Неистребимый майор - Иван Исаков

Наступила мертвая пауза.

Круг распался. Старшая часть свиты бросилась догонять посла, а другая часть, младшая, панически растворилась в толпе с явным расчетом сделать вид, будто ее здесь вообще не было. Она не должна была видеть и слышать происшедшего. И она не видела и не слышала ничего. Только смятенный дух и учащенное биение сердца выдавали тех, которые сейчас раскаивались в том, что упорно лезли на глаза exzellenz’а.

Немитц стоял как вкопанный. Зрительная память, как фотоаппарат, зафиксировала злые, возмущенные и растерянные физиономии. Что же случилось? Ведь он не сказал ничего обидного?!

Неизвестно откуда появившийся Щербачев твердо взял мичмана под локоть, увлек его какими-то коридорами к боковому выходу и, усадив в карету, привез в посольство. В пути не было сказано ни слова. Когда же они проходили от ворот резиденции к домику, где помещались агенты, первый советник сказал бесцветным голосом:

— Прошу вас не выходить из своей комнаты, пока не получите дальнейших указаний…

Наконец он у себя. Бросившись на тахту, Немитц решил более обстоятельно пересмотреть свое поведение за все дни пребывания в Константинополе, — он понимал, что объяснение с Зиновьевым неминуемо.

Но обилие впечатлений, реакция от напряжения и жара сделали свое дело — мичман не заметил, как уснул. Когда же открыл глаза, почувствовал в комнате присутствие постороннего человека.

Над ним стоял капитан-лейтенант Щеглов, который подчеркнуто официально сказал:

— Прошу вас одеться и следовать за мной на канонерскую лодку «Донец». Катер ждет.

В полной тишине они отвалили от грязной городской пристани и подошли к стационеру. На борт поднялся только мичман, а капитан-лейтенант, немного смущенный своей ролью, передал пакет вахтенному начальнику, после чего повернул к берегу.

4

Мичман сидел под тентом, ласкаемый легким бризом. Вот уже шестые сутки, как он «арестован при каюте», к удовольствию скучающих офицеров сонной канонерской лодки, и ничего не знает о том, что делается на берегу. Хорошо еще, что командир разрешает ему валяться с книгой наверху, под кормовым тентом, когда корабль накаляется от щедрого босфорского солнца.

Немитца терзала неясность конца всей этой истории.

Ни одного письма или записки!

Но главной причиной терзаний было другое. Еще молодой, но достаточно умный, образованный и наблюдательный, мичман не мог себе простить того, что его обошли, обкрутили, оболванили как несмышленого ребенка.

Как он не понял сразу, что в другом месте и в другое время немецкий майор, пруссак до мозга костей, военный агент, друг германского императора, представивший проекты обороны Пролива (обороны от русских!), никогда первым не подал бы руки русскому мичману, особенно нетитулованному. А между тем майор хлопал его по плечу, предлагал пить на брудершафт, приглашал в тевтонский клуб, неоднократно таскал в аристократический яхт-клуб на интимные вечеринки и афишировал эту неожиданную дружбу под видом симпатии к родственнику своего посла Маршалла.

Как он не понял ненормальности того, что проводил время только в обществе немецких девиц или титулованных оболтусов секретарей, постепенно потеряв связи с французами и англичанами. Он даже не успел перезнакомиться со всеми членами русской колонии.

На сонном стационере вдруг торопливо зашлепали босые ноги матросов, стремящихся скрыться в кубрике, затем просвистела унтер-офицерская дудка, вслед за которой раздалась команда вахтенного начальника:

— Караул, наверх!

Однако не успела эта команда дойти до караульного помещения, как еще более резким голосом последовало:

— Отставить! — И вслед за тем, снизив тон до зловещего шепота: — Сигнальщики! Трам-тара-рам! Если еще раз прохлопаете, под винтовку поставлю с полной выкладкой! Да еще на солнцепеке!

Мичман Немитц, наблюдавший эту сцену, сразу понял, чем провинились сигнальщики: замечтавшись, они не успели заметить приближения шикарного посольского катера и не доложили с мостика на вахту, что на носовом флагштоке катера нет государственного флага. Ритуал морского хорошего тона, или, по дипломатической терминологии, «протокола», требовал обозначать присутствие на борту высокой особы соответствующим флагом или вымпелом, что позволяло ожидавшим визита принять необходимые меры для продолжения «протокола», вплоть до салюта из пушек.

Голый флагшток подсказывал, что высокая особа приближается инкогнито, не желая привлекать к себе внимания рейда. Или что особа изволит почивать дома, а к стационеру несется чин посольства, еще не выслуживший должностного вымпела.

Когда катер встал у трапа, осторожное начальство стационера оказалось на верхней палубе в полном составе, в белоснежной форме и при кортиках. И не зря.

По трапу поднялся первый советник посольства, действительный статский советник, что в сознании командира «Донца» звучало, как генерал-лейтенант или вице-адмирал. Не дай бог опоздаешь встретить такого гостя!

Щербачев с исключительной вежливостью, смешанной с не менее явной небрежностью, — сочетание, которое вырабатывается у сановников годами, — поздоровался с офицерами, а затем, поманив к себе мичмана Немитца, удобно устроился в шезлонге под тентом. Так же вежливо и небрежно всем остальным было брошено:

— Я вас не задерживаю!

Повторять не пришлось. Обжигая севастопольского мичмана любопытными и завистливыми взглядами, офицеры, включая вахтенного начальника, растворились в надстройках и недрах корабля, не смея даже подглядывать. Остался только часовой у кормового флага, невольно оказавшийся в трех шагах от облюбованного дипломатом кресла.

Оценив обстановку, мичман почтительно заметил:

— La semtinelle entend tout![31]

На что последовало такое презрительное Je m'en fiche[32], что Немитц больше не возвращался к этой теме.

— Ну, любезный узник, благодарите бога, что попали под покровительственную руку Ивана Алексеевича.

— Никогда не думал, что мне придется кого-либо благодарить за арест.

— Э-э… судя по тону и краске на лице, вы действительно ничего не поняли. Признаюсь, я думал, что вы, э-э… сообразительнее. Садитесь и слушайте!..

Итак, вы нанесли удар, вернее, дали оплеуху человеку, который к этому не привык. Вы сделали это на глазах всего его штата. Поймите, что у него здесь, в Константинополе, и особенно в Берлине, тысячи врагов и завистников, которые пишут доносы не только Бюлову, но и самому кайзеру. Взять того же Моргена, который сейчас мечтает о пароходной концессии от Басры до Багдада. Вы настолько молоды, что не можете понять, что значит получить такой афронт в его годы, да еще на селямлике, да еще от молокосо… э-э… Вы мне простите, но вы действительно молокосос по сравнению с бывшим статс-секретарем германского имперского правительства.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});