Последний тамплиер - Федор Гайворонский

… Февраль 1317 года. Я находился в ла Моте, после недавнего празднества, посвященного тринадцатилетию моего старшего сына, наследника Филиппа. Гости давно разъехались, замок опустел. Было тихо и умиротворенно. Я играл с Жанной в шахматы в ее покоях. Мысль, столь долго мучившая меня, наконец вырвалась из уст:

— Жанна, хочу просить тебя об одной услуге. То, что я скажу тебе, очень важно для меня.

Жанна, собравшаяся сделать ход, поставила ферзя на его прежнее место и обратилась во внимание. Я продолжал:

— Посвяти меня в рыцари Храма. Я долго размышлял, вспоминая свою жизнь в Палестине, вспоминая казнь Великого Магистра де Моле, его несгибаемую волю и дух, устремленный к самым высоким истинам, которых я все еще никак не могу достичь. Я вспоминал своего безвестного хранителя — тамплиера, спасшего мне жизнь в Германских землях. То, что было у рыцарей Храма, я не встречал больше ни у кого. Это как святая благодать Христа, переданная им апостолам. Это то, что невозможно обрести самостоятельно, то, что можно только принять от кого-то, как дар свыше. Это есть у тебя. С тех самых времен, когда ты была Иоанном. Дай это мне.

— Ты боишься, Жак. Чего ты боишься? Нельзя совершать великие дела из чувства страха перед будущим. Страх не пройдет, поверь мне. Он только усилится. Если ты не можешь справиться со своими чувствами, если у тебя не хватает на это сил, то как же ты сможешь носить в себе все то, что я дам тебе при посвящении, что во сто крат тяжелее груза собственной совести?

— Да, я боюсь. Но боюсь только времени. Я могу не успеть. Герцог не пощадит меня. Поэтому надо сделать то, что кажется мне главным деянием жизни.

— Прислушайся к себе, Жак. Постарайся в себе самом получить ответ на вопрос, который не дает тебе покоя. И когда ты получишь ответ, и поймешь, что он — верный, приходи со своей просьбой. Но не раньше.

В тот раз я вернулся в Шюре ни с чем. Жанна была права — я не мог разобраться в себе, прислушаться к тому, что говорило мне сердце.

Это случилось позже, дождливой сентябрьской ночью того же года. Я проснулся от оглушительного грома. Дождь, похожий на морской шторм, разбивался о ставни, в щелях которых сверкали проблески молний. Что-то не давало мне уснуть. Я смотрел в синий язычок пламени ночника, и пляска огонька завораживала, рождая странную магию. И вдруг, я получил ответ, и понял, что он верный, и ободренный, усилившийся в осознании его истинности, я бросился вон из спальни, разбудил слуг, приказал седлать коня. Я надел лучшие боевые доспехи и подобно призраку, выехал глубоко за полночь из ворот Шюре в направлении замка ла Мот, под проливным дождем, озаряемый вспышками сиреневых молний.

Я получил ответ, я спешил воспринять остальное.

Дождь лил, непереставая, четыре дня.

Дождь лил, когда во мраке, одиночестве и голоде я задавал себе вопросы и сам получал на них ответы.

Дождь лил, когда после тьмы меня вдруг озарил свет алого пламени, и бесконечно родной, и в то же время невообразимо далекий голос Жанны провозгласил, опоясывая мои чресла поясом Иоанна:

— Возвожу, приемлю и утверждаю властью, данной мне Единственным и Множественным, Бывшим и Будущим, Несущим и Сотворяющим ….

Рыцарь Иоанн был моим проводником в мир горний, и я послушно следовал за ним исполняя все его указания, терзая великими сомнениями и невыразимыми противоречиями собственную душу, проходя вслед за Спасителем его крестный путь, умирая и рождаясь в себе заново, предавая самое святое и узнавая величие прощения, постигая двойственность и единство вещей, чтобы в конце своего долгого пути, наконец увидеть Свет и … Жанну.

Это снова она, в своем обычном платье. Где доспехи, где рыцарь Иоанн? Было ли наяву все то, что случилось со мною, или это всего лишь сон? Я снова иду по земле, но вещи вокруг меня почему-то стали другими. И все вокруг стало другим. А я остался прежним.

— Как это возможно? — спрашивал я Жанну, — что ты сделала со мной?

— Я открыла тебе настоящего тебя. Ты впервые познал себя всего, целиком. А раз ты познал себя, значит познал и всех остальных людей. В твоих руках — ключи. Воспользуйся ими с умом. Открой нужные двери.

…. — Я повторяю свой вопрос, — говорит инквизитор, — состояли ли вы в Ордене рыцарей Храма?

— Нет, — отвечаю я, — не состоял.

— А это что? — вопрошает следователь, задирая мне рубашку, хватая за пояс Иоанна.

— Тесьма, призванная ограничивать рыцаря в чревоугодии, дабы его живот не становился подобным брюху свиньи, — сразу отвечаю я.

Следователь восклицает, негодуя:

— Приведите свидетеля.

Я вижу Катарину из Порто, мать Пьера. Ей еще нет и сорока. Принеся клятву на Библии говорить правду и только правду, она переминается, теребя передник, переводит испуганный взгляд с меня на инквизиторов и обратно.

— Верно ли, дочь моя, что сей человек, твой господин, возвел твоего сына в рыцарское звание? — спрашивают ее.

— О да, — отвечает она, — я безмерно благодарна ему за это.

— Каким образом твой сын, крестьянин, стал рыцарем?

— Он… Господин граф говорил, что он очень способный к военному ремеслу. Мой Пьер с детства бегал в замок и возился с доспехами. Дядюшка Гамрот очень любил Пьера. Господин граф говорил, что рыцарем может стать любой, и дворянин и простолюдин, что рыцарь — это как менестрель песни пишет. Это бог дает. Душа нужна особая.

— Отвечайте граф, так ли это?

— Да, это так, ибо нельзя научить человека доблести и душевному порядку, чести и желанию придти на помощь всякому, кому она потребна. Удел быть рыцарем дается человеку Господом. И сколько бы мы ни пытались пробудить в недостойных те возвышенные качества, отличающие рыцаря от профана, наши усилия всегда будут тщетны.

— Что же такого было особенного в крестьянине Пьере, граф?

— В нем есть врожденная тяга к служению и исполнению своего долга до конца, чего бы это ему не стало.

— Иными словами, он исполнял все ваши приказания с должным рвением?

— В Пьере присутствует природное благородство, совмещенное со скромностью и готовностью к самопожертвованию. Это редкие человеческие качества, святой отец, настолько редкие, что их носитель, если таковой вдруг сыщется, достоин великой чести быть посвященным в рыцари.

— Хорошо, — сказал инквизитор, — ответь мне, Каталина, если бы твой господин приказал твоему сыну отречься от Христа, плевать на крест и возносить на нашего Господа всякую хулу, Пьер поступил бы согласно приказаниям графа?

Крестьянка растерялась, не зная, что сказать.

— Отвечай! — закричал на нее инквизитор.

— Не смей кричать на нее! — воскликнул я, — кто ты такой, чтобы оскорблять ее?