Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении - Кристиана Барош

Розали была, что называется, трудным ребенком: читать и считать она выучилась сама, писать не умела, с ходу давала сдачи и выходила из себя, когда ее дразнили Больницей, а в первое время никто не мог себе отказать в таком удовольствии. На самом-то деле она готова была любить всех и каждого, вот только это чувство требует взаимности, которой никто и не думал ей дать! Кроме того, чесотка и лечение серой оставили в ее памяти такой глубокий след, что Розали сделалась невероятной чистюлей, и ее чистоплотность служила вечным упреком всем, в том числе и «командиршам», как она называла «теток» из приюта, которые любовью к мытью не отличались, водичка-то дорого стоит! «И усилий это требует непомерных», — огрызалась Розали, когда ей делали замечание.

— Если хочешь себе представить, до чего они были грязные, — хихикает Элоиза, — тебе достаточно принюхаться, когда мимо идут интернатские из твоего лицея, да, собственно, и большинство воспитательниц ничем не лучше! Но вернемся к Розали. Она была могучей девицей со стальными мускулами, накачанными работой в поле по четырнадцать часов, как объясняла помощница директрисы, в жизни своей на траву не ступавшая. На все у Розали находился скорый ответ и, если слово иной раз в цель не попадало, рука никогда не промахивалась. И потому ее довольно быстро оставили в покое, во всяком случае, до тех пор…

— Я поняла, — перебила Корали, — до тех пор, пока она не созрела.

— Вот именно! И тут начался прямо-таки лесной пожар. Наша Розали пылала вовсю, и пламень ее был обращен на молодого пожарного в мундире, светловолосого, крепкого и глуповатого. Она, да ты и сама это знаешь, никогда этого не скрывала и даже любила говорить, что смолоду обнаружила в себе настоящий педагогический талант.

Женщины хором не то всхлипывают, не то смеются. Розали называла вещи своими именами, и до чего же это было приятно на фоне привычного лицемерия, словно свежий ветерок в жару.

— Она мгновенно разобралась в том, насколько лучше иметь дело с глуповатым молодым самцом, «поскольку, — вдалбливала она мне, когда мне было шестнадцать, а ей вдвое больше, — в постели лучший парень тот, который не размышляет о мировых проблемах, когда занят делом, но всегда готов поучиться, если от этого получит больше удовольствия!» Твоя тетя Марианна, под одеялом всегда очень раскованная, хотя эта свобода на ее манере выражаться никак не сказывалась, от такой теории лезла на стенку! Не знаю, говорила ли она с тобой об этом, но…

— Надобности не было, — хихикает Корали, чье сходство с Камиллой ниже пояса заканчивается.

— Твоя бабушка вступила в дело после того, как Розали сбежала с очередным огнеборцем. Она была несовершеннолетней, и потому сиротский приют встал на уши и принялся ее разыскивать. Капитану пожарных хватило ума сложить «два» и «два» и сообразить, что отпуск одного из его людей совпал с исчезновением крупногабаритной девчонки, которая с завидным постоянством бродила у стен казармы. Незачем и говорить, что другой такой во всей округе было не найти! Вообще-то, мне кажется, что с Розали сталось бы лишить невинности половину личного состава пожарной части, но про это не будем!

Молодого человека, насмерть перепуганного тем, что (как было сказано в бумагах) он совратил малолетнюю, — которая, само собой, утверждала, будто «сама его завлекла, какого черта!» — простили и возвратили в казарму, а Розали поместили под колпак, то есть под наблюдение. Судья по делам несовершеннолетних, которого вся эта история скорее забавляла, решил, что для воспитания непокорной необходимо найти кого-то за пределами приюта, и поручил присматривать за Розали твоей бабушке, которая вбила себе в голову, что должна присутствовать при разбирательстве дела, и великолепно со всем этим управилась. «Ко всему прочему, — заявила она после того, как зачитали документы, — я, можно сказать, видела, как эта малютка появилась на свет». Малютка была выше ее на голову, но не все ли равно! У твоей бабушки никогда не было чувства меры.

— Хотелось бы мне на это поглядеть, — пробормотала Корали, — бабуля Элен всегда казалась мне робкой.

— Когда речь шла о «ее ребятишках», это было совсем другое дело, она запросто могла бы в одиночку разобрать Берлинскую стену!

Так вот, мама Элен поговорила с приютским начальством, потом с девчонкой, которая взглянула на нее сверху вниз и спокойно сказала: «Я ж не виновата, если у меня в одном месте горит!» На Дестрадов, сама знаешь, такие слова действуют сокрушительно: любой из нас сразу вспоминает тетю Жюли, умиляется и раскрывает объятия. Розали, сама того не подозревая, попала в точку, угадав, что надо сказать, чтобы мгновенно очутиться в лоне семьи!

После долгих переговоров с приютским начальством, а потом и с самой Розали было решено, что предмет переговоров будет проводить субботы и воскресенья в Параисе, официально — для того, чтобы помогать по хозяйству. Ясно, что сама «малышка» при этом подумала: «Снова-здорово, опять принудительные работы!» Но незамедлительно выяснилось, что Элен вовсе не помешана на чистоте, и вся уборка сводится к тому, чтобы застелить собственную постель и вымыть посуду после завтрака. Дедуле только и надо было, чтобы кто-нибудь ходил удить с ним рыбу, он обожал учить, как забрасывать удочку. Что же касается Камиллы, то она обходилась с Розали не лучше, чем с нами… но только поначалу, как говорится — до первой крови. После этого старуха сдалась и начала бояться здоровенной молодки, мощной, как комбайн, которая растиралась рукавицей из конского волоса и горланила солдатские песни почти так же оглушительно, как сам Дедуля! А твой дедушка Андре посматривал на нее осторожно и недоверчиво, не понимая, надо ли ему быть начеку.

Только намного позже я узнала, что как-то он все-таки полез к ней под юбку, а она одним махом подвесила его за подтяжки к железному крюку в конюшне, поклявшись, что на землю он спустится не раньше, чем пообещает держать руки в карманах: «Я не шучу, мсье Деде, я очень люблю вашу жену, да и не так уж у меня сильно чешется! Больше того, если вы не дадите обещания, вам останется только самому от этого крюка отцепиться». Розали, которая знала, что у меня на папин счет не было особых иллюзий, в один прекрасный день со смехом пересказала мне всю сцену и объяснила, что для нее это был случай применить на практике то, чему, по словам Дедули, учил Лиоте: демонстрировать свои аргументы, чтобы не приходилось ими пользоваться! «Твой отец, девочка моя, при росте метр восемьдесят весил не так уж много!» Конечно, если с детства таскать на себе мешки с зерном, еще и не такие номера сможешь показывать…

Довольно скоро стало ясно, что Розали полюбила нас всех — ну, почти всех: она на дух не переносила Камиллу, про которую трубила везде, что это сплошная грязь в прямом и переносном смысле, — и что в деревне ей куда лучше, чем в городе! Не менее ясно было с самого первого дня и то, что огонь в одном месте у нее не погас, а только… не то чтобы тлеет, но, скажем, слегка приручен! Взгляды и вздохи были достаточно красноречивы.

И тут твоей бабушке Элен пришла в голову идея века. «Очень уж хочется пристроить Розали получше», — то и дело повторяла она, но дальше мечтаний дело пока не шло. Что тут можно было придумать? Учить девчонку дальше? Без толку, она слишком сильно отстала по многим предметам, даже писать толком не могла научиться — на самом-то деле у нее была дислексия,[32] с которой в те времена не умели справляться, — и даже если наша девица была на редкость умна и сообразительна, когда надо было что-нибудь посчитать или организовать свою работу, этим ее способности и ограничивались. Так почему бы не сделать из нее фермершу? В усадьбе Бонтанов, наших ближайших соседей, не хватало рук, в деревне девушек вообще было мало, и все шло к тому, что сынок Бонтанов засохнет на корню и зачахнет в одиночестве. У мамы «два» плюс «два» запросто равнялось пяти или шести, хотя она этим не хвасталась. Она поговорила с папашей и сыном Бонтанами, потом с Розали, не скрыв подробностей биографии последней и не вполне уточняя смысл ожиданий или надежд первых.

— Ну, так что — попробуем?

— Почему бы и нет? — Разумеется, не без присмотра: Элен твердо намерена была сама следить за ходом дел. Конечно, старший Бонтан был отличным человеком, и сын вроде вырос добрым парнем, но… Душевность не мешала маме держать глаза открытыми. За пятьдесят лет жизни она много чего навидалась по части людской подлости, так что — бдительность и еще раз бдительность!

Дело пошло на лад очень быстро. Розали творила чудеса как на папашиных полях, так и в постели с сынком. Видишь ли, я всегда знала, что мама на это и рассчитывала, не то чтобы вполне определенно, но, когда знаешь, как устроен мир… Короче, дело было сделано. По правде сказать, Розали по уши влюбилась в этого парня и «призналась» во всех своих «давних» проступках, — напоминаю тебе, что ей едва исполнилось шестнадцать! «Потому что честность, — рыдая, приговаривала она, — велит это сделать», — а потом собрала свой узелок, чтобы вернуться в тюрьму, как она называла приют.