Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

аллее двинулся в сторону двух павильонов – Верхняя и Нижняя Ванны, потом от Эрмитажа к павильону «Грот», полюбовался Большим прудом и несколькими декоративными сооружениями. Вдали открылся великолепный вид на зеленые луга, он засмотрелся, а потом начал тихо бродить по аллеям. Камер-юнкерская служба надоела ему, сначала было интересно, нравилось, что то и дело возникают новые лица, с которыми знакомился, порой приходилось разговаривать о разных предметах, касались истории, географии, экономики, но потом он почувствовал, что у многих этот интерес – случайная прихоть, придворные были заинтересованы лишь в званиях, премиях, подарках. И эти обязательные дежурства – пойди туда-то, отнеси бумагу генерал-прокурору, пригласи такого-то, то к великому князю, то к великой княгине… Дежурства вызывали скуку своим единообразием. А Николай Петрович увлекался историей, древними актами, историческими воспоминаниями, письмами старых людей о прошедших временах, ему хотелось изучить, какой была Россия в давние времена, каковы были ее люди, нравы, обычаи.

Проходя мимо мраморной Чесменской колонны с фигурой бронзового орла, разрывающего когтями турецкий полумесяц, Николай Петрович подошел к юго-западной части дворца, где стояла Камеронова галерея, находились Холодные бани с Агатовыми комнатами, Висячий сад и пандус. Екатерина II как-то говорила, постройки эти будут продолжаться, с архитектором Растрелли уже говорили о том, что в архитектурном ансамбле дворца и парка не хватает легкости сооружений. Неожиданно Николай Петрович увидел великую княжну Марию Федоровну, стоявшую в задумчивости у клумбы с цветами.

Николай Петрович тут же подошел к великой княгине:

– Ваше императорское высочество, я рад приветствовать вас сегодня. Увы, сезон подходит к концу, уже первый месяц осени, сентябрь, цветы не так радуют взор, как весной, когда они только-только начинают свою недолгую жизнь.

Мария Федоровна оглянулась на подошедшего к ней графа и обрадованно улыбнулась. Она давно обратила внимание на этого высокого красавца, умного и тактичного, верного исполнителя ее поручений.

– К сожалению, граф, и наше пребывание здесь заканчивается. Какая здесь свобода, какая красота аллей в парке, эти цветы… Нет-нет, они еще радуют взор, одни ушли, а эти еще будут жить и радовать… Как подумаю, что надо возвращаться в Зимний дворец, так сразу наступает тоска, словно обрекаю себя на тюремное заключение. Воздух свободы благотворно отразился на нашем физическом и нравственном состоянии, а в Зимнем дворце мы оказываемся запертыми в городе, живем как в тюрьме. Вы знаете, ваше сиятельство, как мы там стеснены…

– А в вашем родном доме, в вашем герцогстве, где вы родились и выросли, ваше императорское высочество, вы так же были стеснены или у вас были более комфортные условия? – внимательно разглядывая великую княгиню, спросил граф Румянцев.

– Я до сих пор вспоминаю свои родные места, может быть, условия там даже более стесненные, но я была одной из многочисленных принцесс, а в Германии не счесть этих княжеств и герцогств, и в каждой семье много детей. Но здесь, в этой могучей империи, такие условия кажутся ненормальными. Только с этой точки зрения я вам предоставляю судить о том, что я только что сказала. Я чрезвычайно люблю прекрасный город Петербург, а наш Этюп, близ Монбельяра – небольшое провинциальное местечко. Но там прошла вся моя юность, если бы вы знали, как там прекрасно…

– Могу себе представить, ведь мое детство тоже было провинциальным, мы росли в имении, в деревне…

– Мы, дети, много лет жили в скучном Трептове, а родители по делам службы меняли свое жительство, но вот наконец-то отец оставил службу. Владетельный герцог Карл-Евгений, не имеющий детей, назначил отца наместником герцогства, родители переехали в Монбельяр, а вместе с ними и мы. Семь лет моей жизни я провела в саду, рядом с живописными цветниками, клумбами. Отец построил летний дворец, но радовало не только двухэтажное изящное здание, но и роскошные сады – все очарование этого загородного дворца заключалось в огромных и роскошных садах, его окружавших. Великолепный трельяж, представляющий собой Храм Флоры, со статуей богини в глубине, в другом месте Хижина угольщика, она была внутри богато убрана и украшена, потом Молочная, или Швейцарский дом, где под покровом сельской простоты также скрывались драгоценные предметы, среди которых находились фаянсовые вазы, рисованные Рафаэлем и его учениками, Хижина пустынника, возле нее был грот, далее с вершины скал каскадом низвергался ручей, два больших птичника, обширная оранжерея, которая иногда превращалась в театральные подмостки для постановки спектаклей, а матушка, очаровательная и сентиментальная душа, выстроила себе близ Этюпа небольшой сельский домик, назвав его «Грезы», который очень любила. И рядом роща… Господи! Как я любила этот милый Этюп, сколько мыслей возникало у меня, когда я проводила там свои свободные часы…

Мария Федоровна все еще любовалась цветником, то и дело оглядываясь на графа, но потом повернулась к нему и вежливым жестом указала, что он может сопровождать ее. Николаю Петровичу не хотелось уходить от нее, выпал миг, когда она беспрепятственно может открыть свою душу, нет ни Павла Петровича, ни камер-юнкеров, ни фрейлин, которые обычно бывают при ней. Удачные минуты! Это почувствовала и великая княгиня.

– Мама много рассказывала о наших предках, давала нам книги и выписки о прошлом нашего рода начиная с Х века. Как вы знаете, граф, Людовик ХIV и его время настолько подчинило своему влиянию все, их окружающее, что чуть ли не все европейские государства стали говорить на французском языке, читать французскую литературу и смотреть в театрах французские пьесы. Понятно, что и жизнь герцогов Вюртембергских изменилась по французскому образцу. На роскошь и празднества тратились все доходы. Таким был мой родственник Эбергард-Людвиг, нравственные принципы мало волновали его, он предавался роскошной и развратной жизни, при живой жене, не считая метресс, заключил брак со своей любовницей госпожой фон Гревениц, не только женился, но и передал ей бразды правления всем герцогством, а министрами она назначила всякий сброд. На роскошь средств не хватало, как настоящая хищница она продавала министерские должности отвратительным личностям. У Эбергарда-Людовика не было наследников, наследовал ему двоюродный брат Карл-Александр, сын бывшего опекуна Фридриха-Карла, мой родной дед, но жизнь моих предков осталась такой же, роскошной и развратной. В молодости дед был военным, служил под командой австрийского принца Евгения Савойского, принял католичество, хотя подданные – протестанты, и, как мама рассказывала, продолжались все та же роскошь и празднество. Деньги закончились. И мой дед передал управление Вюртембергом еврею Иосифу Леви-Зюссу-Опенгеймеру, который поставлял деду деньги… Род Опенгеймеров утвердился в Австрии и был очень влиятельным в экономическом отношении…

– Ваше императорское высочество, увы, нас ненадолго оставили наедине, видите, торопится к нам озабоченный великий князь, а