик, сынок мой, — вместо примирения сказала она.

Заготовитель моментально сунул малышу в ручонку леденец на палочке, а женщине горсть конфет. — Выбирай, красота моя, что приглянется, а то все разберут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А ты, дядько, еще приезжай, у нас барахла дюже много, — весело балагурили женщины, сами взвешивая тряпки на висячих весах.

Заготовитель наметанным глазом определял правильность веса и отпускал товар. Объемистый короб быстро пустел, а телега пополнялась утилем. Видно, легкая рука была у приезжего: бабы расходились довольные сделкой.

— А самовар возьмешь старый? — неуверенно спросила молодайка.

— У тебя, красота моя, все возьму!

— Лови момент, Кристина, — смеялись вокруг, — мужик на тебя глаз положил. Зови его до хаты, он тебе и так все отдаст!

— Да будет вам! Мне синька нужна.

— Синьку я тебе следующий раз привезу, сегодня нет, не обессудь.

Заготовитель задраил полог, подошел к лошади, похлопал ее по морде, снял мешок с овсом, ловко взнуздал животное и взобрался на передок телеги.

— Но! Пошла, милая! До побачения, бабоньки! — Мужчина помахал всем рукой и подмигнул Кристине.

Повозка покатилась по улице.

А через неделю, когда уже отгуляли на селе пасху, повозка эта снова уткнулась в знакомое подворье. Кристина стирала белье в корыте у колодца и сразу признала заготовителя.

— Видишь, как я кстати, — весело проговорил он. — Я тебе синьку привез.

— Ее нынче днем с огнем не сыщешь!

— Приходи на площадь, я там сегодня торговаться буду, — пригласил заготовитель женщину, протягивая ей через забор два пакетика синьки.

— Ось управлюсь та и приду, — краснея, проговорила Кристина.

На сей раз обмен шел до вечера. День был будний, и люда по домам не густо набиралось. Но тем не менее короб пустел, а телега пополнялась.

Кристина пришла, когда торг уже окончился. Подождала в сторонке, пока не отошли последние покупатели, неслышно приблизилась.

— Опоздала, красота моя! Я уже пустой.

— Да я по другому делу, — смутилась женщина.

— Говори, не робей. Смогу — помогу!

— Кабанчика вы можете зарезать?

— Кто же весной режет? — удивился заготовитель.

— Гости приезжают, кормить надо. Колбасу зроблю, кровянку, сало посолю, мясца закопчу…

— Дело твое, красавица! А магарыч будет?

— И магарыч, и селянка, — быстро проговорила Кристина и взобралась на повозку. — Поедем, пока не стемнело.

Заехали прямо во двор. Кристина привязала хрипло лаявшего кобеля на короткую цепь, пошла к сараю. В дверях остановилась, спросила:

— Звать-то вас як, дядьку?

— По имени — Григорий, фамилия — Стрижак.

— Стрижак? — Кристина вскинула на него удивленные глаза, вздохнула обреченно: — Ой, лышенько! Так вы оттуда?

— Откуда? — заготовитель широко улыбался. — Я новый человек в здешних местах. Из Кировоградщины перебрался не от доброго хлеба, конечно. Так что не сильтесь, меня вы не вспомните.

— Слава Иисусу! — перекрестилась молодайка. — А я уж невесть что подумала. Служил у нас в управе полицаем тоже один Стрижак…

Стрижак крепко взял Кристину за локоть и притянул к себе, шепнул на ухо:

— Я всю войну в концлагере просидел, — и показал выколотый на руке лагерный номер.

— Ой, лышенько! Прости за ради Христа!

Открыли сарай. В ноздри ударил крепкий запах навоза, прелой соломы, кизяка. В углу за перегородкой лежал рябой кабан пудов на восемь. «Ничего себе кабанчик», — присвистнул Григорий. Животное, почуяв, зачем к нему пришли, привстало, захрюкало и попятилось, оседая на задние ноги.

— Веревку давай, так не завалить, — попросил Стрижак. — И нож приготовь.

— Зараз, — Кристина бросилась из сарая и тут же вернулась: все у нее было приготовлено заранее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Григорий сделал петлю на веревке, приказал:

— Почеши ему за ухом, а то не подпустит.

Кристина беспрекословно исполнила. Стрижак, похлопывая борова по боку, взял его заднюю ногу и затянул петлю.

— Отойди! — Он перекинул другой конец веревки через перекладину под потолком и рывком опрокинул визжащую свинью, завязал веревку на загородке. Кристина протянула ему длинное лезвие широкого немецкого штыка. Он потрогал его острие пальцем и вдруг одним ударом вонзил в бочину хряка, перевернул на спину, придавил коленом и перерезал ему горло. Казалось, еще дикий визг висит в воздухе, а кабан уже затихал в предсмертных конвульсиях. Кровь стекала в подставленный таз.