Сметенные ураганом - Татьяна Осипцова

Впервые Света чувствовала себя настолько одинокой. Казалось, во всем мире нет плеча, на котором она могла бы выплакаться и успокоиться.

Она налила еще коньяка и опять выпила до дна.

Вот бы напиться до бесчувствия, как папочка напивался… Тогда она точно все забудет. А пока можно сколько угодно твердить себе: «Я не буду думать об этом сегодня» – все равно не удастся отогнать рвущие душу мысли.

Света наполняла очередную рюмку, когда похоронную тишину квартиры прорезал звонок в дверь. От неожиданности она вздрогнула, коньяк выплеснулся на стол.

Кто бы это?.. Соседка с запоздалыми соболезнованиями? Или один из коробейников, что таскаются по домам в надежде втюхать китайские кофемолки, электрические открывашки для банок и утюги?

К двери прошаркала мама. Света одним махом опрокинула коньяк в рот и тут же поперхнулась, услышав бархатный баритон из коридора:

– Здравствуйте. Вы не помните меня? Моя фамилия Шереметьев. Я давний друг Светланы и родственник Ганелиных. К сожалению, дела не позволили мне присутствовать на похоронах Геннадия, а завтра я уезжаю и лишь поэтому пришел выразить свои соболезнования в столь поздний час.

Света вскочила, с удивлением отметив, что слегка качается, торопливо пригладила затянутые в хвост волосы и одернула черный свитерок. Выходя в коридор, мельком взглянула в зеркало. Глаза опухли, и кончик носа почему-то покраснел, но нет ни малейшей возможности припудрить его.

Юрий, в черной рубашке, темно-сером костюме и галстуке в тон выглядел именно так, как должен выглядеть человек, пришедший выразить соболезнование семье покойного. С безупречной вежливостью он пожал руку Свете и сказал несколько приличествующих ситуации слов.

Ольга Петровна вернулась в комнату, а Светлана кивнула в сторону кухни:

– Проходите, Юра. Там можно курить.

Пропустив его, она закрыла за собой дверь, отставила бутылку и рюмку в сторону, вытерла стол и присела на угловой диванчик. Шереметьев расположился на стуле и, смерив взглядом бутылку, заметил:

– Это вы одна вылакали? Многовато.

– А вам-то что? – вяло огрызнулась она.

– Пить в одиночку – вообще последнее дело.

– Составьте компанию.

– Ладно, одну рюмку за упокой души новопреставленного Геннадия я выпью, а больше не буду и вам не дам.

Они выпили. Поставив рюмку на стол, Света не сдержалась, всхлипнула, и слезы сами собой полились из глаз.

– В чем дело, Светочка?

Он спросил это так ласково, по-доброму, и когда она посмотрела на него, ей почему-то стало легче, хотя на лице его не читалось ни сочувствия, ни жалости. Она сама не поняла, почему пришло такое ощущение, только в эту минуту показалось, что все, кого она знала когда-нибудь, – все ей чужие, кроме Юры.

– Так в чем все-таки дело? – Он осторожно взял ее за руку. – Не можете же вы так убиваться из-за того, что господин Смирнов безвременно покинул этот мир, оставив вас одну?

Она уже давно привыкла к его манере в изысканных выражениях говорить гадости и не обижалась. Что поделать, Юра есть Юра. И вдруг она поняла, что может все рассказать ему. Он ведь тоже не ангел, он жулик, лицемер и наглец – и он не осудит ее. Он мог ругать ее за мошенничества и обманы сколько угодно, все равно она знала, что на самом деле он ее не осуждает.

– Меня совесть измучила, – призналась Света.

– Совесть? – Брови его удивленно взлетели вверх. – Кажется, мы выяснили, что совесть вы считаете атавизмом.

– Атавизмом? А что это? Я знала, но забыла.

– Это что-то ставшее ненужным в ходе эволюции, вроде хвоста у человека. Но иногда вырастает – помните картинку в школьном учебнике по биологии?

– Опять смеетесь, а я серьезно. Я боюсь… Я даже подумала – может, в церковь сходить?..

– Поставить свечку или испросить индульгенцию за свои грехи?.. Кстати, что с вашей совестью? Конечно, у вас полно грехов, но раньше я не замечал, чтобы она вас мучила.

Теперь он откровенно насмехался – она видела, как блеснули синие глаза. Но Свете стало все равно. Рука его была такая теплая и надежная, а ей так хотелось выговориться. Она шмыгнула носом.

– Не надо было мне выходить замуж за Гену.

– Выходить замуж? По-моему, тот фокус, который вы проделали, правильнее называется «женить на себе». Разницу чувствуете?

– Ах, все равно, как это назвать! Это было неправильно, подло. Ведь он Соню любил, а не меня… Соньку тогда в колхоз услали, а я наговорила ему, что она там влюбилась и замуж выскочила.

– Вот, значит, как вы его окрутили. А я-то гадал…

– А потом, потом… Я ведь плохо к нему относилась. Я взяла у него деньги и хотела отблагодарить, но все как-то не получалось… Я склад купила у него из-под носа. Ругала при людях, унижала… и на работе, и дома. Я ведь могла сделать его счастливым… А вместо этого долбила, что он не может придумать, как много денег заработать… вот он и решился на такое… Это из-за меня его убили.

Она умолкла, хлюпая носом. Юрий подождал некоторое время и поторопил:

– Продолжайте, какие еще грехи за вами числятся?

– А разве этого мало? Я обманула его. Я дважды его обманула… Я могла быть добрее к нему, мне это ничего не стоило, а я… так плохо относилась… А он умер…

Слезы лились, она утирала их тыльной стороной ладони, потому что платок куда-то задевался. Юра достал из кармана свой, пахнущий дорогим парфюмом, и вложил ей в руки.

– Нельзя так себя изводить. Кончайте реветь!

Она послушно утерлась и даже всхлипывать перестала, и подняла на Юру несчастные глаза.

– Если бы все можно было вернуть…

– Бросьте. Все было бы точно так же. Разве у вас был выбор?

– Нет, – вздохнула она. – Но потом-то я могла быть добрее к нему… Тогда бы я сейчас не так мучилась.

Синие глаза ехидно прищурились.

– Так вам жаль беднягу Гену, или вы жалеете себя, замученную угрызениями совести?

– Вы меня нарочно путаете… – недовольно пробурчала она.

– Ничего бы не изменилось, начни вы все сначала. Вы так же обманули бы его и так же издевались. Ведь, не умри он сейчас, вы бы и не подумали изменить отношение к мужу? Все могло сложиться иначе, только если бы вашему Геннадию пришло в голову поколачивать вас для профилактики – потому что любой, проявивший слабину, тут же окажется у вас под каблуком.

У Светы не было сил возмущаться, она только вздохнула:

– Не знаю, почему я такая злая стала. Я ведь не была такой, это все жизнь… И еще, как только я начинаю думать, что вот, все наладилось и надо уже стать честнее и добрее, как мне опять снится этот сон.

– Что за сон?

– Я вам не рассказывала? Он снится мне давно, с карточных времен, когда бедняки и бомжи стали рыться на помойках. Сейчас-то это уже не в диковинку, а тогда… Знаете, когда я впервые увидела, что человек выискивает еду в мусорном баке, я очень испугалась, что и мы до такого можем дойти. И тогда первый раз мне приснился этот кошмар. Он потом еще снился, с небольшими вариациями, но суть примерно одна. Как будто я иду в темноте… ну не совсем в темноте, кое-что вижу. Иду, и мне есть очень хочется, потому что сытной еды давно не было. А с двух сторон дороги помойка, большая свалка… Вроде дело за городом. И на этой свалке полно людей, и все копаются, ищут что-нибудь съедобное. А я думаю: раз они находят, может, и я найду? Хоть утолю свой голод… Мне противно, брезгливо, но живот от голода сводит, и я иду на эту свалку… А оказывается, это уже не свалка, а кладбище… Я на кладбище, а кругом ночь, жуть! И я пугаюсь и бегу… Бегу как сумасшедшая, а за мной кто-то гонится!

– Кто гонится?

– Не знаю. Я даже не знаю, человек или зверь… Только чувствую, что он вот-вот догонит… Ужас такой! Но вдруг кладбище кончается, и я оказываюсь не на улице, не в городе, а в каком-то страшном месте – в лесу или в старом парке. Вокруг темень, мрачные деревья, заросли кустов со всех сторон… Нет ни одной тропинки, и я не знаю, куда бежать, где найти спасение! А тот, кто гонится за мной с кладбища, не отстает, и я опять бегу, не разбирая дороги… Я дрожу от страха и от холода, а вокруг туман, поэтому все еще мрачнее и страшнее кажется. Я задыхаюсь от ужаса, просыпаюсь и понимаю, что спастись опять не удалось…

И каждый раз, как мне снится этот сон, на меня наваливается такой страх, что все опять может вернуться – тяжкая работа ради куска хлеба, латаные сапоги и протертая куртка, – что я готова ограбить кого-нибудь, лишь бы знать, что у меня есть деньги, и завтра я не буду голодать. Вот я со злости и налетала на Гену, и пилила его…

– Стоп, – прервал ее Шереметьев. – Вы сейчас опять начнете заливаться пьяными слезами. Вытритесь и послушайте, какую новость я вам сообщу. Думаю, вас она заинтересует.

Она послушно вытерла глаза и высморкалась.

– Что за новость?

– Вы помните, я говорил, что ни одну женщину в мире не хотел так, как вас. Так вот – я все еще вас хочу.

От возмущения Света даже всхлипывать перестала. Вскочив на ноги, она зашипела, чуть не брызгая слюной: